— Порука Вежек, — с готовностью откликнулся детина.

— И ты, Порука, плотник, да?

— Какой он плотник! — закричала Астрар, кутаясь в сленгкаппу Гостемила. — Негодяй он! Пиявка! На печи лежит целый день, дармоед!

— Весьма почтенное занятие при наличии средств, — заметил Гостемил, у которого к лежащим на печи всегда были особые, товарищеские чувства. — А за что ты ее так, Порука?

— Так ведь ты что же… Ты что, сам, что ли, не видишь, добрый человек? — Порука показал на Астрар рукой. — Она всегда такая.

— Но зачем же нужно было ее сюда волочь? Дома разве нельзя?

— Дома отец мне велит, чтобы тихо было. Я с отцом живу. Он сам же и попросил. Говорит, если она…

— Подлец отец твой, такой же как ты!

— Ты отца-то моего не позорь мне тут! — грозно рявкнул Порука.

— Ненавижу вас всех! Кровопийцы!

— …Так он говорит — еще раз она у тебя разбуянится, так я, говорит, сам ее убью. Пойди, говорит, да поучи, раз такой случай удобный.

— Гостемил! — позвал Илларион.

— Да? — Гостемил, которому надоели жених и невеста, подошел к Иллариону.

— Я бы позвал дьяконов, но они не придут. Нужно бы столб этот… — Он поводил рукой из стороны в сторону. — Как-нибудь. Веревками как-нибудь. Хоть свалить бы его, о большем я пока что не думаю.

Гостемил оглядел столб.

— Ты прав, — сказал он. — Столб оскорбителен и неэстетичен. Рельефы примитивные. Портит вид. Веревками? Хмм…

— Человек пять-шесть всего-то и нужно, — посетовал Илларион.

— Глубоко вкопан? — осведомился Гостемил.

— Не знаю. Думаю, локтя на два.

Меж тем мужья и жены постепенно рассредоточились в стороны от столба и скрылись, кроме Поруки и Астрар, а муж покойницы, взяв тело под мышки, начал его оттаскивать куда-то. Гостемил подошел к столбу и потрогал рукой шершавую поверхность. Появилась идея.

Но ход его мысли прервали.

Хоровод у колокола остановился, люди подтягивались, толпа росла.

— Вон тот, вон тот, у столба, — подсказывали кому-то в толпе.

— Тот? — переспрашивал он.

— Да, тот.

Из толпы вышел и приблизился к Гостемилу огромный ухарь лет тридцати, совершенно лысый, с громадными шарообразными плечами и бицепсами и противным, напоминающим морду грызуна, лицом.

— Вот этот? — спросил он, оборачиваясь к толпе и показывая толстым пальцем на Гостемила.

— Да, да, — радостно подсказали из толпы.

— Все знают Ярило-пекаря, — сказал, обращаясь одновременно к толпе и Гостемилу, ухарь. — Ярила-пекарь не прочь помериться силой с кем хочешь. Мне говорят люди, что ты махаешься прилежно, — он повернулся к Гостемилу. — Так надо помахаться со мной. Ежели выстоишь десятый счет, будет тебе почет и уважение.

Он обернулся к толпе, улыбаясь нагло, и толпа ответила ему улыбками.

Подсолнухи, подумал Гостемил, чувствуя приступ ярости. До чего ж они все-таки тупые! Не дожидаясь, пока ухарь снова повернется к нему, он схватил его за шею и предплечье и рывком вогнал лицом в столб. Ухарь слегка ошалел от такого поведения предполагаемого противника и собирался что-то сказать и сделать, но Гостемил, не выпуская его шеи, ткнул его в столб еще раз, и затем еще раз. Ухарь зашатался, качнулся вбок, чуть пригнулся, кровя лбом, носом, и губами, и Гостемил, коротко размахнувшись, ударил его кулаком, как молотом, в темя. Ухарь упал навзничь, раскинув руки.

— Ты и ты, — Гостемил наугад махнул двум парням в первом ряду толпы. — Уберите это, — он кивком указал на ухаря. — И в дальнейшем мое терпение прошу не испытывать, на сегодня оно кончилось совершенно, уверяю вас, люди добрые.

Толпа не огорчилась исходу короткого поединка — наоборот, прониклась еще большим уважением к Гостемилу, загудела одобрительно. Двое назначенных подбежали, посовещались, схватили Ярилу за ноги, и потащили прочь.

Переместившись к повозке с дровами (сгрудившиеся возле шарахнулись в стороны), Гостемил оторвал от нее и вторую оглоблю, а затем, взявшись за край, перевернул повозку на бок. Поленница посыпалась на землю, а народ вокруг еще раз восхитился — ну и силища!

