Я стряхиваю с ноги мелкие прилипшие камешки и смотрю туда, где бликуют солнечные лучи на гладкой, точно масляной поверхности, и вдалеке с визгом разворачивается желтый банан. В далеких барных динамиках невнятное блеяние. Понятно, что рассвет над Москвой-рекой тут не сыграют...
-- О Азия, Азия, - говорю я задумчиво. - Голубая страна...
Кругом никого, и я могу спокойно декламировать, не опасаясь вызова бдительными гражданами скорой психиатрической. Лишь двое не спеша, вальяжными походками сворачивают с пляжа и двигаются по пирсу, но я их не боюсь. Я встречаю их, приближающихся, обличительным вопросом:
-- Так какой же мошенник, прохвост и злодей окормил вас бесстыдной трусливой дурью?
Леша удивленно распахивает глаза, а Вера загадочно изгибает рот самоварной ручкой и молчит. Поскольку мне не отвечают на прямо поставленный вопрос, я замолкаю и углубляюсь в созерцание водной поверхности. Я думаю, они заговорят, коли пришли, но они безмолвны, как статуи. Я недоверчиво прищуриваю глаза.
-- Вы что, тоже пришли сбрасывать меня в море? - спрашиваю я. - Последнее время все приходят исключительно за этим.
-- Твой уехал, - сообщает Вера.
-- Знаю, - говорю я.
Леша садится рядом на корточки.
-- Чего там? - спрашивает он, следя мой взгляд.
-- Рыбы плавают, - говорю я. - Что за рыбы?
-- Не знаю, - говорит Леша. - Мальки какие-то.
-- А их едят? - спрашиваю я.
-- Да кому нужны такие мелкие, - говорит Леша. Его отвлеченный голос мне не нравится. Нет, не о рыбах он думает.
-- У нас в отечестве, - говорю я. - Давно б уж съели и таких. А не съели б, так надкусили.
Леша пожимает плечами. Интересно, откуда он? Или он говорил, а я забыла?... Не помню... Я оборачиваюсь к Вере. Вера смотрит на меня. В ее глазах какая-то нехорошая поволока. Как два тумана, короче говоря.
-- Э, э, - говорю я внушительно. - Не гляди так больно и тревожно. Не буди в душе моей усталость.
Вера с Лешей обмениваются взглядами.
-- Она изумительна, - говорит Вера.
Леша подходит, обнимает меня за талию, и платье под его рукой намокает от пота.
-- Идите к черту, - говорю я уныло. - У меня нос облез. И волосы соленые. И вообще я чудовище.
Странное и сонное равнодушие с одной стороны, а с другой сердце привычно бьется, и мне приятно Лешиной прикосновение. Вера вливается в скульптурную группу и целует меня в шею.
Куда ревнители морали попрятались, думаю я уныло, ища глазами какого-нибудь дружинника с красной повязкой и маниакально-депрессивной повадкой... Отелю не до нас... своих дел хватает. Даже бабушки следят больше за внуками, чем за чужими нравами.
-- Есть новый анекдот, - сообщает Леша добродушно, но натянуто. Он еще не сбросил со счетов возможность получения оплеухи.
-- Какой? - спрашивает Вера и, поднимая голову, смотрит мне в глаза.
-- Неприличный, - говорит Леша.
-- Нам-то нечего друг друга стесняться, - произносит Вера глубокомысленно.
Я киваю. Я устала. Мне все надоело.
-- Мы свои люди, - соглашаюсь я апатично.
Хочется спросить: а Мустафа? А как же Леша? С какой стати мы торчим на общем обозрении, как живая пирамида на параде? Или Мустафа нашел замену?.. Быстрый дедушка, количеством берет... И черт с ним...
-- Понеприличнее, прошу, - говорю я. - Иначе нет смысла...
-- Ого! - говорит Леша игриво. - Вы, девушки, еще и приставать начнете. Я с вами в номер идти боюсь.
Встретив Верины пальцы, я вздрагиваю - они в пекле холодные, как лед.
-- В какой номер, - говорю я. - Тебе работать...
-- Делу время, потехе час, - говорит Леша. - Всем положено... Насчет потехи как?
-- Часа? - спрашиваю я тупо.
-- Увидим, - говорит Леша. - Как масть пойдет...
