— Дир, я не об этом.

— Ты сделал то, что, заметь, велел тебе твой долг.

— Если бы, — сказал Хелье.

— А как же? Не из каприза же.

Хелье почувствовал себя еще большей свиньей, чем прежде. Провались они все — великие мира сего, страны, племена! А вот я… куплю Диру дом рядом с моим, подумал он. Приедет Гостемил, приедет выучившийся Нестор, и будет у нас веселье. А может я женюсь, и Гостемил женится… и Дир… и будем веселиться все вместе. На ком бы жениться? Славянок я боюсь, каждую славянку буду сравнивать с Лучинкой, и не в пользу славянки, разумеется… Гречанки шибко о себе мнят… Шведки какие-то сонные… Италийки буйные и глупые. Саксонку нужно найти, вот что. Саксонки — обстоятельны оне и телом крепки. И красивые встречаются.

Что это за монахи, однако? Что-то рассеян я, а тут нужно быть начеку! Откуда в Глогове — ростовские монахи? Откуда в Ростове монахи?

— А что вы тут делаете? — спросил он, используя фактор неожиданности.

— Мы паломничали, в Рим ходили, — ответил монах Андрей, не растерявшись. — Приобщиться, на гробницу апостола посмотреть.

— Нашли время, — заметил Хелье.

— А что, время как время, — сказал Андрей.

— Пешком ходили?

— Да.

— Хотели кнорр смастерить, — серьезно добавил Исай, — да настоятель не позволил.

— А Неустрашимых не боитесь?

Монахи переглянулись недоуменно.

— Это кто ж такие? — спросил Андрей.

Нет, на спьенов не похожи, решил Хелье. Ему очень не хотелось оставлять Дира. И он решил пока что его не оставлять. Да и права не имел! Нет уж, Хелье, друг мой, ради одного кесаря мы уж с тобою пожертвовали благополучием друга. Жертвовать еще раз ради еще одного кесаря — это будет слишком. Дружба важнее кесаря. Дружба — истинна, кесари — мираж.

Но поручение есть, и что-то с ним надо делать. Остается — цирюльник Томлин в Бродно.

Хелье вернулся в замок, посвятил некоторое время составлению депеши, используя тайнопись, шифр которой известен был, помимо самого Хелье и Ярослава, еще и Нестору. (Нестор этот шифр и придумал, о чем Ярослав, естественно, не знал). Затем он написал вторую грамоту — собственно цирюльнику Томлину, после чего, запечатав обе грамоты, он походил по земеку и по двору, рассматривая находящихся там, выискивая кандидата. И заметил — бледного, спешащего куда-то Леха.

— Лех, друг мой!

— Хелье, здравствуй. Я, к сожалению, спешу…

— Это не займет много времени. Должен тебе сказать, Лех, что выглядишь ты, как человек, которому хочется куда-нибудь уехать.

Лех остановился и уставился на Хелье. И побледнел еще больше.

— Именно, — сказал Хелье. — Я предоставлю тебе, если хочешь, такую возможность. Ты знаешь, где находится Бродно?

Лех не ответил.

— Вот и хорошо, что знаешь. В Бродно живет один мой знакомый цирюльник. Очень хороший цирюльник, из тех, кто не ходит по домам — ходят к нему. Мы состоим с ним в переписке, Лех, и мне нужно, чтобы ты доставил ему два письма, и это срочно. Денег на дорогу я тебе дам, вот кошель, а плату за услугу от моего имени даст тебе сам цирюльник, а зовут его Томлин. Кстати, он тебе подкоротит слегка волосы, так ты не отказывайся, он свое дело знает. Возьми самую лучшую лошадь и езжай себе.

— Я не могу уехать прямо сейчас.

— Жаль.

— Но, возможно, смогу скоро…

— Как скоро?

— Сегодня.

— Ты меня этим весьма обяжешь.

Через два часа Хелье снова увидел Леха — садящегося на лошадь. Вот и хорошо — теперь и охраны никакой не нужно, теперь я поеду спокойно с Диром и его дружками, подумал он.

— Сын мой, — сказала Рикса, оставшись с Казимиром наедине. — Сын мой, я рада за тебя, рада твоему возвышению, и верю, что вскоре вся Полония признает тебя своим господином.

— Благодаря тебе, — учтиво заметил Казимир.

— Не льсти мне, сын мой. Я пришла, чтобы предупредить тебя о последней, самой большой опасности.

— Я слушаю, — сказал Казимир мрачно.

