— Ладно! — сказал Гостемил. — Ты, Вышата, помнишь, как в позапрошлом году ты с отрядом выехал в лес с твердыми намерениями, а тебе там по арселю надавали?

Вышата побагровел.

— Так вот, — продолжал Гостемил. — Обидчика я твоего привез. По кличке Свистун. Лично.

— Никто мне по арселю не давал! — крикнул Вышата. — А что привез Свистуна — так ты не ври, как тебя там… Как этого престарелого наглеца зовут? — грубо спросил он у Владимира.

— Кажется, Гостемил. Ма, как его зовут? Гостемил?

Ингегерд не ответила.

Доиграется Вышата, подумал Гостемил. Вернется Ярослав, Ингегерд скажет ему несколько слов…

— Гостемил? — сказал Вышата. — Точно. Ну так вот, Гостемил, ври, да не завирайся, меру знай, дышло муромское.

— Ну так что ж, не нужен он вам, вернуть его обратно в лес, что ли? — спросил Гостемил. — Это можно. А Ярославу, как вернется, так и скажите — мол, зачем нам Свистун! Петь он не умеет, пляшет плохо, готовить его даже в Снепелицу не заставишь. В любовники Вышате он не годится — стар.

— Ах ты собака! — закричал Вышата. — Да как смеешь ты…

— А ты покажи его нам, болярин, — предложил вдруг Владимир. — А то мало ли что у тебя в повозке. Может и не Свистун вовсе.

Группа людей, стоящих почти полукругом у терема и слушающих перепалку, стремительно росла. При упоминании Свистуна по группе прошел ропот.

— Не могу показать, женщины кругом, — сказал Гостемил.

— Ну так что же, что женщины?

— И дети.

— И что же! — настаивал Владимир, любопытствуя.

— Да нет там в повозке никого, — сказал Вышата.

— А то, — ответил Гостемил, игнорируя Вышату и приставив левую ладонь к левому углу рта — будто тайну какую собрался поведать, — что вид у него неприятственный весьма. Чтоб мне его сюда дотащить, пришлось мне ему через глаз кольцо продеть. Так кровища кругом, и мозг капает, стекает…

Несколько женщин в толпе завизжали, а одна как стояла, так и упала без памяти, но быстро пришла в себя — на нее кто-то нечаянно наступил.

— Но как же мы тогда узнаем, — продолжал Владимир, показывая, что ему не чужда логика, — что это именно Свистун?

— Ну, во-первых, болярину из древнего рода можно было бы просто поверить на слово, — предположил Гостемил. — А ежели у рода олегова нет доверия к слову, ибо своим словом они не дорожат — так пусть кто-нибудь, видевший ранее Свистуна, заглянет в повозку да подтвердит.

Вышата некоторое время раздумывал, а затем оглянулся, помахал рукой, подозвал ратника из своих, и что-то тихо ему сказал. Ратник кивнул и удалился с балкона.

Владимиру не понравилось такое публичное пренебрежение, и он сказал:

— А зачем смотреть? Свистун-то, он ведь не даром так прозывается. Уж и гусляры, из тех, что постарше, про него слагают былины да небылицы — мол, как свистнет, так все живое в округе падает замертво.

— Помилуй, князь, — Гостемил склонил голову в бок, — оно, конечно, можно велеть Свистуну умение свое показать, но ведь, как ты только что сказал — все живое! А тут вон народу сколько.

Толпа не слишком верила в то, что свистом можно кого-то убить, но все-таки начала понемногу отступать — от терема и от повозки. Гостемил, держа левую руку на поммеле, обернулся к толпе и еле сдержался, чтобы не засмеяться.

— А ты скажи ему, чтобы вполсвиста только, — предложил Владимир с балкона.

— Вполсвиста, князь? Хмм… Что ж, пожалуй.

Гостемил стукнул в борт повозки кулаком.

— Эй, Свистун! Покажи-ка князю и матери его, княгине, как ты свистишь, но лишь вполсвиста.

— Им не понравится, — глухо сказал Свистун из повозки.

— Ну уж это как знают, — тихо откликнулся Гостемил. — Приоткрой ставню да свистни.

Свистун приоткрыл ставню и выдал длинную трель, затем по восходящей гамме два коротких свиста, и заключительный свист на низкой ноте, выдержал паузу, и повторил комбинацию. И замолчал.

— Ну, не больно-то и страшно, — заметил Владимир.

