Сперва ему не нравились ухаживания Харальда за Элисабет — Харальд, свирепого вида варанг, провел целый год в Киеве, обхаживая пухлую дуру и один раз приняв участие в походе с войском Ярослава. Затем он уехал на юг, и там сражался в византийском войске — в Сирии и Сицилии, сражался храбро, военная слава его росла. Были у Харальда и политические амбиции — родство с конунгами не давало ему покоя. Видя, что вытворяет Элисабет в отсутствие Харальда, с кем путается, Ярослав готов был изменить свое мнение о лихом вояке. Теперь же, после встречи с Лелем, он надеялся, что любовь Харальда к его дочери не угаснет в походах. Пусть забирает, пусть увозит хорлу в Норвегию! Пусть попробует Элисабет своевольничать, заглядываться на смазливых парней при таком муже — научит ее Харальд, как вести себя!

Где же, однако, Ингегерд? Идти вниз и звать ее — унизительно! Почему она не приходит?

Он уснул. Ингегерд пришла только под утро. Настроение у Ярослава было отвратительное.

Выйти из саней оказалось проще, чем Гостемил предполагал, а на крыльцо ему помогли подняться дюжие стражники, узнавшие его. Они же поведали ему, что князь в данный момент хвестует, празднуя победу, в гостиной, которая уже послужила Ярославу в качестве занималовки, а теперь переоборудована в столовую. Гостемил поблагодарил стражей, от дальнейшей помощи отказался, и определил направление. Гостиная находилась, к счастью, на первом этаже. Стуча посохом через равные интервалы, Гостемил дошел до проема.

Ярослав в скромной одежде, без корзно, сидел во главе длинного стола, вокруг которого собрались человек двадцать. Из них половину составляли люди из княжеской дружины, в их числе Ляшко и Жискар. Владимир и Вышата поместились по правую руку князя. Среди остальных Гостемил узнал ратника Погора, действительно принимавшего участие в защите детинца. Остальные вояки были представителю рода Моровичей незнакомы. Да и безразлично ему было, кто именно сидит за столом. Праздничный хвест в честь победы — люди пришли поесть и выпить.

Функции развлекателя честной компании выполнял стареющий киевский трубадур Михал, чьи опусы нравились когда-то жене Хелье. За последние десять лет симпатичный, среднего роста, артистичный Михал так примелькался в Киеве, что выступления его вызывали лишь сентиментальные, ностальгические чувства, и новое воспринималось в том же ключе, что и старое. Глуповат и безопасен стал Михал. В тереме бывал он нынче часто, и все пороки придворного музыканта (надменность, алчность, боязнь за реноме, пристрастие к слишком богатой даже для известного гусляра одежде с намеками на принадлежность к воинской аристократии, и прочее) — проявлялись в нем теперь ярко, и Михалу в голову не приходило их скрывать. Сидел он отдельно от всех, чуть отодвинувшись от стола, как Иуда на появившейся четыре века спустя фреске Андреа дель Костаньо. Увидев Гостемила, Михал прервал игру. И остальные хвестующие замолчали.

Здоровая рука Гостемила занята была посохом, поэтому он ограничился лишь приветственным кивком и проследовал по направлению к Ярославу. Ляшко смотрел на него как зачарованный, а Жискар поднялся и галантно предложил калеке свой скаммель. Гостемил с достоинством кивнул ему, зашел с боку, прицелился и, напрягая мышцы бедер и правое предплечье, попал арселем точно в центр скаммеля и удовлетворенно улыбнулся. Прислонил посох к краю стола, и только после этого снял шапку, с которой уже текло, и положил ее себе на колени.

— Здравствуй, болярин, — сказал Ярослав ровным голосом.

— Здравствуй, князь. И все здравствуйте, добрые люди… мне не жалко, — добавил он с некоторой рассеянностью.

— Гостемил, позволь мне с тобою выпить! — предложил через стол Владимир.

— Чуть позже. Князь, у меня к тебе просьба.

— Я тебя слушаю, болярин, — Ярослав улыбнулся светски.

Улыбка эта Гостемилу не понравилась — гнилой моляр ее портил, да и натянутая она была.

— Я, князь, превысил свои полномочия в твое отсутствие, — сказал Гостемил.

— Нисколько, — возразил Ярослав. — Ты сделал то, то велел тебе твой долг.

— Да, долг, — рассеянным тоном повторил Гостемил, глядя на князя. — Видишь ли, князь, я дал одному человеку обещание, а права его давать у меня не было.

— Какое же обещание, и что это за человек? — спросил Ярослав благосклонно. — Заранее говорю тебе, болярин, что ради тебя я готов все уладить, и помочь тебе выполнить любые обещания.