— Враги нашей семьи очень сильны, тебе это известно. Твоя… жена… возможно, она изменилась с тех пор, как… И все же, она из их числа. Остерегись, сын мой. Я не верю ей. Видишь — я силюсь, и даже не могу назвать ее по имени. У нее свои планы… Скажи хоть что-нибудь, сын мой.

Помолчав, Казимир чуть отодвинул скаммель от скаммеля матери и вытянул ноги.

— Многое изменилось, матка, с тех пор, как мы с тобою жили в Саксонии.

— Вижу.

— Все это время ты хотела, чтобы я стал королем.

— Да. Да! Возможно, я была не права.

— Это не имеет значения. Ты этого хотела. А ход мыслей короля отличается от хода мыслей обычного человека. Желания у короля — королевские, страхи тоже, побуждения, поступки — все это другое. И многие, даже близкие королю люди, не в силах понять королевских побуждений. Ибо для того, чтобы их понять, нужно самому быть королем.

— Сын мой, все это так. И все-таки, как твоя мать, я обязана тебя предупредить.

— Я благодарен тебе за это.

— Мы расстаемся, сын мой, возможно надолго, и я желаю тебе счастья. Я хочу, чтобы ты был справедливым и твердым монархом, таким, каким был твой дед, Болеслав Храбрый.

— Ты хочешь уехать?

— Я вынуждена уехать. Жить рядом с твоей женой для меня — невозможно. Я устала и имею право на отдых.

— Это так, — сказал Казимир. — Но у меня есть сомнения по этому поводу.

— Как?

— Сомнения. Ты заслужила отдых. Но тебе следует подумать — не оскорбляет ли твой отдых меня и мою жену.

— Что ты имеешь в виду? — спросила Рикса, дрожа.

— У меня есть сведения, что отдыхать ты собираешься не одна.

— Какая наглость!

— Ты вынудила меня на эту наглость.

— Такое сказать — матери!

— Да, некрасиво. Неэтично. Согласен. Но, увы, король обязан знать, что происходит в его доме, и, увы, я знаю. Открываются по ночам ставни, скидываются вниз веревочные лестницы.

Рикса побледнела.

— И оказывается, — продолжал Казимир, — что не один я состою в связи с врагами семьи.

— Как ты смеешь!

— Не изображай негодование, мать. Ты перепугалась, не так ли. Ты посчитала, что Неустрашимые проникли к нам в тыл через мою постель. А на самом деле вовсе не мою постель они избрали для проникновения.

— Нет! Ты ничего не знаешь!

— Я знаю столько, сколько мне нужно знать, мать. Неустрашимые знают меня — прошлого, мальчишку, уехавшего в Париж для принятия пострига. И думают, что в случае моего восхождения на престол Полонией будешь править ты, от моего имени. Посему управлять следует тобой, а не мной. Моя жена не принадлежит больше к Неустрашимым. Об этом им тоже известно. И поэтому она, жена моя, находится в опасности. А мною, как я погляжу, продолжают помыкать. Но я теперь другой, и я сумею защитить и свою жену, и себя.

— Что ты болтаешь! — возмущенно и испуганно сказала Рикса. — Защитить! Нужно иметь связи…

— У меня есть связи, мать. И я умею принимать решения. Если хочешь, можешь ехать и отдыхать, но поедешь ты одна.

— Это не твое дело!

— Теперь уже мое. Увы.

Рикса поднялась на ноги.

— Пройдет время, сын мой, и все уляжется, и ты вспомнишь об этом разговоре. Я тебе больше не нужна — да будет так.

— Ты мне нужна.

— Прощай.

Она вышла — дрожа от волнения, страха, негодования. Поспешно пройдя по коридору, она свернула, еще раз свернула, преодолела семь ступеней, ступила в следующий коридор. Уезжать немедленно! Что-то задумала Мария, на что-то подбила Казимира, они все знают! Повозка, пара добрых лошадей — на юг! Немедленно на юг! Куда угодно — в Рим, в Константинополь! Нам обоим грозит опасность!

Он ничего не знает, не понимает, он наивен. Им управляют.

Бьярке — не служит более Неустрашимым, Бьярке служит только любви! Только! Я хорошо знаю Бьярке, я видела его мучения, когда он нарушал слово, данное Рагнару, Бьярке — единственный, храбрый, преданный! Любящий, ласковый Бьярке! Скорее, скорее — уже стемнело, и это хорошо. Нас никто не увидит, о нашем побеге узнают только утром.