- Ну, за коронованного бабуина, - с самым серьезным лицом произнес по-русски Моррест. - Чтоб ему пусто было...
Моррест поднял чашу, принюхался. Пойло было на удивление крепким, наверное, как водка, может, и крепче. Небось, не меньше пятидесяти градусов...
- Что за напиток? - спросил Моррест у служанки.
- Вы просили покрепче, Моррест-катэ, - смутилась она, - а напиток новый, прошлой осенью алкский посол подарил Императору особую маишину, которая может перегонять свеклу и сахар вот в это.
"Самогонный аппарат, - догадался Моррест. - А построил его тот же урод, который делает Амори пушки и винтовки".
- Как это пойло называется?
- Странно как-то, Моррест-катэ... Сы-ма-гуон.
Мысль, что сам местный Император, по сколенским понятиям мало не полубог, глушит свекольную самогонку, да еще такую сивушно-мерзкую, немного развеселила Морреста. Наверняка, пока армия сдерживала алков, новомодным самогоном накачивался и Оле Мертвец. Привычных исключительно к вину и пиву, не больше двадцати градусов крепостью, она должна валить с ног всерьез и надолго. Земляк, оказывается, настоящий шутник. Лучше б он не пушки и винтовки делал, а ликеро-водочный завод основал.
Моррест глубоко вдохнул и опрокинул в горло зелье. Полыхнуло огнем: аж слезы выступили. А уж для печени - так и вовсе суровое испытание. Но ударило по мозгам исправно. Моррест как раз успел сделать и съесть бутерброд с черной икрой, добавил еще зелья. Он даже удивился, почему стало так тихо. Аплодисменты и приветственные крики пояснили: сейчас выйдет исполнять свадебный танец лучшая танцовщица Сколена. Ее имя было настолько известно, что его даже не называли. "Она сама", и "Та самая" - слова, говорившие за самих себя. Совсем молоденькая, каких-то двадцать два года, а выступать вообще начала меньше года назад, но талант, как известно, не пропьешь. Наскоро проглотив императорский самогон, Моррест поднял голову, пытаясь определить, откуда выйдет, и где будет танцевать местная прима.
Оказывается, пока он дегустировал иномировую самогонку, зал неузнаваемо изменился. Слуги растащили столы, освобождая "сцену", откуда ни возьмись, появились музыканты, они расположились в сделанной для них нише. Дождавшись, пока все стихнет, музыканты заиграли какой-то жизнеутверждающий мотивчик. Под него-то в вихре стремительных поворотов, неуловимо напоминающих танцы из индийских фильмов, и ворвалась в центр зала "та самая". Ты не угадал, дружище. Не через парадный ход она появилась, а из двери для слуг. Потому как и сама она никто иная, как...
Ирмина.
Прожив с девчонкой полгода под одной крышей, Моррест и подумать не мог, что кров, а порой и постель с ним делит такая талантливая артистка. А может, просто хорошо учили в "заведении", которое было для нее хуже каторги.
Закончив стремительную прелюдию, Ирмина уселась на мраморный пол. Теперь танцевали только руки - и, в особенности, каждая черточка лица. С ярко накрашенными глазами и блестящми от помады губами она была неотразима. Одновременно с первыми движениями танца по залу разнесся звонкий, сильный голос.
Песня была свадебная и, соответственно, с легким эротическим подтекстом, обильно пересыпанная тонкими намеками и двусмысленностями. Не откровенной похабщиной, какую, упившись, горланят в припортовых кабаках, нет. Но имеющие уши и способные читать между строк - слышали и читали.
Как и полагается, после первого куплета следовал припев:
"Ага, вспыхнет она, когда один - импотент, если только это не провокация Оле, а вторая контужена ненавистью к алкам!" - подумал Моррест. Боль утраты принялась грызть сердце с новой силой. Про чашу с нектаром - сильно сказано. Оле не стал бы разглашать такие подробности, если бы у Императора с этим самым все было чики-пуки. А Ирмина старалась, по рукам, глазам, губам все поняли бы, о чем речь, даже если б не знали языка. Наверное, из нее бы получилась бесподобная балерина - не сразу, конечно, после Гнесинки, но в конце концов...
Слова песни были самые обыкновенные - наверное, такая подошла бы к любой свадьбе в любом из миров, где есть люди, а может, и орки с эльфами да гномами. Но в устах Ирмины слова были исполнены злободневного политического смысла: это была песня-пожелание, песня-наказ, песня-манифест. Появление наследников означало спасение Сколенской Империи. Их отсутствие - ее гибель в течение нескольких десятилетий. Мужская немощь Императора могла сделать победу и пролитую в боях кровь - напрасными.
Закончив танец, Ирмина в грациозной позе покинула зал. Но тотчас вернулась - чтобы встретить шквал аплодисментов. Сейчас она была не презренной рабыней, живой ирушкой принца-алкоголика, а предметом всеобщего обожания и выразительницей стремлений сколенцев. Стремлений, от которых Морресту хотелось напиться по-свински и отколоть что-нибудь дикое.
Позвякивая браслетами на загорелых руках, Ирмина проходила по залу. Где бы она ни появлялась, в нее дождем летело серебро и золото. Шедшие за спиной служанки из тех же, дворцовых, сноровисто собирали деньги. Большую часть они отдадут Ирмине (а она, соответственно - принцу Оле), но монетку-другую каждая припрячет до лучших времен.
Так Ирмина и оказалась рядом с Моррестом. Он бы кинул ей монеты щедро, щедрее прочих, но на свадебный пир ничего с собой не взял. Смущенный, Моррест протянул то единственное, что было - полную белесой самогонки серебряную чашу.
- Пьешь, Моррест? - безо надоевших "катэ" и "благородий", совсем как в лучшие времена, спросила Ирмина. - Плохо тебе, догадываюсь, как плохо. Только ничего уже не изменишь. А меня можешь поздравить - Оле надо мной больше не властен.
- Ты выкупилась на свободу? - удивился Моррест. И в имперские времена это было редкостью, почти небывальщиной, а уж сейчас, в совсем грубый и жестокий век...
- Хорошо бы. Но чудеса бывают редко, вот как у Эвинны. - Ирмина понизила голос, теперь она почти шептала. Даже соседи за столом не могли разобрать слов, но наверняка решили: танцовщичка решила подзаработать и назначает свидание. Благо, и клиент, как ни крути, герой войны и новоявленный рыцарь Империи - совсем даже ничего. - Принц Оле сделал Эвинне свадебный подарок - меня. Я теперь всегда буду при ней. И смогу тебе что-нибудь от нее передать. А ей - от тебя.