— Только тебе доверюсь, Гостемил. Знаю, что ты меня не предашь.

Гостемил пожал плечами.

— Сестра моя навещала меня, и предложила мне кое-что, — доверительно сказал Мстислав. — Немного. Что-то должен сделать я, и что-то в благодарность за это сделает еще кое-кто. Но ведь… — князь еще понизил голос, — с этим людом, как поведешься, так уж не отпустят.

Помолчав, Гостемил осведомился:

— Я полагаю, что сестру твою зовут Мария?

Мстислав кивнул.

Еще помолчав, Гостемил сказал без особой злобы:

— Стерва.

И еще помолчали.

— Почему к тебе, а не к Ярославу? — спросил Гостемил.

— Да, я тоже так подумал. Видимо ко мне им удобнее было подобраться. Я вдовец, дочери замужем за не слишком выдающимися людьми. Ярослав же поддерживает связь со всем миром — через жену, детей, родственников.

— В каких выражениях она предлагала тебе… сделку?

— Не слишком радушный тон у нее, не слишком. Скрытые угрозы.

— О! — сказал Гостемил. — Стало быть, они уверены в успехе.

— Да, похоже.

— Ты ей отказал?

— Да.

— Рассердилась?

— Виду не показала.

— Что ж… Нужна тебе, князь, хорошая охрана. Очень хорошая. Такая охрана, которая никого к тебе не подпустит из непроверенных людей на триста шагов. Нужен также проверенный повар, к которому никого не будут подпускать — могу дать тебе Нимрода.

— Ты шутишь! Ты не хотел мне его продавать!

— Речь не о продаже. И нужно пожертвовать частью территорий.

— Зачем?

— Чтобы сохранить остальные. Подумай, с кем из христианских правителей ты можешь заключить союз. Самое лучшее было бы — с Конрадом.

— Я подумаю. Завтра еду на охоту…

— Нет, — быстро сказал Гостемил и покачал головой.

— Что — нет?

— Дни охоты прошли, Мстислав. Какая еще охота! Кругом леса густые, они могут просто стоять за сосной и ждать удобного момента.

— Ну уж нет! — возмутился Мстислав. — На охоту я езжу с раннего детства, это мое, этого они у меня не отнимут!

— Не вижу никакого смысла в охоте, — Гостемил строго посмотрел на князя. — Ты не ребенок, что за детские забавы, Мстислав! Тебе это не к лицу! Ты что — франк дикий, что ли! Принимай послов, читай Апулея!

— Нет. Возьму с собой надежных людей.

— В лесу они тебе не помогут.

Мстислав промолчал. Разговор не клеился. Вскоре Мстислав уехал обратно в детинец.

А на следующее утро вышла охота — десять всадников выехали в ближайший лес, и там гикали, травили зверя, учили соколов помогать людям развлекаться, и прочее, и прочее. Мстислав повеселел, раззадорился, орудовал пикой и луком. А только вдруг сопровождающие окликнули его, а он не ответил. Посмотрели по сторонам. Кинулись искать.

Нашли его на поляне, лежащим на спине, со стрелой в глазу. Конь князя топтался рядом.

Гостемил, задержавшийся в Чернигове, присутствовал на отпевании — и после походил по церкви, потрогал рукой прелестные гранитные колонны между сводами, сделанные зодчим по залихватскому рисунку Ротко, украденному вместе с чертежами, поразмышлял. Сильно привязаться к Мстиславу он не успел, но очень князь был ему приятен, и Гостемил уж начал подумывать — не пригласить ли в Чернигов Хелье, не представить ли князю? Из всего рода олегова Мстислав казался Гостемилу самым приятным представителем — понимающим, вдумчивым, добрым. Возможно, он стал таким только к старости, но что это меняет?

Вскоре после похорон в Чернигов прибыл Ярослав. Привычно называя слушателей «дети мои», сказал он проникновенную речь по поводу заслуг младшего брата и объявил себя правителем Левобережья. Никто не возразил. Все местные боляре нанесли визиты киевскому властелину — кроме Гостемила. К нему посылали, но он ответил, что у него голова болит, мочи нет. Уладив административные вопросы, Ярослав, оставив в Чернигове посадника, отправился объезжать территории, доставшиеся ему в связи с кончиной брата — огромные, хоть и суровые, не слишком щедрые, трудные.

