— Я не понимаю, о чем ты толкуешь, — сказал Гостемил. — Хоть убей — не понимаю. Друзы какие-то… Название мне не нравится…

— Отец, ты, видимо, приемный сын…

— Я? Приемный? — Гостемил рассмеялся. — Да, наверное. По росту принимали. Самого рослого отобрали и приняли.

— Ты не шути. Ты друз.

— Кто тебе это вбил в голову, Меланиппе?

— Мне рассказывал наставник. Как нарочно подсчитывали момент, когда можно будет это совершить. Мать не хотела, чтобы ее ребенок был друзом. Тогда тайно собрались старейшины и постановили, что в назначенный час, вдали от Каира, к матери подойдет выбранный ими человек, тоже друз. И, если нужно, применит силу.

Гостемил что-то вспоминал. Венеция. Страда. Окно. «Этот мужчина за мной следит». С Зибой они говорили по-гречески, следивший мужчина не понимал. «Хочешь, я избавлю тебя от его присутствия?» «Нет, просто побудь со мной, и он уйдет». Один раз мужчина предпринял попытку… ворваться в дом… В дом мог ворваться кто угодно, муж с охраной вечно отсутствовал… Гостемил гнал его несколько кварталов… А потом даже ночевал несколько раз, тайно, у Зибы, дабы оградить ее от посяганий.

— Позволь, позволь, — сказал Гостемил. — Я, кажется, начинаю понимать кое-что… Он тоже был светловолосый… Кто тебе первый описал меня? Кто первый сказал тебе, что у тебя есть отец, и зовут его Гостемил?

— То, что тебя зовут Гостемил, мать тайно передала моим наставникам.

Некоторое время Гостемил молчал.

— Вот что, — сказал он наконец. — Если тебе нравятся друзы, то должен тебя разочаровать. Друз ты только наполовину. Насколько я понимаю, человек, который должен был… сойтись с твоей матерью, не смог с ней сойтись, и, кажется, я тому причиной. Но, видишь ли, дочь моя, человек тот совершенно не нравился твоей матери, а я ей нравился. А она мне.

— Нет, — сказала Ширин.

— Что — нет?

— Не может быть.

— Увы.

Всё вдруг перевернулось в голове Ширин. То, что сказал ей Гостемил, было очень похоже на правду — к насильникам, и к людям, готовым пострадать за какую-то идею, отец ее явно не принадлежал. Единственное общее с назначенным друзом у него было — он тоже был светловолосый… А половинных друзов не бывает.

— Я — не друз? И Шахин — не друз? — растерянно спросила она.

— Что ж делать. Не каждому позволено быть друзом, — рассудительным тоном объяснил Гостемил. — Правила строгие, редкое везение должно быть…

— Так значит…

Молчала она долго. Но ей было восемнадцать лет, и была она женщина. Многие женщины, особенно в молодости, подсознательно ставят реалии выше убеждений.

— Отец, — сказала она. — Через неделю в Киеве будет новая власть.

Он чуть отодвинулся, перекинул ногу, и сел верхом на ховлебенк.

— Объясни.

— Наш отряд, Шахина и мой — часть войска фатимидов… Мы — «тигры»… Это не важно… Мы пробирались окольными путями, а сейчас все собираются к северу от Киева. По соглашению с… Интрепидами?… на престол посадят Судислава, он уже выехал из Пскова.

— Продолжай.

— Греческие богослужения запретят. Недовольных выгонят из города.

— Сколько человек в войске?

— Около трех тысяч. Но это отборное войско. И оно будет расти.

То есть, подумал умеющий сопоставлять факты Гостемил, Неустрашимые договорились с фатимидами. Фатимидов поддержат остальные халифы, конечно же. И, цинично завладев киевским запрещенным рынком рабов и получая от него доходы, устранив Ярослава, халифы возьмут Константинополь в тиски, а Неустрашимые заберут себе весь север. В Новгороде, небось, только того и ждут. Прибавим сюда то, что происходит в Полонии — и получается новый, гигантский передел мира. Мне-то лично до этого никакого дела нет… то есть, есть конечно, но только как христианину… Но, как христианину, мне, в общем-то, все равно, какая над нами власть… Но Хелье обещал вернуться до первого снега, первый снег выпал, он приедет, а тут у нас такое… Да и драка будет, церкви и дома пожгут, включая, возможно, вот этот самый дом.

