Пляжный турок наблюдает за нами недвижимо, но пристально. Слава богу, есть тот, кто не позволит меня утопить. Или позволит?.. Мало ли какие капризы у постояльцев - оплачено?..
На выходе я вязну в мокрой гальке, кое-как выбираюсь на берег, отпихиваю его и иду к отелю. Мне приходит в голову, что надо срочно сушить платье. Платье-то у меня одно... Сколько оно сохнет?... Что за кретины попадаются, хлебом их не корми, дай посамоутверждаться... Стеньки Разины фиговы... нас на бабу променял... Лучше бы выбрала какого-нибудь турка, у них хоть нету комплексов на мужской почве... На какой угодно, а на этой нету... Они по крайней мере знают, что женщина существует не для кидания в воду. Клянчил бы деньги... только и всего...
Антон настигает меня и обхватывает руками.
- Ладно, дурочка, что ты, кончай, - говорит он. Я отталкиваю его руки, но он взял целью воспользоваться силой в полной мере. Конечно, я не справлюсь... Я вспоминаю родную Москву, набираю воздуха в легкие и верещу так, что слышно, наверное, в Анталии. Если действует на бродячую собаку, почему не подействует на домашнего мужчину?
Для начала у меня самой закладывает уши. Кажется, что весь отель приподнимается над берегом, и неуверенно становится на место. Даже фонари качаются в листве от избытка дицебел. Завтра я, наверное, охрипну... Антон отлетает метра на два в сторону.
-- Да ты что! - орет он как раненый бык. - Дура! Истеричка!
Он уже не страшен. Бродячая собака и та побоялась вернуться... Публика в зоне прямой видимости оторопело смотрит на меня, как я гордо, в мокрых тапочках, обтекая и оставляя за собой мокрые следы, двигаюсь в отелю. Надеюсь, никого кондратий не обнял от крика... Надеюсь, меня не выкинут отсюда за нарушение аккустического равновесия... Мой папа не позволял спускать такие штуки... Кому угодно... хоть генеральному секретарю, хоть президенту, хоть черту лысому.
Мне холодно. За регистрационной стойкой протестующе вякают. Лучше бы помолчали... Или я прилюдно сниму платье, под которым ничего, и они скандала не оберутся... Не оборачиваясь, я шествую в номер. За стойкой не настаивают - Мустафы опасаются, не иначе. Вера для себя все правильно устроила - с ее предмета есть хоть толк, как бы она не вздыхала о наличности... В номере, закутавшись в полотенце, я бережно отжимаю платье. Может, постирать? Шелк не стирают мылом... Как бы не было разводов... На каких грядках растят идиотов?.. Неет, в другой раз - только Мустафа, или подобное... За бормотанием меня застает всезнающая Вера, которая влетает с возбужденным видом - то ли следила из-за кустов, то ли рассказал лазутчик.
-- Ты чего орешь? - выпаливает она испуганно.
-- Ничего, - отвечаю я злобно. - Хочу и ору. Настроение у меня такое - орать.
-- Господи, - говорит Вера и прижимает руку к сердцу. - Прям было впечатление, что тебя режут, ей-богу.
-- Режут тихо, - говорю я. - Будут резать, не услышишь.
С тумбочки раздается телефонный звонок. Я вздрагиваю.
-- Меня нет, - говорю я поспешно.
Вера улыбается загадочно и противно, и берет трубку.
-- Алло, - говорит она медовым голосом. - Да... нет. Нету. Ну точно нету... Клянусь... Да откуда?..
Я снова вздрагиваю.
-- Чего? - кричу я. - Это меня? Меня?
-- Успокойся, - говорит Вера. - Не тебя.
-- А кого? - спрашиваю я. - Кого нету?
-- Не кого, а что, - говорит Вера. - Лимона.
-- Чего? - спрашиваю я с уверенностью, что голова едет на сторону.
-- Ничего, - говорит Вера спокойно. - Бухает кто-то, коньяк жрут. Говорят: девчонки, у вас лимончик есть? Ну я говорю: нету...
-- А кто звонил? - спрашиваю я, подумав.
-- Я откуда знаю, - отвечает Вера.
Мы начинаем вместе смеяться, и потом уже хохочем. Убедившись, что я пришла в себя, Вера для успокоения нервов раскладывает карты. Наше парное кукареканье слышно на полотеля. Накукарекавшись, насмеявшись, я валюсь на кровать - и чувствую, что меня бьет дрожь. То ли от холода, то ли от усталости... то ли от общего нервного состояния.
-- Ох, я устаала... - протягиваю я, роняю карту, натягиваю на голову одеяло и закрываю глаза. Без перехода.
-- Еще бы, - глубокомысленно заявляет Вера, и я слышу, как она шелестит, собирая карты. - Есть от чего...
Хочется спросить, что под покровом столь внушительного тона она имеет в виду, но не ворочается язык, я устраиваюсь удобнее и засыпаю. Спрошу завтра. Время есть.
Последней мыслью пролетает - если простужусь, в Москве достану, гада... Поймаю голубя, накормлю слабительным, и буду по ночам к его машине выносить.... Он у меня будет круче Пушкина на Тверской... Или моль запускать в замочную скважину - на смерть коврам... Или выйду к его девкам на лестницу и со слезами на глазах скажу: "Антоша! Как же наш бедный малютка?"... Сладко улыбаясь, погружаюсь в сон.
Утром я долго нежусь в кровати. Сегодня уезжает мой любитель уикендов. Вера тоже это знает. Она смотрит пристально и укоризненно.
-- Что - неужели не пойдешь провожать? - спрашивает она.
В ее глазах - оторопь от потрясения основ. Кто б меня тут провожал, хотела бы я знать...
Я озабоченно ощупываю платье. Кажется, разводов нет... Оно еще, конечно, влажное. Особенно на швах - там просто мокрое. Надо вывесить на солнцепек.
-- Не пойду, - говорю я и заваливаюсь, раскинув руки, на подушку. - Радость моя, принеси мне с завтрака булочку... с корицей. И еще знаешь... яичко... пяти... нет, пожалуй, трехминутное. И ложечку. Не могу же я есть яйцо пятерней...
Мне охота кочевряжиться. Я лет десять не просила никого принести мне булочку в постель. Забыла, какой невероятный кайф... Вера не разделяет моей радости.
-- Я могу дать тебе сарафан, - говорит она. - Или брюки.
-- Я не ношу чужие вещи, - говорю я вредным голосом. - У меня есть мое платье. И пока оно не высохнет, я не двинусь с места.
Вера скептически качает головой. Я изучаю потолок, дирижируя в такт собственным мыслям.
-- Я не знаю, кто такие народы Чили! - заявляю я громко, обращаясь к потолку. - Но пока их не освободят - я не выйду на работу!
Вера тяжело вздыхает и уходит.
-- И еще апельсин! - кричу я ей вслед.
Оставшись одна, я смотрю в окно, слежу, как лениво ползают отдыхающие и как двигаются фигурки на спортивной площадке. Не лень же по жаре... Я чувствую себя запертой в тереме, с невидимым кокошником на голове. У нас домострой на повестке дня... Я довольна собой. Незаметно получилось, что довольна. Так и надо. Орать, отбиваться и давать по морде. Мне б в Москве такую резвость, я давно бы отбросила к чертовой матери и Сашу, и Георгия Александровича с девятью тысячами, и не позволяла вытирать об себя ноги. Они будут гнуть, ломать, пытаться использовать, как им удобно, а в ответ надо именно так, идти вперед и сметать в сторону всех, кто пытается тебя согнуть - пусть им будет хуже... Может, не так со мной плохо и рано ставить на себе крест?.. Или я меньше пью в Москве, чем здесь?... Я достаю бантик и цепляю в волосы. Хочу - и буду носить. Мне так нравится. Это мой стиль. Плевать на чужие гадания о том, что бы это значило. Может, они и на кофейной гуще гадают, так что теперь?..
Платье высыхает к половине одиннадцатого. На завтрак поздно. Зато в бар - самое время. Вера говорит, что завезли томатный сок. Думаю, выпить не успели... Вот уже снова прохладно прикасается ко мне шелковая ткань, и я опять иду по до противности знакомым раскаленным плиткам. На дорожке тащит, везет и пинает чемоданы очередная партия отъезжающих. Среди них Андрей с Гариком. Кажется, не заметили. Я тоже делаю вид, что их не замечаю, и быстро сворачиваю за куст. Что я им скажу? Привет и до свидания? Глупо. Пускай летят, птички...
Жара. Солнце палит так, что противно вообще шевелиться. Как они живут в таком климате? Они-то ладно, привычные... но как Леша, к примеру? Я ищу глазами Лешу, но Леши не видно. Я снова одинока, совсем, совсем одинока. Как в пустыне. Нда, плюнуть негде в пустыне той... Отстояв очередь, как при коммунизме, я требую два полных стакана томатного сока, которые бармен деловито цедит из подозрительного кувшина. Сами делают, методом разведения томатной пасты. Не имеет значения - все равно вкусно... Потом иду на пирс, сажусь на доску, ставлю оба стакана рядом - один справа, другой слева - и смотрю на море. И отпиваю то из одного, то из другого, по очереди. Мне хорошо. Внизу у ржавых бородатых свай хлюпает вода и плавают рыбки. Интересно, употребляют ли они томатный сок... я капаю немного в воду. Не употребляют. Поумнее уток будут... На пирсе никого. Все ненормальные отдыхающие колбасятся у бассейна. По хлорированному водопроводу соскучились... Одна девушка в розовой шапочке и мощном аксельбанте из золотых цепочек подплывает к пирсу, встречается со мной глазами и поспешно уплывает, откуда явилась. Что-то в моем взгляде дает ей основания опасаться быть облитой соком. Или сразу приголубленной стаканом... Я обиженно вздыхаю. Соседи б дома меня так боялись.