Приятель посмотрел в ответ как… побитая собака. Это, кстати, тоже выражение деда — синоним слова «жалобно». В их время уже нет живых биологически активных собак, лишь роботы, по форме напоминающие своих прообразов. Таких не побьешь. Интересно, а зачем раньше били собак? И как у людей рука поднималась!
Марк собрался с духом и сказал: — Лео, только пообещай, что не станешь смеяться.
Вид у приятеля был такой серьезный и взволнованный, что Иван согласно кивнул и приложил руку к груди слева, у сердца. Это было их знаком абсолютного доверия.
Но даже после этого друг не сразу решился продолжить. Наконец он произнес:
— Знаешь, мне кажется, я влюбился, и… ты ее знаешь, — и посмотрел прямо в глаза Лео.
Леонард не просто удивился признанию товарища. Оно чуть не свалило его с кресла. Он был им ошарашен. Как? Его друг детства, с которым они знакомы еще с детского сада, и вдруг «влюбился»? Приятель всех забав по гонкам на сферах, по стрельбе холостыми лазерными лучами, по путешествиям на спутники их планеты нашел себе «зазнобу»? Тьфу, опять дедово словечко. Но ведь лучше и не скажешь! Значит, теперь их дружбе — конец? А как же Лео? Ведь он самый верный, самый лучший его друг. И, главное, лучше всяких девчонок. Уж в этом он был уверен, как уверен в системе навигации с помощью встроенных микрочипов последнего поколения.
Имя «зазнобы» не было тайной. Виолетта. Вио, как она себя называла. Это была девчонка с соседней Верноны. Они познакомились с ней несколько месяцев назад на межпланетной олимпиаде, в которой оба участвовали. С тех пор Марк общался с ней каждый день. Лео не раз видел его сидящим с глупейшим выражением лица перед прозрачным экраном, с которого на него с умилением смотрела Вио. Причем у нее вид был тоже не менее глупый — так казалось Ивану. И что он в ней нашел: рожица круглая как репа (спасибо дедушке, просветил, что это за овощ), с веснушками, вздернутый нос, рыжие брови и волосы, собранные в два хвостика. Да еще очки. И это в то время, когда их давным-давно никто не носит. Даже линзы с тончайшим нанопокрытием, причем разных цветов, надевались как украшение. А уж очки…
Воображала, сразу сделал вывод Лео о девчонке, и даже не задумался, что это словечко тоже попало в его лексикон из дедушкиного.
А теперь оказывается, что она не только воображала. «Да она… она… — не мог подобрать слов Иван, — хуже горькой редьки!» Еще бы! Ведь эта рыжая штучка отбирает у него друга.
Кстати, о друге. Он совсем сник в ожидании вердикта своего приятеля. Ладони его вспотели, руки мелко подрагивали, а как стучит сердце, было слышно даже в метре от него… Лео стало жаль товарища, похожего в эту минуту на мямлю и размазню. (Опять этот дед!) Вообще-то Марк — очень смелый и решительный. Однажды, когда они летали вместе наперегонки по ближней орбите планеты, у Лео вирусной атакой непонятого происхождения оказалась пробита броня. Он стал задыхаться. В глазах сначала помутилось, потом появились яркие цветные галлюцинации. Руки и ноги стали непослушными. На Лео вдруг накатило такое равнодушие, что он безвольно отдался течению космических волн, и утонул бы в них, если бы… Если бы не преданный друг Марк. Он сразу догадался, что случилась беда, о которой их предупреждали в школе на уроках безопасных перемещений в околопланетном пространстве. Он тут же подлетел к другу, подхватил его, слабеющего на глазах, на руки и, включив резервный ускоритель, понесся к базе. И вовремя. Еще бы чуть-чуть, и одним обитателем санатория, где жили подвергшиеся таким вирусным нападениям жители их планеты, стало больше.
— Знаешь, — пересиливая себя, как можно веселее, улыбаясь, произнес Иван, — я за тебя рад, дружище! — и для убедительности хлопнул Марка по плечу.
Тот с недоверием глянул на Леонарда: правда ли? Но Лео, призвав на помощь все свои артистические способности, постарался придать лицу выражение искренности самой высшей пробы, чтобы друг не заподозрил вдруг его в не совсем правде.
