— Во вселенском смысле, — добавил Гостемил и провалился в зыбкую дрему, которая постепенно перешла в крепкий сон.

В следующий раз он вернулся в реальность ближе к вечеру и с удивлением обнаружил, что возле ложа сидит Астрар.

— О, болярин открыл глазоньки-то, — сказала она одновременно насмешливо и, показалось ему, слегка испуганно. — Жрать хочешь?

Гостемила вопрос рассмешил, но смеяться было больно.

— Хочу. Где Нимрод? Пусть приготовит мне что-нибудь. Какую-нибудь похлебку. Похлебка из курицы восстанавливает силы. Это еще в древнем Египте знали.

Она не ответила. Гостемил скосил глаза и увидел ворох белья рядом с ложем. Попробовал двинуть левой рукой. Не вышло. Двинул правой. Правая слушалась. Он осторожно ощупал себя — сперва гениталии, затем бедра. Попытался пошевелить пальцами ног. Получилось. Потрогал ребра справа — перевязано. Потрогал простыню под собой — на ощупь свежая простыня. Голова болела нестерпимо.

— Что за белье на полу лежит?

— Это ты, болярин, обосрался анадысь, так я тебя помыла и белье сменила.

Час от часу не легче, подумал Гостемил.

— Как же ты меня мыла?

— Водой. И гадостью этой, которая у тебя припасена. Хозяин дома показал, где гадость стоит. Слизь такая, противная.

— Со всех сторон мыла?

— Со всех.

— Как же ты меня ворочала?

Она пожала полными плечами.

— А Ширин где?

— Ушла к своему полюбовнику.

— Какому еще полюбовнику, что ты мелешь?

— Заходил давеча. Худенький такой, сладкий паренек. Глаза масляные.

— Ничего не понимаю.

— Болярин, тебе лекарь не велел много говорить.

— А тебе, видать, велел. Где хозяин дома?

— Ушел по делам каким-то. К князю, или еще куда-то. Только ты меня, болярин, не гони теперь из дому, потому мне идти-то некуда. Я для тебя что хочешь буду делать, стирать, убирать, готовить, я все умею. Поруку давеча убили.

Гостемил хотел что-то сказать, но почувствовал, как силы снова его оставляют, и одновременно стихает боль в голове, и задремал.

На следующий день заходили по очереди Ширин, Хелье и Илларион, но мыть Гостемила и менять ему белье почему-то опять пришлось Астрар. На этот раз Гостемил был в сознании и слегка ей помог, работая здоровой рукой. Астрар кормила его куриным отваром и поила талой водой — зима в Киеве началась всерьез.

К вечеру вернулась Ширин — злая, раздраженная, с красными глазами — похоже, от слез.

— Ширин, а где Нимрод? — спросил Гостемил.

— Ах, отец, до того ли! — сказала она с досадой, отворачиваясь и выходя из спальни.

Гостемил не понял, что она имеет в виду и стал звать — кого-нибудь. Но к человеку, прикованному к постели, отношение иное, чем к человеку, который может дать в морду. Звать пришлось долго. В конце концов в спальне появился Хелье.

— Где Нимрод? — строго спросил Гостемил.

— Убит, — ответил Хелье просто.

— Как это убит? Не может быть! Хелье!

— Увы.

— Что — увы?

— Он сидел в драккаре рядом с княжеским и всем объявлял, что его дело холопье. А потом увидел тебя на коне и потребовал, чтобы ему дали сверд. Ему дали.

— Увидел меня?

— Возможно он решил, что сверд — это большой кухонный нож, и неприятеля следует им шинковать, как шинкуют луковицу. Не знаю.

— Хелье!

— Он полез в драку, решил, наверное, пробиться к тебе. Ему попали по голове, а когда он очухался, то увидел, как тебя валят, и рванулся туда. Сверд ему мешал, и он его бросил. Ты лежал на спине, мимо бегали и ездили верхом, и Нимрод стал тебя оттаскивать. Твоя дочь заметила и бросилась ему помогать. Вдвоем они дотащили тебя до повозки. Сильная девушка твоя дочь. Она стала заволакивать тебя на повозку, а Нимрод стал поддерживать тебе ноги, и в этот момент просто упал и умер.

Гостемил молча смотрел на Хелье.

— Не от восторга, — пояснил Хелье. — От раны. По голове ему попали свердом.

— Откуда тебе все это известно?