Снова поставив повозку на колеса, Гостемил подтащил ее к столбу. Затем, зайдя с другой стороны столба, он уперся руками в грань, напрягся, и надавил, вкладывая в это движение всю силу и весь вес, и не почувствовал никаких изменений в положении четырехликого идола. Тогда, взявшись обеими руками за угол грани, обращенный к повозке, он потянул столб на себя. Столб стоял непоколебимо.

— Брось, болярин, это не для одного человека работа, — сказал Илларион, стоя возле повозки.

Гостемил уперся в левую по отношению к повозке грань и снова надавил изо всех сил. И почувствовал едва заметное движение в основании. Снова потянул. Снова надавил. И после этого, перейдя к изначальной грани, он уперся в нее плечом и, зычно крикнув басом, толкнул идола. Столб качнулся.

Восхищенная толпа застыла, глядя на невиданное зрелище — большого роста могучий человек раскачивает каменный столб вдвое выше и вчетверо шире его самого. Гостемил еще порасшатывал идола, и снова навалился плечом, и на этот раз, сперва медленно, а потом ускоряясь, столб повалился, выкорчевывая сам себя из земли, и упал на повозку. Затрещали борта и надосьники, и Гостемилу пришлось поймать основание столба и удерживать его некоторое время в равновесии, пока не погасла инерция. Оси и колеса выдержали. Толпа, недавно радовавшаяся идолу, теперь радостно одобряла падение идола.

Прицелившись на бугорок, торчащий над самой водой в пятидесяти шагах, Гостемил взялся одной рукой за основание истукана, а другой за покалеченный задний борт повозки, и напрягся. Сперва медленно, а затем быстрее и быстрее, повозка пошла к бугорку по ровному грунту. Еще быстрее, и еще быстрее. Оси отчаянно скрипели, колеса трещали — еще немного и сломаются. За двадцать шагов до бугорка стало полого, повозка покатилась легко, груз помогал движению, но левое заднее колесо потеряло две спицы. Это не имело значения. Гостемил перешел на бег. Разогнавшись, повозка с идолом взлетела на бугорок, проскочила край, прошла по дуге локтей двадцать, и, чуть замедлившись, под острым углом влетела в Днепр, подняв массивный столб брызг и погнав волну. Каменный идол соскользнул и исчез в воде, а сама повозка через несколько мгновений всплыла углом сквозь пену воронки.

Толпа, бежавшая за Гостемилом, восхищенно ахнула. Гостемил оглядел руки — в ссадинах и натертостях — и покачал сокрушенно головой. Но восторженный рев толпы ему, тем не менее, понравился. Возрастное это, что ли, подумал он, стал я падок на лесть? Поправив на плече бальтирад, он приосанился, снял шапку, пригладил волосы, и неожиданно весело подмигнул толпе. Толпа радостно засмеялась. Спустившись с бугорка, он направился к Иллариону, сопровождаемый восторженными мужчинами. Не хватает здесь баб, подумал Гостемил. Приятно, когда женщины визжат восторженно. Жалко, что Ширин дома. Рассказывать ей о произошедшем самому — неприлично. А была бы здесь — может, гордилась бы отцом.

— Илларион, я всего лишь хотел у тебя спросить — нет ли каких известий от Хелье?

— Нет.

Гостемил вздохнул.

— А что?

— Мне нужно… — Оглянувшись, Гостемил наклонился к уху Иллариона, — Мне нужно его предупредить, ему грозит опасность.

Илларион серьезно посмотрел на него неподбитым глазом.

— От Нестора получил я грамоту, купцы проезжавшие передали.

— Он знает, где его отец?

— Не думаю.

— Хелье обещал быть в Киеве до первого снегопада.

Гостемил провел рукой по щеке и посмотрел вверх.

— Вот и первый снегопад.

Снежинки вяло падали на землю и на людей, и тут же таяли.

— А скажи, Илларион, что происходит в этом замечательном, просвещенном и гостеприимном городе?

— Мне нужно на службу, — вспомнил вдруг Илларион.

— Хмм.

— Что?

— Церковь твою сейчас грабят, — сказал Гостемил.

— Как!

— Не суетись. А если ты там появишься, то, думаю, ее просто сожгут. С тобой вместе. Я бы проводил тебя домой, но мне нужно срочно вернуться в дом Хелье, там моя дочь. Поэтому — пойдем к Хелье, Илларион. Ты мне расскажешь обо всем, переночуем, а утром решим, что делать дальше.