Четыре крепкие руки ведут меня, как слепого, по пирсу, а я тупо соображаю: может, Леша на задании?.. Может, он Мустафой засланный? Спросить бы, но лень. Какая разница?.. На берегу я шарахаюсь в тень, под жидкие ветки кустарника. У пыльного автобуса грудой лежат чемоданы, а рядом мизансцена прощания: две молоденькие розовые девочки в льняных платьицах взасос целуются с охранниками-турками, а сквозь стекла злобно, с долей зависти, изучают процедуру законные матери семейств. Я тоже завидую. Свежо и натурально у людей, как с грядки. Возвратятся к мужьям и женихам такими ж яблочками наливными, нетронутыми лишними переживаниями... У Леши брезгливость в мимике. Цирк, и только... Куда ж мы... Я не выпивши... Не потяну без микстуры для повышения производительности... Я, конечно, справлюсь, дети строителей коммунизма жизнью учены... но лучше с допингом... Даже коммунизм трезвыми не строили, а такое дело... На ходу, на полшаге, я делаю попытку свернуть к бару, две пары рук останавливают в зародыше мое поползновение, а их владельцы по-доброму спрашивают:
-- Куда?
Не хватало еще лекций про здоровый образ жизни. Главное, вовремя.
-- Ребята, - говорю я умоляюще. - Дайте выпить! Не могу такие вещи на трезвую голову!..
Меня согласно поворачивают, подводят к стойке и усаживают на высокий барный стул. Две пары глаз вопросительно буравят с двух сторон.
-- Пей, солнышко, - говорит Леша и ласково гладит меня по талии. Для него игра началась. - Пей, деточка.
Подлетевший бармен моргает вопросительно. Я с кислой гримасой, лихорадочно соображая, веду взгляд по бутылочному ксилофону за бортиком. Рома их керосинового...нет, этого, пожалуй, мало.
-- Коньяк, - говорю я решительно и добавляю. - Full glass.
-- Не много? - спрашивает Вера тревожно. Боится, что с такой дозы я обернусь овощем.
-- В самый раз, - говорю я.
Махнув разом стакан теплого опилочного коньяка, пахнущего древесной морилкой, я решительно выдыхаю и сразу получаю нехилый удар по голове по линии бровей. Встроенное зеркало за спиной бармена подрагивает и нерешительно раздваивается. Теперь можно. Забрало.
-- Ну все, - говорю я, неуверенно слезая с табурета (вдруг уже ноги не ходят). - Пошли!
И мы трое, как невидимой веревочкой повязанные, идем в номер.
Заходя в автобус, настроившись на дальнюю дорогу, я душераздирающе зеваю. Выдумали отправлять утрами самолеты. Надо ж перед вечером. Приехать и сразу баиньки... Хотя если рейс задержат...
Леша не провожает. Он занят. Его захлестывают служебные обязанности, уж не знаю, какие. Лешины служебные обязанности узорчаты и затейливы, как турецкий ковер... Нас провожают Светка и двухдневные знакомые - Лиза с Сашей из Тюмени. Маша то ли роет золотоносный пласт, то ли отдыхает от трудов праведных. Лешино отсутствие приносит облегчение. Что он скажет, и как будет прощаться, не представляю. Нет, такие расставания не публичны... Вера влетает первой и, забившись к окну, беспокойно наблюдает, как Саша укладывает в багажный отсек ее дубленку, упакованную в полиэтиленовый мешок, а иссиня-загорелый водитель прикидывается помощником. Гад Мустафа не прислал даже цветка с подведомственной грядки, но он, по моему, уже растворился в Вериной памяти без остатка. Я лениво усаживаюсь и вытягиваю ноги под впередистоящее кресло. Что ж, поедем... Пока Вера машет руками и посылает воздушные поцелуи, я припадаю к пластиковой бутылке из-под минеральной воды. У меня три таких: с ромом, коньяком и Бейлисом. Хотя Бейлис - блажь... в его версии a la turc крепости не больше, чем в кефире. Отпив, я откидываюсь на кресло и отстраняюсь от Веры. Без Леши она неинтересна. Ориентация у меня кондовая, как кирзовый сапог, и зашита в меня намертво, как программа в стиральную машину. Для перелицовки недостаточно залить меня спиртом и переменить географию... Все деревенские предки виноваты. Изысканных пороков не практиковали. Были бы дворяне, глядишь, какой-нибудь бы ген красиво мутировал... завернулся бы не той спиралью... не в ту сторону... А так хоть разбейся... Глупо переть против природы. Я мельком перебираю последние дни. Не стыдно. И не жалко. Но больше не хочется. Не думает же она, что в Москве мы продолжим?..