Занятые приготовлениями защитники мерзли нещадно и временами просились в церковь погреться, и христиане, и нехристи. Гостемил, решив, что таким образом в дверях может образоваться ненужная давка, откатил одну повозку в сторону и зажег ее факелом. Костер получился эффектный — на фоне горящего терема. Гостемил отступил на несколько шагов и некоторое время любовался содеянным.
— Да, красиво, — услышал он рядом с собой знакомый голос.
Гостемил круто обернулся.
— Хелье!
Друзья обнялись.
— Напугал ты меня. И запозднился! — упрекнул друга Гостемил.
— Каюсь.
— Как ты пробрался через город? И в детинец?
— Меня с почетом проводили на доклад к самому Судиславу, — гордо приосаниваясь сообщил Хелье. — Какой-то он плюгавый, невзрачный, этот Судислав, — добавил он обычным голосом.
— Кто тебя проводил?
— Один варанг… Я ведь важная персона у Неустрашимых, если верить грамоте, которую я привез с собой.
— Зачем ты к нему ходил?
— Во-первых, неудобно было отказываться. Во-вторых, нужно же мне было узнать, что тут делается. Аржей двадцать не доезжая до Вышгорода смотрю — речка пестрит драккарами. Пригляделся — войско едет, с Ляшко во главе, он в первом драккаре стоит и чего-то своим дуракам внушает, воинственное.
— Сколько аржей не доезжая? — переспросил Гостемил.
— Они будут здесь через час. Тысячи четыре ухарей. Ветер там стих, идут на веслах. Я решил сперва уточнить для себя что к чему, поскакал быстро. Подъезжаю — ворота заперты, на стенах стоят странного вида люди. Черные, но не печенеги. В речку мне соваться было не с руки, холодно. Привязал я топтуна в роще, взял веревку подлиннее. Чем хороши викинговы сверды — это я тебе тыщу раз говорил, а ты все этой франкской дрянью машешь, по старинке… я во Франции давеча таких навидался… любо-дорого… а викинговы — они для всего годятся. Он и сверд, он же и бритва, он же и нож, он же и абордажный крюк, если веревку правильно пристроить. Забрался я на стену в тихом месте, прошелся по городу прогулочным шагом, до пристани дошел. Там толкутся эти черные, иду, вижу — варанг тупой стоит. Я показал ему грамоту, и мне обрадовались, как родному, и повели — я не знал, к кому, оказалось — к Судиславу. Меж тем на пристани, ежели хочешь знать, стоят двадцать жестяных бочек с приводами — греческий огонь, Гостемил. Нужно что-то делать, иначе всю флотилию Ярославу сожгут прямо посреди реки, высадиться никто не сможет. Бросай детинец, поехали, нужно обезвредить жестянки.
— Бросить не могу, — Гостемил, радуясь присутствию друга, широко улыбался.
— Почему?
— В Десятинной…
— Ну?
— Ингегерд с дочерьми. И Илларион с Хвеопемптом.
— Ого. — Хелье покачал головой. — Действительно, нельзя бросать. Фатимиды пойдут на штурм детинца, судя по всему, скоро. Четверть часа… Ладно, с жестянками я сам управлюсь.
Ему показалось, что он узнал в одном из таскающих камни и подгоняющих повозки к церкви Владимира. Новгородский посадник в Киеве, таскает камни. Надо же.
— Постарайся, пожалуйста, друг мой, — попросил Гостемил. — Важно, чтобы все они высадились безопасно.
Хелье подозрительно на него посмотрел.
— Все они, — повторил он.
— Да, все, — со значением сказал Гостемил.
— Я постараюсь. А и выхода нет. Полные стены стрелков, греческий огонь на пристани — город неприступен. Фатимиды здесь могут год продержаться запросто, и за это время им пришлют столько подкреплений, сколько понадобится… если пристань для вторжения не открыть…
— В одном из драккаров моя дочь, — сказал Гостемил.
— Как, прости?
— Дочь. Дочь! Ты что, оглох в пути?
— Не кричи, Гостемил. Что ты кричишь? Это так на тебя непохоже! Я не знал, что у тебя есть дочь.
— Я тоже не знал.
— Как зовут?
— Елена.
— Елена, Елена… Какое-то, не знаю, нескладное имя. Исландское, что ли?
— С чего ты взял? Вполне складное. Была такая святая — Елена.
— В Исландии?
— Хелье, не дурачься! Изначальную Елену звали Хелен.
— О! Рыжая, троянская?
— Да.
