Однажды, находясь в чужом городе уже больше месяца, Алина написала Борису: «Я ненавижу себя… за свою зависимость от тебя, твоего настроения… За привязанность к постоянным звонкам, нашим бесконечным разговорам, спорам. За наполненность эмоциями и — нередко — за приходящую следом пустоту внутри.

Всё это ты, всё из-за тебя.

Ненавижу за то, что ты для меня — словно наркотик, навязчивая идея, напасть, наваждение…

Мое чувство к тебе дает мне крылья, и я порхаю подобно… легкой бабочке — так, наверное, порхает еще ни разу не согрешившая душа. Оно же ударяет меня оземь, растаптывает, превращает в ничтожество, комок комплексов, когда просто не хочется жить…

Я знаю, даже если мы не будем вместе больше никогда, ты превратишься в фантом, — и я все равно буду продолжать болеть тобой.

Я ненавижу себя за то, что так тебя люблю…»

Она поставила многоточие, должное досказать за нее еще что-то, возможно, то, о чем не говорится вслух, но что подразумевается ею и должно быть понято им…

Она точно знала — это сработает. Подействует на него, как действовали всегда такие ее импульсы — на грани надрыва, немного «чересчур». Ведь ему польстит, что это он, он вызывает в ней такие эмоции. Ему даже станет чуточку жаль ее — не умеющую владеть своими чувствами, подверженную таким вот душевным порывам. Она такая беззащитная, слабая… — он почувствует себя рядом с ней сильным, большим, мудрым.

Вот и теперь он мягко пожурит ее: «Ну зачем ты так? Хочешь, чтобы я чувствовал себя виноватым? Зачем ты копаешься в себе, к чему эти археологические раскопки души?»

Потом была встреча, привычный букет желтых хризантем, сплетенье рук, биение сердец, объятия, из которых не хотелось друг друга отпускать… Всё это было, но… Как бы ни стали они друг другу дороже и ближе, тех самых слов, заветных, ожидаемых, Алина так и не услышала. И в тот самый момент, когда ей было так хорошо с ним, решила: дальше продолжать не стоит.

Пока он спал, она собралась и уехала.

Звонки, звонки, полные тревоги и недоумения сообщения на телефон и электронный ящик, разыскивание подруги, расспросы: где Алина, что с ней случилось, почему она молчит. Снова неотвеченные звонки градом. Потом все реже. И — тишина. Последнее, что написал ей в почту: «Что ж, умерла так умерла…»

Казалось бы, фраза как фраза. Даже шутливая. Но как кольнуло…

Она не сообщила Борису о своем приезде. Зачем? Всполошится, начнет метаться: хочет видеть, не хочет… Знала, он, конечно, обрадуется, но потом, если она снова уедет, ему станет еще больней. Вспомнила, как на его вопрос, где она, ответила коротко: «В городе», имея в виду чужой город, не его. А он не понял, запаниковал, стал звонить, подумав, что она приехала к нему и не застала.

Пусть будет сюрпризом, решила она, а приятным или наоборот…

Всю дорогу в поезде волновалась. Есть не хотелось. Не читалось. Не спалось. То и дело украдкой от пассажиров смотрелась в маленькое зеркальце. Черт, какие уставшие глаза! Перед отъездом много работала, сидела за ноутбуком долгими часами, звонила деловым занятым людям, вчитывалась в чужие умные тексты, добросовестно пытаясь понять, проникнуться идеей. Получалось не очень. Мысли, как ни старалась она направить их в нужное, рабочее, русло, нет-нет да и уплывали дружной стайкой, незаметно, сами собой, совсем в другие края — подальше от цифр и завлекающе круглых слов… туда, где поначалу тоже были слова, и круглые тоже, и завлекающие… Но то были совсем другие слова, о другом, о том, что хотелось сказать и услышать им обоим. Одиноким, всей своей усталой душой желающим покоя и приюта… но не желавшим признаться в этом открыто. Оба считали себя сильными и свободными, а оказалось, что и он и она были одинаково ранимы, оттого и нацепили на душу доспехи, панцирь, сквозь который не смогли выплеснуться чувства.

Алина в волнении подходила к дому Бориса. Шел мелкий противный дождь, от которого не спасал зонт. Влага, казалось, проникала через поры кожи, разжижая кровь и лишая решимости. Ноги вдруг стали ватными и мелко задрожали в коленях. Чтобы успокоиться и прийти в себя, она присела на мокрую скамью у дальнего подъезда.

Ее обуревали сомнения. Правильно ли она поступает? Как Борис встретит ее? Захочет ли видеть? Простил ли ее молчание? Да понял ли вообще ее поступок?

Ответ на свои вопросы, причем вполне зримый и не оставивший сомнений в его однозначности, Алина не услышала, а увидела. У нужного ей подъезда остановилось такси, из которого вышел Борис. Нина уже встала со скамейки и хотела окликнуть его, но голос куда-то пропал. А Борис подавал руку женщине, выходящей из салона машины. Она, молодая, яркая, весело смеялась, кокетничая и явно переигрывая с жеманством. Дверца захлопнулась, такси отъехало, а Борис со спутницей, вцепившейся в его руку, поднялись по ступеням крыльца и вошли в дом.

Алина зачем-то глянула на часы. Они показывали четырнадцать сорок две…