Глава 2

Ен пришел в себя от того, что очень сильно болела голова.

Говоря точнее, "очень сильно" с большой натяжкой передавало ту степень боли, которую он испытывал в тот момент. «Раскалывалась» было ближе, но все равно это слово ничуть не приближало Ена к корректному определению состояния своего многострадального мозга. Он попытался вспомнить, не проводил ли с ним врач процедуру лоботомии и даже начал ощупывать череп на предмет наличия в нем лишних отверстий. С ним оказалось все в полном порядке, и тогда Ен, набравшись смелости, решился открыть глаза.

На первый взгляд, та же самая комната, откуда его увели на допрос, только лампа на потолке выставлена в режим энергосбережения и светит очень тускло, создавая атмосферу покоя и уюта. Так помещение освещала бы свеча, сумей кто-нибудь поместить её под потолок, или маломощный фонарик.

Ен, стараясь не делать головой резких движений, перекатился на бок и только сейчас почувствовал признаки страшнейшей интоксикации. Тело было вялым и инертным, во рту стоял привкус металла и, когда Ен выдохнул, в его ноздри ударил запах какой-то отвратительной гнили. Страшно хотелось пить, а язык напоминал подошву кеда, таким твердым и сухим он стал. Ен попытался сглотнуть, но слюны не было, а язык вдруг приклеился к гортани и забил собой дыхательный канал. Задохнуться Ену не позволил приступ кашля, который сотряс его тело и освободил дыхательные пути. Он открыл рот, высунул язык и скатился с койки на пол, упав животом на что-то очень жесткое и острое. Нащупав этот предмет, Ен вынул его из-под своего тела и если бы мог, то закричал бы от радости. Кому говорить спасибо за бутылку воды, он не знал, но, определенно, этот таинственный благодетель заслуживал самых теплых слов благодарности. Отвинтив крышку, Ен набрал полный рот воды, подождал пока не «отмокнет» язык, а затем начал пить, маленькими глотками, смакуя живительную влагу, как изысканное, дорогое вино, многолетней выдержки.

Опорожнив половину бутылки, Ен почувствовал себя гораздо бодрее. До полного выздоровления было еще далеко, но процесс уже пошел. Через пару часов Ен рассчитывал, как минимум, избавиться от сковывавшей все тело вялости, хотя оправиться полностью можно будет только к утру следующего дня. Была еще возможность как следует пропотеть, чтобы токсины поскорее вышли из тела, но после этого допроса он ощущал довольно сильное сердцебиение, что указывало на зашкаливающее давление. Физические упражнения в таком состоянии шли только во вред, а сауны или беговой дорожки, по которой можно было просто хорошенько прогуляться, поблизости не наблюдалось.

Ен завинтил крышку и начал вспоминать все подробности допроса. Вопросы врача всплывали в памяти с большой неохотой, и Ену пришлось строить логические цепочки от одного к другому и играть с самим собой в ассоциации, чтобы в конце концов восстановить хотя бы часть их беседы.

Когда же это произошло, он застонал, оперся спиной о каркас койки, подтянул колени к груди и схватился за голову обеими руками. Теперь земляне знали про него все. От них не укрылось ни единое значимое событие его жизни. Они узнали все, что он помнил и что уже давно забыл. Его разрезали, выпотрошили и зашили снова, оставив внутри одну пустоту. Ен засунул руку под криво застегнутую рубашку и прижал ладонь к груди, словно пытаясь снять боль с невидимой раны.

Он снова открыл бутылку, допил остатки воды и со злостью швырнул ее через всю комнату в дверь. Пусть знают, что он уже очнулся. Пусть приходят и делают, что должны будут сделать. Пусть бьют, пинают и плюют в лицо, но слов раскаяния не дождутся. Ни единого. Ему было слишком стыдно за свои прошлые дела, чтобы раскаиваться, ему снова захотелось забыть их. Навсегда, только навсегда. Любым возможным способом.

Шум за дверью отвлек Ена от темных мыслей, заставил вспомнить, что он был еще кому-то нужен, что еще не все окончено и что безопасность им всем пока гарантирована только на словах.

Ен вытянул ноги и крикнул:

— Эй, слышит меня кто-нибудь?