— Я как раз в этот момент подоспел. И сменил Нимрода. Иначе дочь твоя тебя бы так растрясла, что живым бы ты до этого дома не добрался. Молодая, сильная, но неопытная. И грома боится. Два раза под повозку пряталась.

— А рана Нимрода…

— Я его осмотрел. Елена толкала повозку, а я осматривал.

— И бросил его там? Как же так, Хелье!

— Он умер, говорю я тебе! А там еще оставались живые, о которых мне следовало позаботиться.

— Позаботился? — с горечью спросил Гостемил.

— Да.

Помолчали.

— Что ж, — сказал Гостемил. — Надо сказать Иллариону, чтоб отпел…

— Я уже сказал.

— И надо найти… опознать… тело.

— Уже сделано.

Еще помолчали.

— Спасибо тебе, друг мой.

Хелье кивнул.

Помилуй тебя Создатель, Нимрод, дружок мой, подумал Гостемил. Насколько мне известно, никому ты не причинил зла. А если причинил — помилуй тебя Создатель.

— А дочка моя почему такая злая нынче? — спросил он.

— Не знаю. Что-то не заладилось у нее в любовных делах.

— И ты туда же! Хелье, это глупо. Она была со мной неотлучно в Киеве, а потом ездила с поручением к Ярославу.

— Там и спуталась с кем-нибудь.

— Хелье, не смей.

— С дочкой разберешься сам. Выздоровеешь — возьми розгу покрепче да отходи ее поплотнее. Очень помогает в воспитательных целях, очень, — Хелье раздражился не на шутку.

— Я подумаю, — серьезно ответил Гостемил.

— Но, в общем, она у тебя забавная, — смягчился Хелье. — Вот только засветили ей в глаз…

— Я допытывался, но она не признается, — сказал Гостемил.

— Это ее под стражу взяли в Хоммеле. Не поверили, что она твоя дочь, и что ты ее послал.

— Как!

— Представь себе.

— У нее был мой амулет!

— Да? Странно.

— Впрочем, — догадался Гостемил, — я ведь сказал ей, что его следует показывать только в самом крайнем случае. Стало быть, она решила, что случай не крайний. Эка у меня дочка! — восхитился Гостемил.

— Да, дочка что надо, — согласился Хелье.

Весь путь по Днепру до Киева Лель косился на Ярослава, сидящего в соседнем драккаре, и несколько раз поймал на себе мрачный, недружелюбный взгляд князя. Будучи от природы неглупым, Лель предположил, что жить по соседству с князем будет ему неудобно. В какой-нибудь противный, пасмурный день у князя сделается плохое настроение — и мало ли какой приказ он отдаст, и кому, и какие у этого приказа будут последствия — для Леля.

Ширин сидела рядом с Лелем и смотрела на него — в профиль, стараясь поменьше демонстрировать подбитый глаз, и улыбалась то просительно, то заискивающе, и несколько раз пыталась завести с ним непринужденную светскую беседу, но он только прикладывал палец к губам, чем и привел ее в полную растерянность. А по прибытии, когда началась свалка на пристани, он просто выскочил из драккара на берег и мгновенно скрылся в темноте. Ширин ринулась за ним. Кругом мельтешили люди, сверкало железо, горел огонь. Влюбленные слепы и эгоистичны. Когда мимо нее пробежал окровавленный Нимрод, крича, «Там! Там!» и показывая рукой, девушка решила, что он имеет в виду Леля. И побежала за ним.

На следующий день она отправилась на Ряженку, в дом Голубкиных, и застала там плачущую Гудрун и только что вернувшегося с легкой раной, сбитого с толку болярина Сметку. Оказалось, что прошлой ночью Лель залез в окно во втором уровне, чтобы не стучаться в запертые наглухо двери и не привлекать таким образом внимание. Гудрун, уловив движение в спальне сына, вооружилась кинжалом и сунулась туда, и нашла Леля, спешно складывающего какие-то грунки в дорожную суму. Гудрун вежливо спросила, что это, собственно, означает. На что Лель ответил, что Киев ему надоел, и он куда-нибудь поедет теперь — развеяться. Гудрун осведомилась, не испугался ли он фатимидов. На что сын ответил ей, что, конечно же, испугался, да только не фатимидов.

Сметка спросил, нет ли у Елены каких-нибудь дополнительных сведений, поскольку некоторые молодые люди ровесникам своим доверяют больше, чем родителям. Ширин с подбитым глазом поведала им о том, как сопровождал ее Лель, и как освободил из-под стражи. О любовном аспекте приключения она умолчала, но родители Леля конечно же все поняли.