Верный традиции киевского квартала Жидове, где он действительно воспитывался — традиции отвечать вопросом на вопрос — Нимрод сказал:

— А что, ты хочешь провести туда хувудваг?

Князь захохотал, а воины, не понявшие, что такого смешного было сказано, насупились. Сам Нимрод тоже ничего смешного не имел в виду.

— Садись с нами, Нимрод, — пригласил Мстислав. — Садись, не бойся.

— Князь! — запротестовал Корко.

— Что тебе?

— Холопа за стол…

— Что хочу, то и делаю, — возразил развеселившийся Мстислав. — Князь я или не князь! Садись, Нимрод.

Нимрод покраснел — возможно от хвоеволия, но все-таки сказал:

— Нет, я лучше постою.

— Да садись, чудак! Можно, я разрешаю и даже настаиваю!

— Может и можно, а только не положено. Холопы с господами не сидят.

— А вот в Писании сказано, что холопы не хуже господ, — заметил Мстислав.

— С этим я согласен, — заверил его Нимрод. — А только у каждого своя должность. У господ своя, у холопов своя.

— Упрямый ты.

— Нет, дальновидный. Но рядом постоять могу. Вот только принесу вам еще пожрать, а то вы уж съели все.

И он ушел.

— Дальновидный… — задумчиво повторил Мстислав. — Это чем же он такой дальновидный? Не понимаю.

— Да просто болтает он, князь. Что ты холопа слушаешь!

— Потому что у болярина из рода Моровичей даже холопы интереснее говорят, чем ты, Корко. Вот ведь к какому человеку мы попали, неблагодарные, неотесанные, дикие. Да еще и обижаемся на него.

Воины не поверили — чудит князь, чудит. Вернулся Нимрод и принес еще какие-то кушанья — и опять было вкусно, и даже обиженные воины потеплели слегка.

— Если бы таких поваров как ты дюжины две водилось, — сказал второй воин, именем Грыжа, — да в войско их — так ведь в плен бы никто не сдавался бы, сражались бы до последнего. А так — в походе, бывает, развлечься нечем, идешь, идешь — луна да волки.

Нимрод, подумав, сказал:

— Вот ты говоришь — луна да волки. А вот Като-старший говорил — Кархваж следует разрушить! И ведь разрушили его, Кархваж. А для чего? А чтобы показать всем, что с Римом шутки плохи!

— Это когда же такое было? — спросил Грыжа.

— В древние времена, — объяснил Нимрод. — Такие были особые, пунические войны.

Грыжа кивнул важно.

— Когда война пуническая, оно даже лучше, — сказал он. — Нужно все время быть готовым к бою. Никакой острастки воинам не нужно, ежели пуническая.

Мстислав, оставив воинов на попечение Нимрода и помня, что по углам ссать нельзя, вышел на задний двор, нашел там отхожее место, огороженное, поссал, а затем вернулся — но другим путем, не тем, каким вышел. Ему хотелось посмотреть на другие помещения в доме, а просить Нимрода их показать он почему-то постеснялся — возможно, первый раз в жизни.

Каменная лесенка вела на верхний уровень — странно, никакого второго уровня снаружи Мстислав не заметил. Поднявшись по лесенке и потянув на себя дубовую дверь, Мстислав оказался в башенке — круглой, будто крепостная. Наличествовали четыре окна — по частям света — скаммель, ложе, и несколько полок, на которых стопками лежали фолианты. Гостемил, оказывается, не дремал, а читал, полулежа на постели.

— Заходи, заходи, князь, — сказал он.

— Я не мешаю?

— Вовсе нет. Ты человек рассудительный. Сопровождающие твои — невежи, это точно, я от них и ушел, и почему-то мне подумалось, что рано или поздно ты меня здесь разыщешь. И я не ошибся.

— Это твоя спальня?

— Нет, спальня внизу, а это больше — логово. Когда ко мне приезжает женщина и задерживается на несколько дней, иногда удобно — сбежать сюда и запереться на час-два. Отдохнуть.

— А у тебя часто женщины бывают?

— Нескромный вопрос, князь.

— И то правда. Брат мой Ярослав — он лучше воспитан, чем я?

— Манеры у него лучше. Но ты добрее.

— Благодарю.

— Не за что.

— Позволь посмотреть фолианты?

— Конечно.