Ответа не последовало, и тогда Ен поднялся, подошел к двери и несколько раз стукнул по ней кулаком.

— Эй, принесите что-нибудь пожрать!

— Заткнись! — грубо ответили ему из-за двери.

— …И в туалет мне не мешало бы сходить! — продолжил Ен. Кушать действительно хотелось довольно сильно, но он не был уверен, что в ближайшие пару часов желудок сможет справиться хоть с чем-нибудь кроме воды. Однако проблема с туалетом встала достаточно остро.

— Терпи, — ответил Ену из-за двери тот же самый голос.

— Ага, спасибо за совет, — проворчал он, нагнулся и поднял бутылку. Если станет совсем невмоготу, то прекрасно сгодится и она. Привередничать он разучился уже очень давно.

Кинув бутылку на матрас, Ен направился к шкафчику, открыл обе дверцы и обнаружил внутри комплект чистого, аккуратно сложенного постельного белья, подушку, железную миску с ложкой, бритвенный станок и кое-что из непритязательной армейской одежды, до сих пор лежащей в прозрачных полиэтиленовых пакетах.

— Нормально, — пробормотал Ен и начал искать среди одежды носки и нижнее белье. Все эти переодевания уже порядком утомили его, так как о внешнем облике пленников никто особо и не заботился. Свои выдали только брюки и футболку, земляне же пошли немного дальше и добавили к верхней одежде ботинки. Всем было достаточно, что беглецы были хоть как-то одеты и не смущали никого своей наготой, а вот всякие мелочи и их комфорт уже никого не волновал.

Нашлось все, что требовалось. Ен быстро переоделся, как следует застегнул рубашку, заправив её в брюки, натянул черный свитер, кинул на матрас подушку и, закинув руки за голову, улегся на кровать, приготовившись ждать, пока наконец не объявится кто-нибудь из старших офицеров. У них наверняка остались к нему вопросы, ответы на которые они хотели бы получить от абсолютно трезвого человека, отдающего себе отчет в своих словах, поступках и мотивах. То, что он там наплел в наркотическом угаре, не могло дать ни подполковнику, ни врачу полное, законченное представление о их пленнике. Только тонкий психолог, обладающий невероятным чутьем и интуицией, мог бы завершить портрет пленника, но ни один психолог не способен сказать об обследуемом что-либо внятное, если тело и сознание этого человека находятся отдельно друг от друга.

Через несколько минут или часов — Ен не мог точно определить это — за дверью раздалось несколько тихих голосов, заставивших его насторожиться и принять вертикальное положение. Зачем хозяевам шептаться в своем собственном доме, если они не задумали чего-то плохого? Правильно, абсолютно незачем.

Ен быстро скинул ботинки, взял их за носы и беззвучно проскользнул к двери. Возможно, это был приступ паранойи или остаточное действие препаратов врача, возможно, сейчас за ним наблюдают невидимые глаза камер, а операторы чешут затылки, дивясь странному поведению пленника, но… Ен всегда предпочитал подстраховаться. Упредить ошибку намного легче, чем потом исправлять её, а, когда речь идет о своей собственной жизни, число попыток что-либо исправить равняется нулю.

Ен приложил ухо к двери и прислушался к доносящемуся из-за неё шуму. Разобрать слова было невозможно, но количество голосов и сквозящее в них напряжение подтверждали худшие опасения. У стоявших за дверью людей были отнюдь не самые мирные намерения относительно него самого. Пока что их кто-то сдерживал, но защищавший Ена голос был очень робок и он был всего-навсего один против, как минимум, трех-четырех человек, настроенных достаточно решительно.

Наконец послышался сдавленный вскрик, чьё-то агрессивное рычание и хрип. Ен понял, что у не пожелавшего отступить парня сейчас большие проблемы, и вопреки здравому смыслу, советовавшему ему сидеть затаившись до самого последнего момента, пока не откроется дверь и внутрь не войдет первый человек, он ударил по двери босой пяткой и закричал:

— Эй вы там, потише! Спать ведь мешаете!

Хрип превратился в кашель, сенсор замка на двери загорелся зеленым, и она начала движение в сторону.