А потом грянула жара, до того гнетущая, до того невыносимая в большом городе, что мама начинает думать о поездках за город, где можно было бы купаться и загорать. Несколько раз мы выезжаем на «воскресном загородном, останавливающемся на всех станциях поезде», — это название из семи слов немцы ухитряются впихнуть в одно слово, очень несуразно выглядящее на длиннейшей табличке на перроне.
Мы ездим на Ванзее — большое озеро с пристанями и пароходиками, с лодками и яхтами. Берега, сплошь заросшие камышами и тростником. Только в некоторых местах, наименее топких и болотистых, проложены рыбаками узенькие тропинки и над самой водой сделаны скамеечки или сиденья на охапках ивовых прутьев и травы. Там, однако, сидят свирепые рыболовы, вперив глаза в поплавок, — не дай бог появиться на его тропинке! Рыболов тотчас же начинает ожесточенную немую жестикуляцию, свирепо вращая глазами и конвульсивно хватаясь за разные предметы, делая вид, что собирается запустить ими в нежелательного пришельца.
В общем, мы кое-как добирались до воды, увязая в холодной противной тине, и купались без всякого удовольствия. Вода была такой мутной, что нельзя было разобрать, глубоко тут или мелко, а из-под всех кустов высовывались проклятые удочки и слышались едва сдерживаемые проклятия рыболовов, — они думали, что мы распугиваем им несуществующую рыбу.
Как хотелось выкупаться, но не в этих грязных прудах, а в море, которое мы так любили! И вдруг мама заявила нам: мы едем в Аальбек — угриный поселок на берегу Балтийского моря. Туда, где недалеко расположен остров Рюген, в честь которого был назван пароход, привезший нас в Германию.
В диком восторге мы действительно через несколько дней покатили в этот Аальбек (ааль — угорь по-немецки). Это место по каким-то таинственным причинам избрали для нереста морские угри чуть ли не со всех морей и океанов земного шара. Там их, естественно, ловят в больших количествах, тут же коптят и маринуют. Бедные угри! Столько сотен километров проплыть, чтобы погибнуть в коптильне предприимчивых немцев! Впрочем, жалость была тотчас забыта, как только мама купила первого огромного, чуть ли не метрового, угря, еще тепленького, прямо из коптильни. Его разложили на столе в гостинице, где мы остановились, и мама разделила его между нами — каждому достался кусок сантиметров в тридцать длиной. Ничего более вкусного, чем этот угорь, я никогда больше не ела, вот это было пиршество! Бело-розовое, нежное мясо угря имеет ни с чем не сравнимый изысканный вкус и просто тает во рту. Урча от наслаждения, зажмурившись, мы поедали угря — теперь мы поняли, почему за ним так страстно охотятся.
Вскоре, однако, выяснилось, что нашей мечте выкупаться в море не суждено осуществиться. В первый же день, как мы приехали, резко испортилась погода: подул холодный ветер с моря, а это значит, прямо с севера… То был даже не ветер, а настоящий ураган. Чтобы выйти к морю, приходилось согнуться чуть ли не под углом в 45 градусов, и то казалось, что ветер сейчас опрокинет тебя и покатит, как какой-нибудь мяч, по песку. Одетые в куртки и пальто, мы раза два пытались «хоть посмотреть на море», но, постояв в согнутом положении несколько минут, мы прозябли, что называется, до костей. Было такое ощущение, что ветер свободно продувает все тело, проникает между ребрами, путается в них, все внутри холодеет и начинает дрожать мелкой дрожью, а ветер, осатанело завывая, обвивается анакондой вокруг ног и норовит повалить на мокрый песок. Осторожно пятясь, мы оба раза отступали и спасались, услужливо подталкиваемые ветром, в свою гостиницу.
На море было страшно смотреть: свинцово-черное, все в белых барашках — я бы даже сказала, баранах, — оно со свирепой настойчивостью бросалось на плоский берег. И со злобным шипением волны раскатывались далеко по песку, норовя унести с собой обратно в море все, что стояло или лежало на берегу: человек ли это, животное или просто обломок доски. Вдобавок ко всему непрерывно шел дождь. Он даже не шел, как полагается нормальному дождю, а летел параллельно земле и воде, так что если кто передвигался спиной к нему, то спина становилась совершенно мокрой, в то время как спереди человек оставался сухим… Какое уж тут купание!
Мы выдержали в этом благословенном Аальбеке две недели, да и то только из-за восхитительных угрей, и уехали оттуда тоже из-за угрей, стоили оно дорого и никак не могли нам надоесть, как о том напрасно мечтала мама.
Когда мама решила уехать из Германии в Италию — обетованную землю, где провела она лучшую весну своей жизни с папой? Наверное, мама приняла решение уехать, потому что ей смертельно надоела Германия, вся какая-то холодная, чопорная, в то же время угрюмо-упрямая в своем стремлении подчинить своему знаменитому порядку весь мир. Германия, Германия — превыше всего! — так самозабвенно пели немцы в своем гимне, и такое именно самодовольство выражалось на фронтонах немецких вилл с надписями: «Мой дом — моя крепость». Что мы, например, в нашем возрасте могли понимать в хорошем или дурном вкусе? Тем не менее мы часто останавливались у таких вилл, удивляясь, как можно так обезобразить природу, посадив среди чудесного зеленого газона этого уродливого гипсового, аляповато раскрашенного карлика с застывшей пошлой улыбочкой на бородатом лице. Из-под каждого кустика выглядывала гипсовая серна. В миниатюрном бассейне с золотыми рыбками обязательно должен был быть остров из обломков камня, на самом верху которого возвышался традиционный замок с зубчатыми башнями, с подъемным мостом и прочими средневековыми аксессуарами. Неужели это взрослые люди искренне увлекались такими сентиментально-инфантильными пустяками?! Что-то от души противное русскому человеку было в этом пустом украшательстве природы.
А вышитые салфеточки, приколотые к каждому креслу, дивану, лежащие на всех шкафиках, полочках, пуфиках? А панно над столом или плитой на кухне? На одном вышита молодая женщина, с приторной улыбкой на закостенелом лице, подающая тарелку супа своему, надо полагать, законному супругу, рассевшемуся за столом и разводящему руками от восторженного изумления над таким вниманием жены. Над картиной витиеватыми готическими письменами выведена поучительная надпись: «Любовь проходит через желудок». Каждый день, изо дня в день смотреть на эти картинки, вникать в мудрость этих афоризмов?!
Раз побывавши в квартире какого-нибудь немецкого семейства, можно было потом с завязанными глазами войти в любую другую квартиру и точно указать, где что стоит, где что висит. В спальне стоит перпендикулярно стене супружеское ложе — оно очень высоко — там же взбитые перины! — и покрыто кружевным покрывалом. В центре обязательно сидит какая-нибудь плюшевая собачка или кукла с пышными юбками. Над ложем «мадонна», если можно назвать мадонной эту полуобнаженную женщину, лежащую в соблазнительной позе среди каких-то цветов. По бокам кровати ночные столики, до того педантично похожие друг на друга, что непривычному человеку делается нехорошо и остальные атрибуты спальни начинают двоиться в его глазах. Но это только кажется, что предметы двоятся, их в самом деле по паре: два шкафа, два коврика, две лампочки на столиках. Все до ужаса одинаковое. В спальне большую часть дня, если хорошая погода, окна открыты настежь и на подоконниках выложены перины и подушки. Когда утром идешь по какой-нибудь тихой берлинской улице, то только и видишь открытые окна и в них белоснежные перины.
Другая комната — салон. Туда гостя вообще не пускают, так как там начищенный паркет, а на нем ковер, и, чтобы он не запачкался или, не дай бог, не вытерся преждевременно, через него протянуты полотняные дорожки. По ним можно осторожно пройти, сняв, конечно, ботинки и надев домашние тапочки.
Гостю, почтительно остановившемуся на пороге гостиной, издали показывают главную достопримечательность: знаменитый «угловой диван». Его настоящую обивку гость, конечно, не увидит, да, наверное, и сами хозяева уже давно забыли, какого она цвета, так как диван тщательно прикрыт тонким покрывалом, на покрывале чехол, как в поликлиниках, на чехле еще обыкновенно разложен «Берлинер беобахтер» или какая-нибудь другая газета — ведь чехол тоже может запылиться! Ильф и Петров смеялись над фикусами, — боже мой, да фикус самое распространенное комнатное растение в Германии! Он достигает обыкновенно внушительных размеров, стоит у окна в разукрашенной кадке прямо на полу — это гордость хозяйки дома, чем фикус выше и ветвистее, тем больше она им гордится.