Марк наконец, первый раз за встречу, улыбнулся. Несмело, еще до конца не веря, что друг одобрил его выбор. Он воодушевленно произнес: — Она тебе понравится. Вио, она такая… такая…
Вид у приятеля стал еще более глупым, промелькнуло у Лео. Теперь к нему добавился еще и восторг при одном упоминании имени предмета своего обожания. — Только давай договоримся, Марк, — как можно мягче сказал Лео. — Ты говоришь про свою Рыжую… то есть Виолетту не чаще двух раз за час, — и посмотрел на совершенно счастливого друга: нет, столько он точно не выдержит. — Ладно, за полчаса…
Сказал, а сам подумал: как хорошо, что первым в любви к Вио признался Марк…
Только не это…
Подруги Марина и Наталья, женщины средних лет, сидят за столиком в кафе. Они уже пообедали и теперь наслаждаются кофе и разговором.
— Еду на днях в маршрутке, — это Марина рассказывает. — Девица одна, ну, ты знаешь этих, с куклобарбишной внешностью и такими же мозгами, громким, на весь салон, шепотом возмущается в трубку: «Да ты что? А он? А ты что сказала? А он что ответил? Честно? Не может быть! Какой ужас!»
Ну, мы, пассажиры, естественно, в свидетелях этого содержательного разговора о «глобальном». Деваться-то некуда.
Я, конечно, не прислушивалась, но вот это меня откровенно рассмешило: «Прямо так и сказал: ты бы хоть яичницу научилась готовить? Какой хам! И это после того, как ты отдала ему всю свою молодость и красоту?! Какой кошмар!»
— Да, действительно ужас и кошмар, — согласилась с улыбкой Наталья. — После такого надо сразу заявление в Страсбургский суд подавать, чтобы защитил поруганную честь и достоинство…
Марина тоже улыбнулась, но чуть грустновато. Чувствовалось: ее явно что-то тревожит.
— К слову о кошмарах и ужасах. Знаешь, Наташ, меня последнее время мучает один сон. Он повторяется снова и снова, в разных вариациях, но от этого не становится более веселым, — произнесла Марина.
— Я не разбираюсь в снах, Мариша, но все равно расскажи. Может, тебе станет легче.
— Хорошо. Я расскажу тебе о сегодняшнем. Он был таким реальным и… страшным в своей реальности. Меня, если честно, до сих пор потрясывает.
Марина ненадолго задумалась, словно эмоционально настраиваясь.
— Я вижу, как по дорожкам огромного парка бредет женщина. Странноватая: в синих шлепанцах на босу ногу, в каких-то жутких попугаечно-пестрых лосинах и в застегнутом на все пуговицы плаще непонятного цвета. У нее растрепанные волосы. А лицо… оно какое-то неестественно бледное, как будто никогда не видело солнца. Как у вампиров в фильмах. И глаза… огромные, черные… и словно прямо в душу твою смотрят. Жуткое зрелище! — Марина даже плечами передернула, будто увидела наяву ту, что описывала.
— Женщина эта погружена в себя… и идет как сомнамбула, словно она — одна на всей земле. Я слышу, как под ее ногами рассыпаются в прах листья. Красные, желтые, багряные… Вижу, что ее глаза машинально ищут среди них кленовые. Я откуда-то знаю, что они нравятся ей больше всего и что маленькой она собирала их для гербария… и упорно пришивала к альбомным страницам не по одному, как другие, а по несколько штук.
Но здесь их почему-то нет, и я чувствую, что ее это тревожит.
Вот женщина сворачивает в боковую аллею, еще немного проходит и, будто разом вдруг обессилев, присаживается на первую попавшуюся скамью. Кругом люди, но они не обращают на нее ровным счетом никакого внимания. Молодежь пробегает мимо с заткнутыми музыкой ушами. Мамаши и бабушки неторопливо гуляют по парку с детишками. Некоторые отдыхают на скамьях — их здесь много вдоль дорожек.
А день такой славный, теплый, умиротворяющий, всё вокруг мягким золотым светом окутано — такие случаются бабьим летом. Женщина подставляет солнцу лицо с закрытыми глазами. И я точно знаю, что она так же любила делать в детстве.
Кажется, она спокойно дремлет. Но так лишь кажется: даже сквозь закрытые глаза в ней ощущается мощная внутренняя жизнь. Ее веки нервно подергиваются, будто перед взором проносятся пугающие картины.