— С яблоком еще дело было… — Хелье повертел в руке воображаемое яблоко. — Самой прекрасной богине… отдашь мне, получишь Хелен…
— Осторожно!
Хелье замер.
— Что?
И заметил остов коня в таящем снегу.
— Что же это, — возмутился он, — Ярослава нет в городе, так в детинце и прибирать не надо? Возле самой церкви! Свиньи.
Он хотел отпихнуть череп коня в сторону.
— Не трогай его ногой, а то вдруг будет то же, что с твоим тезкой.
— Каким тезкой? А, да…
— Родоначальником.
Хелье кивнул. И подумал, что будь он лет на пятнадцать моложе, обязательно бы поставил ногу на череп коня, искушая судьбу. С возрастом люди становятся благоразумнее. Не все, но значительная часть.
— Дочь красивая у тебя? Прости, что быстро беседуем, совершенно не вальяжно, но скоро начнется штурм, а чем закончится — неизвестно. Сколько лет ей?
— Восемнадцать, — сказал Гостемил. — Красивая. Не очень умная. Ужасно милая. А я — скотина последняя. Я ее послал к Ярославу с грамотой. Вот он идет к Киеву с войском, всех будет спасать и наставлять на путь праведный, и дань собирать, а все благодаря моей дочери!
Гостемилу было и горько, и приятно это говорить. И страшно тоже. А у Хелье был, почему-то, отсутствующий взгляд. Он поддерживал разговор, говорил все, как всегда, но что-то в выражении лица сигтунца было явно не так. Отрешенный взгляд какой-то.
— Что это ты мне ее расхваливаешь? — осведомился Хелье. — Думаешь за Нестора ее выдать?
А было бы забавно… то есть, неплохо, подумал Гостемил.
— Нестор на ней не женится, — сказал Хелье. — Я вообще сомневаюсь, что он когда-нибудь женится. Знаешь, я встречался с Папой Римским!
— Что-то ты, Хелье, не такой, как всегда. Случилось что-то? При чем тут Папа Римский?
Хелье некоторое время молчал.
— Не хочешь — не говори.
— Дира я похоронил, Гостемил. В Полонии. Дир погиб. У меня на глазах.
— А…
Гостемил помнил Дира, и даже по-своему его любил, но все-таки именно с Хелье Дир был близок в прошлом, и недавно, судя по тому, что сказал Хелье, они снова сошлись и успели пообщаться, подружить, повеселиться вместе. А Гостемила в прошлом Дир слегка чужался.
— Жалко, — сказал Гостемил.
— Сил нет, — подтвердил Хелье. — И, наверное, я всему виной.
— Так не бывает. Ты себя зря винишь, я уверен. Как это случилось?
Хелье немного подумал.
— Дир отдал жизнь за Христа, — неожиданно сказал он.
— А? — Гостемил решил, что он не так расслышал.
— Умер как мученик. За Христа.
— Он стал христианином?
— Нет.
— Крестился?
— Нет.
— А что же…
Хелье развел руками.
— Так вышло.
Он поднял голову и посмотрел на крест на верхушке Десятинной, в отсветах пожара. Гостемил тоже посмотрел вверх, а затем оба перекрестились — Гостемил справа налево, Хелье слева направо.
С внешний стороны детинца послышался неясный шум.
— Будут лупить тараном, — предупредил Хелье. — Я пойду, пожалуй. Держись, Гостемил, скоро придет помощь. Хочешь, я по пути к пристани слегка их задержу? Таранящих?
— Нет, спеши на пристань.
— Правильно… Э! Надо бы засвидетельствовать почтение дуре Ингегерд.
— Время…
— Все равно иду через церковь.
— Мы завалили лаз.
— Есть другой.
— Где?
— В подвале… — Хелье оценивающе посмотрел на Гостемила. — Не пролезешь. И княгиня не пролезет, и даже Владимир.
— Ты выше и шире Владимира.
— Да, но ему не хватит гибкости. Анька, возможно, пролезет, а Элисабет нет. Корова.
— Откуда ты знаешь, кто в церкви?
Хелье хмыкнул.
— Такая особенность у меня, знаю все, что мне знать нужно. Этим я отличаюсь от спьенов, которые знают то, что нужно знать их господам. Ладно. Бог в помощь, Гостемил.
— Бог в помощь, Хелье.
Они еще раз обнялись.
— Ежели выживем, — сказал Гостемил, — обязательно сразу тебе в баню нужно, Хелье. Уж не мальчик ты. Запах застарелого пота у взрослых мужчин весьма неприятен.