— А… да… Я обещал Свистуну, что если Киев продержится до твоего приезда, князь, его, Свистуна, выпустят на волю. И вот об этом как раз я и пришел тебя просить, князь.

Ярослав промолчал.

— Заслуги у Свистуна большие, — продолжал Гостемил. — Во-первых, люди его постоянно пугали и сбивали врага с толку пересвистами. Во-вторых, он предоставил в распоряжение ополченцев свой киевский склад оружия, без которого нас бы всех тут нарезали бы в стружку. В третьих, люди его сидели на крышах и стреляли по захватчикам из самострелов, по приказанию Свистуна. Многие погибли. Он честно выполнил все, что обещал, и вот настало и мне время держать слово.

Сделалась пауза. Всем было интересно, что скажет Ярослав. Ярослав сказал:

— Ты, болярин, понимаешь ли, о чем просишь?

— Конечно понимаю, — ответил Гостемил. — С чего бы это я не понимал? Ничего сложного.

— Ты хочешь, чтобы я, князь киевский, учредитель Русского Судопроизводства, преступил бы закон, мною самим утвержденный, и выпустил бы на свободу преступника, на чьей совести сотни жизней? Приказ о взятии Свистуна под стражу подписал еще мой отец! Это, болярин, в высшей степени легкомысленно с твоей стороны.

— Князь, Свистун искупил свою вину.

— Это решать тиуну, Гостемил.

— У тебя, князь, есть полномочия тиуна, не так ли? Вот и реши, прямо сейчас.

— Ты мне приказываешь, болярин?

— Прошу, князь. С почтением, нижайше.

Ярослав оглядел взглядом соратников. Жискар прятал глаза. Верный пес Ляшко смотрел с неодобрением на наглого болярина. Владимир переводил взгляд с Ярослава на Гостемила и обратно, зачарованный.

— Сейчас я ничего решать не стану, — сказал Ярослав. — На хвестах судопроизводством не занимаются. Но предупреждаю тебя, болярин, что впоследствии мое решение, или решение одного из тиунов, вряд ли будет в пользу Свистуна.

— Князь, ты волен любого из нас казнить или миловать, — сказал Гостемил, превозмогая себя. — Я никогда ни о чем тебя не просил. Я не думаю, что Свистун, если он выйдет на волю, будет более опасен, чем тот, кто займет его место в случае твоего отказа. Я обещал Свистуну, и мое обещание…

— Ты считаешь, болярин, что твое обещание важнее моих законов?

— Вовсе нет. Это тебе, князь, решать, что важнее. Я просто прошу.

Ярослав оглядел соратников. Ляшко хмуро смотрел себе в кружку, Жискар старательно делал вид, что своего мнения по данному вопросу у него нет. А семнадцатилетний Владимир зачарованно таращился на Гостемила. Впрочем, иногда он переводил взгляд на отца — очевидно сравнивая, и сравнения были, скорее всего, не в пользу Ярослава. Даже изнуренный ранами, немощный, увечный, Гостемил излучал аристократическое очарование.

Холоп подкатил на тележке к столу четыре дополнительных кувшина с вином и черпаком стал разливать вино по кружкам и ставить — сперва перед Ярославом, затем перед соратниками, и уже прицелился было обойти стол, чтобы поставить кружку перед Гостемилом, когда Ляшко, взяв его за рукав, сказал тихо:

— Древлянину не наливай.

Жискар нахмурился — но промолчал.

Гостемилу было решительно все равно, что мямлит этот старый цепной пес. Но виночерпий, обойдя стол, действительно не поставил кружку перед Гостемилом, а Ярослав сделал вид, что не замечает.

— Что ж, князь… — начал Гостемил.

— Михал, почему ты умолк? Играй, — приказал Ярослав.

Михал неуверенно посмотрел на собравшихся, тронул струны, вывел нисходящую диатонную гамму.

Гостемил мысленно призвал на помощь Создателя. Следовало подняться одним движением, и при этом не упасть и не опрокинуть скаммель, и удержаться на ногах. Он взялся за посох, наметил точку опоры, напрягся, и приподнялся. Его качнуло, он едва не потерял равновесие. За столом сделалось полное молчание. Гостемил выровнялся и, точно рассчитав, перенес посох в другую точку, возле скаммеля Ярослава. Ярославу стоило некоторых усилий не отодвинуться вместе со скаммелем — ему показалось, что Гостемил вознамерился ударить его посохом. Гостемил не ударил. Посмотрев на шапку, лежащую теперь на полу, он решил, что поднимать ее не будет.