Что ж, пойдем и доложим обо всем маленькому Владимиру. Это его касается прямо — в данный момент он якобы правит Киевом… Если Нимрод успеет предупредить Ярослава, и Ярослав примет меры и не попадется в руки Неустрашимым, и прибудет в Киев — дружина у него малая. Киевское войско ушло на юг — вернется, когда будет поздно, фатимиды, взяв город, легко отобьются. И останутся. И укрепятся. Языческие восстания польского толка вспыхнут по всем городам и весям.

— Пойдем со мной в детинец, — сказал Гостемил, вставая. — Ты возложила на меня ответственность, а я этого терпеть не могу, и чем скорее я переложу ее, ответственность, на плечи олегова отродья, тем лучше. Пойдем, пойдем.

Ширин серьезно смотрела на него снизу вверх.

— Ты будешь защищать Киев? Отец, может лучше…

— Да, я об этом уже подумал. Ты действительно моя дочь!.. Не лучше ли устраниться, взять и уехать нам с тобой? Да, наверное, но я обязан здесь торчать, пока не вернется Хелье и пока не вернется от Ярослава Нимрод. А уж коли я тут торчу, нужно что-то делать.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ СЕДЬМАЯ. О БОЖИДАРЕ

Тянется, тянется утрамбованная тропа — не хувудваг, не страда, а так — ухабисто, но проходимо и езжаче, следует по ней малым ходом длинный обоз, хорошо охраняемый. Всадники с луками, топорами, свердами, в кольчугах — сзади, спереди, с боков. Бесплатная услуга, предоставляемая Неустрашимыми водящим такие караваны. Всадникам платят Неустрашимые. Неустрашимым платят караванщики, и это выгодно и тем, и другим. Несметные богатства приносит работорговля.

Когда-то, в незапамятные времена, рабов нужно было брать силой — окружать, ловить, драться, рисковать жизнью. И сейчас так бывает — нападет один правитель на другого, кто-то победит в драке, побежденных берут в плен. Кого-то выкупают богатые семьи, а люди попроще — сразу передаются с рук на руки караванщикам, уже в цепях. И еще долго такой способ получения рабов будет практиковаться в Африке южнее Сахары. Но на севере надобность в таких экстремальных методах на какое-то время отпала. Законы северных княжеств способствуют более простому, мирному, бюрократическому определению человека в рабство — за провинность. Украл ли, подрался ли свирепо, либо хулу возвел на кого-нибудь, на кого хулу возводить не положено даже по пьяни — ведут на суд к тиуну. Если есть у тебя, чем заплатить за вину свою — виру в пользу правителя и откуп в пользу пострадавших — хорошо, а нет, так выдадут тебя, связанного, пострадавшим. Не все пострадавшие могут позволить себе содержать холопа, большинство сразу связывается с караванщиками, а вира князю выплачивается из денег, от караванщиков полученных. И тянутся, тянутся обозы — в Прагу, в Киев, в Веденец, в Консталь. Время от времени какой-нибудь князь под нажимом церковников издает указ, запрещающий работорговлю, и работорговля уходит в тень — недалеко от давешнего своего центра, в какой-нибудь растущий по соседству залихватский лес, но чтобы рядом либо хувудваг, либо река. Среди церковников часто попадаются совестливые, хотя и небрезгливых хватает — кормятся некоторые от работорговли. А следующий князь либо отменяет приказ, либо смотрит на вялое его исполнение сквозь пальцы, поскольку в хоромах крышу надо чинить, да гостей приглашать, да хвесты им управляться давать, да с соседями драться за честь родной земли, патриотизм поддерживать, а средства откуда? У смердов брать — так они скоро сами себя в рабство продадут, так их уже ободрали. На купцах отыгрываться — так ведь купцы народ мобильный, будешь у них урывать, зарвешься — снимутся с места и больше не вернутся, мало ли торговых городов на свете! С ремесленников тоже не очень наживешься, они норовят все больше продукцией расплатиться, а горшки, плошки да скаммели — не дукаты все-таки, на них ожерелье супруге не купишь, и войску платить горшками — остроумно, конечно, но у войска с юмором плохо, шуток не понимают, да и шутить с вооруженными людьми опасно. И процветает работорговля несмотря ни на какие запреты и щепетильность духовенства.