После этого черниговским посадником стали манипулировать черниговские ставленники Свистуна, дававшие ему, посаднику, взятки. Также, стали расти разбойничьи формирования на территории города — печенежские и ростовские вымогатели почувствовали себя свободно, хоть и платили дань с доходов — опять же Свистуну. Ярославу об этом часто доносили, несмотря на принцип Свистуна — хватать и убивать доносчиков — но Ярослав не обращал пока что внимания на черниговские несуразицы.

ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ. ШАХИН И ШИРИН

Ветер стих, и в мире стало на какое-то время очень спокойно. Подпрыгнув поочередно на ухабе, две повозки выкатились наконец на черниговский хувудваг. Первая повозка — длинная, похожая на драккар, крытая, чудо муромских придумок, содержала в себе — скаммель, ложе, прикроватный столик — ни дать ни взять походный передвижной дом, на одного обитателя рассчитанный. И три оконца — справа, слева, и спереди. Худо ли! А возница сидит на открытом воздухе, и кутается в две сленгкаппы с боляринова плеча, с покроем, из моды вышедшим в позапрошлом году. Зябко вознице, но обитателю дома на колесах нисколько его, возницу, не жалко. Вознице хорошо заплачено, и по доброй воле нанимался он, не принуждали его.

Тихо как в мире! Только колеса скрипят да лошадки топают. И удивительно он гладкий, этот черниговский хувудваг. Будто его снизу укрепили по древнеримскому способу. Молодец Мстислав!

О! Какие просторы, как огромен мир, каким маленьким чувствует себя человек на черниговском хувудваге. И как мало в мире этом уютных, цивилизованных мест!

В повозке, следующей за первой — тоже крытой, и тоже с возницей, сидящим впереди, на открытом воздухе — помещалась походная кухня с миниатюрной, но вполне функциональной печью, горшками, плошками, и толстым поваром с перманентно удивленным выражением лица и странным именем Нимрод.

Выглянув в окно и определив положение солнца за облаками, Гостемил решил, что время пришло, и велел вознице остановиться.

Выбравшись из повозки через заднюю дверь, он поежился слегка, вдохнул полной грудью, и стащил рубаху через голову.

— Нимрод! — позвал он.

Кряхтя и ругаясь себе под нос, Нимрод вылез из второй повозки.

— Что, уже? — недовольно спросил он.

— Вон ручей, видишь? Набери воды в ведро.

— А сразу нельзя было сказать про ведро, — заворчал Нимрод, залезая обратно в повозку и снова вылезая — с ведром.

Гостемил еще раз потянулся, несколько раз подпрыгнул, пробежал сто шагов по хувудвагу, вернулся, несколько раз присел, уперся правой рукой в землю и отжался дюжину раз, а затем левой. После этого он легко вскарабкался на крышу повозки, сунул ноги под идущую вдоль крыши запасную ось, свесился вниз — спиной — заложил руки за голову, и несколько раз приподнял торс до параллельного земле положения. Выпростав ноги из-под оси, он встал на руки, спружинил, повернулся кругом, держа торс вертикально, и соскочил вниз, мягко приземлившись. Тут и там тело ныло и жаловалось — Гостемилу было пятьдесят два года — но он проигнорировал жалобы. Сунувшись в повозку, он выволок оттуда сверд и сделал несколько выпадов правой, а затем левой рукой, затем несколько выпадов с полуоборотом, попеременно меняя руки, как учил его когда-то сам Хелье.

Вернувшийся Нимрод вытащил из кухонной повозки две палки, одну отдал Гостемилу, а другой стал махать и тыкать как попало, а Гостемил отбивал удары или уклонялся от них.

Один из возниц собрал в мешок три дюжины камней, и вдвоем с Нимродом они стали кидать камни в направлении Гостемила, встав шагов за двадцать от него, а Гостемил должен был каждый камень достать палкой. Почувствовав, что начинает, наконец, потеть, Гостемил сделал им знак остановиться и после этого, как всегда, выбил из траектории последний камень, брошенный Нимродом — каждый раз Нимрод надеялся, что Гостемил зазевается, и камень угодит ему в лоб. Двадцать шагов — слишком большое расстояние, чтобы убить камнем такого громилу, как Гостемил, так что ничего страшного, только шишка будет, и смотреть на шишку Нимроду будет приятно. Но ни разу еще за все эти годы не попал.