Толпа стала подходить ближе, осмелев и радуясь этому. Не так уж страшен этот Свистун! Детей им пугают уже третье поколение, разбойник он свирепый, но куда ему супротив нас-то! Мы вот, ежели вместе да сгоряча, и не таких Свистунов приголубливали.

Внезапный свист, точь-в-точь повторяющий комбинацию Свистуна, раздался где-то на севере от Вышгорода. А затем повторился — только теперь уже на юго-востоке. И еще раз — ближе. Толпа застыла на месте. Ратники у дверей терема приняли защитную стойку и стали озираться.

Дверь терема распахнулась, вышел давешний ратник, приблизился и вопросительно посмотрел на Гостемила. Гостемил указал ему на приоткрытую ставню в борту повозки. Чуть присев, ратник заглянул внутрь — и отшатнулся. Повернувшись к балкону, он быстро кивнул Вышате.

— Что ж, — сказал Вышата, храбрясь. — Волоки его сюда, Гостемил.

— Уж больно он страшен, — насмешливо сказал Гостемил. — Вон молодцы у врат стоят, ничем не заняты, так пусть отгонят повозку на задний двор. Я за нею вернусь на днях.

— Гостемил! — Владимир помахал ему рукой с балкона, пока ратники брали лошадь под узцы, а один из них залезал на облучок, — не зайдешь ли на угощение?

— Как-нибудь потом, — ответил Гостемил. — Я спешу, мне нужно в Киев. Да уж кстати, князь, дружина-то в готовности у тебя?

— Послужить хочешь? — серьезно осведомился Владимир. — Дело хорошее, а только придется подождать до возвращения. Мы ее на юг послали…

Вышата дернул князя за рукав, и князь осекся.

— Дело ваше, — сказал Гостемил. — А служить не хочу.

— Почему ж? — спросил Владимир, чтобы скрыть неловкость.

— Лень, — ответил Гостемил.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ. МЕЛАНИППЕ

Лодочник заметно нервничал. Что-то произошло, наверное, между ним и Ширин, сидящей в отдалении от него, закутанной с головой в сленгкаппу. Гостемил проверил наличие калиты у гашника, поправил бальтирад, и ступил в лодку.

Попутный ветер и рвение лодочника — и вот Горка, вот торг, вот пристань.

Как ни старалась Ширин, все-таки ощущение подавленности дало себя знать — пригнувшись, вышла из лодки, озираясь, боясь открыть лицо. Киев в то утро был великолепен, сверкал на солнце белизной стен, и даже голые позднеосенние деревья его не портили.

К дому Хелье Гостемил шел быстро — Ширин едва за ним поспевала. Народу на улицах мало — ну да ладно… Вот и знакомый палисадник, крашеные в бледно-зеленый цвет стены — нет в доме никого. Увлекая за собою Ширин, Гостемил обошел дом справа, осмотрелся, убедился, что никто их не видит, приподнял камень, лежащий возле двери бани, и вынул из под него ключ.

Зайдя в дом через заднюю дверь, он сбросил сленгкаппу на ховлебенк, стянул сапоги, скинул бальтирад.

— Сухари у Хелье всегда есть, — сказал он. — На случай осады или похода. Заперты под замок от мышей. Потом поедим на торге. А ты переоденься… хмм… От Лучинки остались тряпки, но они тебе не по росту… Рубаху у Хелье возьмем, он чуть ниже тебя ростом, подойдет.

Гостемил облазил весь дом в поисках каких-нибудь признаков, знаков, следов… Где хозяин? Он обещал быть в Киеве до первого снега. Первый снег — вот-вот пойдет. Где же ты, дружок, а? Тебя ищут, и при первой возможности… Думать не хочется об этом! Самое противное — когда нужно предупредить, а возможности нет. Будем уповать на милость Создателя.

Что там поделывает мое чадо? Мое чадо сняло с себя грязные влажные тряпки, надело, не помывшись предварительно, рубаху Хелье, которая едва до бедер чаду достает, зачем-то опять натянуло сапоги, а поверху замоталось простыней, и не знает, куда себя деть и как себя вести.

— Чадо, — сказал Гостемил. — Пойдем, я покажу тебе, как разводить огонь в бане. У вас в Каире уже научились разводить огонь?

Чадо сердито на него посмотрело.

Баня удивила Ширин. Приспособления и обстановка — все ей было внове. Две полные бочки воды — а это что? О!

— Желоб от водосборника, — объяснил Гостемил.