Мстислав взял наугад фолиант, открыл его, осмотрел титульный лист.

— О! — с уважением сказал он. — Перевод с арабского, не так ли.

— Да, — отозвался Гостемил. — Ничего особенного. Примитив, как все восточное.

— Не скажи. Они там, на востоке, весьма мудры.

— Не слишком. Это в Константинополе придумали, про мудрость Востока. Для пущей важности, а если до сути дойти, то ради денег. Какой-то летописец просил у императора денег на изучение.

Мстислав усмехнулся и взял следующий фолиант.

— Твой холоп, — сказал он, — отказался сесть со мной за стол, и объяснил это своей дальновидностью. Это он о чем?

Гостемил засмеялся.

— В Писании так сказано, — объяснил он. — Кто слуга здесь, будет в Царствии Божием господином, и наоборот.

Мстислав хлопнул себя по лбу и тоже засмеялся.

— Точно!

— Если это так, — добавил Гостемил почти серьезным тоном, — то я надеюсь, что Нимрод будет там ко мне милостив.

Мстислав кивнул, смеясь, и взял следующий фолиант.

— Говорил я давеча с одним муромским священником, — рассеянным тоном сообщил он. — Прихолмовой Церкви. А потом с посадником. Церковь построили недавно. И как-то странно — деньги на строительство и содержание дали какие-то темные личности, тати какие-то. Почему-то именно этот люд тянется к Учению, а простой народ… хмм…

— А простой народ осуждает, — закончил за него мысль Гостемил и поменял позу — отложил фолиант и заложил руки за голову.

— Именно. Может — правда, что славяне и Писание — несовместимы? Некоторые ученые люди так говорят.

— Где это такие ученые люди водятся?

— У меня в Чернигове.

— Но ведь тати — тоже славяне?

— Да.

— Понятно, что осуждать легче, чем давать деньги на строительство. За осуждение плату не берут, ежели оно не препятствует сбору десятины.

— Я не об этом. Не стыдно ли священнику принимать деньги от лихого люда?

— Не стыдно. Почему ему должно быть стыдно?

— Лихие люди они ведь… А знаешь, — неожиданно сказал Мстислав, — мне на эти темы и поговорить-то не с кем!

— Говори со мной, князь.

— Да… Ты первый человек за много лет… с которым я могу откровенно… э… Слушай, Гостемил, переезжай в Чернигов! Будем жить рядом, в гости ходить… друг к другу… Нет, я помню — род олегов, и так далее.

— Да.

— Ну так я к тебе буду ходить в гости.

— Хмм…. — сказал Гостемил.

— Да… Вот воры — они замаливают грехи, это понятно…

— Остальные считают, что им замаливать нечего, потому и денег не дают на церковь, — объяснил Гостемил. — Святой народ, безгрешный.

Мстислав засмеялся.

— Поэтому, следуя логике Писания, — добавил Гостемил, — воры скорее попадут в Царствие Небесное, чем осуждающие.

— Именно, именно… Позволь, это что же такое? Апулей! В переводе на греческий! Я этот фолиант ищу лет двадцать уже! Читал в детстве, украдкой. Можно я его у тебя куплю?

— Нет, но можешь взять на время. И дать писцу переписать.

— Правда?

— Конечно.

— Спасибо, болярин, спасибо тебе… А, да — говорил я с тем священником. И сказал он мне, что тех денег, что воры дали, едва бы на половину постройки хватило. А недостающую часть дал здешний годсейгаре.

— Вот ведь болтливый грек, — заметил Гостемил, раздражаясь, приподнимаясь на ложе. — А ведь было ему говорено — молчи, строй, да радуйся.

Свои сбережения Гостемил хранил у черниговского купца, и когда ему нужны были средства, приезжал в Чернигов и останавливался всегда в одном и том же месте — в Татьянином Кроге. Хозяйка тут же посылала кого-то из половых в детинец, к вечеру в крог приезжал князь, и беседовали они с Гостемилом до поздней ночи.

В одно из таких посещений Мстислав явился мрачноватый, будто нехорошо у него было на душе. Гостемил, за несколько месяцев знакомства потеплевший к князю и, несмотря на то, что были они одного возраста, относящийся к Мстиславу с отеческой добротой, попытался выведать причину плохого настроения властелина Левобережной Руси. Мстислав некоторое время мялся, а затем понизил голос и произнес: