Ширин посмотрела на него испуганно.

— Не бойся, — сказал он. — Снежки не камни. Только кидай не очень сильно, а то мне давеча в морду попало, так, доложу тебе, как кулаком въехали. Дщерь моя атлетическая. Вперед, не трусь.

Она отошла, слепила снежок, и решила, что подождет, пока Гостемил бросит первый, но в этот момент снежок, брошенный Сметкой, попал ей в ухо и шею, и часть снега ссыпалась за рубаху и обожгла холодом спину. Ширин рассвирепела и бросила свой снежок в Сметку, а в это время Гудрун метнула в Гостемила целый ком.

— Дочка, на помощь! — крикнул Гостемил.

И вчетвером они принялись отчаянно и быстро швырять друг в друга снежками. И все смеялись.

Распаренная, с горящими щеками, Ширин не забыла — отошла по окончании игры чуть в сторону и сказала тихо,

— Спасибо Тебе, — по-арабски, а затем на всякий случай повторила по-славянски.

— Какие кроги нынче открыты? — подумал вслух Гостемил. — Нам всем срочно нужно позавтракать!

Чета Голубкиных и Моровичи, отец и дочь, отправились на поиски открытого крога. И через четыре квартала таковой нашли — прямо на Боричевом Спуске. Крог этот содержала толстая пожилая саксонка. Женщина практичная, едва прослышав о беспорядках, она сразу наняла себе шестерых дюжих парней с боевым опытом, хорошо им заплатила, и пообещала столько же, если они сохранят крог в целости до окончания беспорядков.

Посетителей было несколько. В печи весело горел огонь. Голубкины и Моровичи облюбовали добротный дубовый стол рядом с печью.

Яичница по-житомирски с корбуками и ветчиной, приправленная сыром, укропом, мелко порезанными огурцами, луком, и соусом из перца и сечки невероятно понравилась Ширин. От вина она отказалась, но решила попробовать хлебный квас, и он ей понравился не меньше яичницы.

Голубкины ни разу не спросили ее, откуда она такая взялась — с темными волосами, с пухлыми неславянской пухлостью губами, ранее не крещеная. У четы наличествовало — возможно, врожденное, но скорее всего привитое хорошим воспитанием — чувство такта. Обращались они к Ширин — Елена. Было непривычно, но неудобства Ширин не испытывала.

Какой-то симпатичный паренек пристроился за столиком неподалеку от них и тоже заказал себе завтрак. Голубкины посматривали в его сторону, переглядываясь. Через некоторые время, пожав плечами, Сметка сказал:

— Стесняется. Это наш сын, Лель. Надо бы его позвать.

— Лель? — переспросил Гостемил.

— Это мы в юности с Гудрун играли в такую игру, — объяснил Сметка. — И доигрались.

— Пусть еще поломается, — сказала Гудрун. — Он давеча напроказил. Прачке плюху залепил. Кретин. На холопку руку поднял.

— В общем-то за дело, — заметил Сметка. — Она его стращала неделю, говорила, что обо всем расскажет. Хотя, насколько я понимаю, рассказывать нечего — ну, помиловались раза два, дальше поцелуев томных дело не пошло.

— Во-первых, он наверняка врет, — сказала Гудрун. — Во-вторых, даже если это правда, тиун поверит прачке, а не ему. Прачка скажет, что он ее изнасиловал, и тиун выдаст ей вольную. Какого лешего — где теперь в Киеве хорошую прачку найдешь?

— Лель, иди сюда! — позвал Сметка.

Лель встал и направился к их столу. Встал почтительно рядом с родителями.

— Вот, познакомься, — сказал Сметка. — Это болярин Гостемил, и дочь его, Елена.

— Здравствуй, болярин, здравствуй, Елена, — сказал Лель, хмурясь.

Было ему лет девятнадцать на вид. Невысокий, но крепкий, приятный лицом, с белесыми, едва заметными бровями, циничным абрисом губ, с пробивающейся мягкой бородкой. Красивый, подумала Ширин. Даже очень. Мелькнула мысль — сегодня мы идем к ним в гости, и нужно будет улучить момент. В Киеве женщины берут инициативу в свои руки не скрываясь, вот и нужно будет это сделать. Не умирать же мне девственницей. Паренек явно развратный, вон у него глаза какие… масляные… не откажет.

Лель поразглядывал ее некоторое время, присев на ховлебенк рядом с Гудрун.

— Сегодня вечером они придут к нам в гости, — сказала Гудрун. — Чтобы никаких скандалов дома. Понял?

— Понял, — легко согласился Лель. — А скажи, Елена, ты любишь пряники?

— Люблю, — ответила Ширин.

— Здесь недалеко есть заведение, там потрясающие пряники. И кава самая лучшая в Киеве. Хочешь, мы туда с тобой пойдем, прямо сейчас?

Гудрун дала ему подзатыльник.

— Не обращай внимания, Елена, — Сметка криво улыбнулся. — Он ко всем девушкам пристает. Уж не знаю, в кого он такой пошел.

Гудрун сказала «хмм…» и саркастически улыбнулась. Сметка укоризненно посмотрел на нее. Она закатила глаза.

Да, подумала Ширин, красивый мальчик. И осторожно улыбнулась ему, как в ее представлении должны были улыбаться женщины, если мужчина им нравится. Но Лель не заметил, а улыбнуться еще раз она побоялась — решила, что это будет глупо выглядеть.

Она сидит в кроге. Она, Ширин — в кроге! Это помимо всего прочего. Арабские наставники говорили ей, что кроги на Руси — рассадники разврата и святотатства, символ порочности неверных. Славянские наставники по секрету рассказывали ей, что и как в крогах расположено, какие увеселения, как подают, о чем ведут разговоры.

Гусляров не было — ни у печи, ни в углу. Очевидно, было еще рано, а может гусляр боится, что распустившиеся низы отберут у него на улице гусли. Проституток, они же хорлы, тоже не было видно. Ширин отсутствие обещанных персонажей не смущало. Вот печь, вот стол, за столом ведется приятный разговор, половой обслуживает. Как просто, и в то же время как интересно, увлекательно, уютно! За соседними столами тоже о чем-то болтают, мужчины и женщины, слегка озабочены беспорядками, но приветливы. Все на равных. И удивительно вкусно. Она снова взглянула на Леля, и он поймал ее взгляд и незаметно ей подмигнул. Ширин вспыхнула и отвела глаза.

Дома оказалось, что вернулись возницы, а Порука их не пускает погреться, говорит — не знаю я вас, ждите, когда болярин придет.

Уединясь с отцом в занималовке, Ширин села рядом с ним на ховлебенк.

— Я тебе сейчас скажу кое-что. Мне давно нужно было тебе об этом сказать, но я не могла.

— Скажи.

— Ты ведешь себя в точности так, как должен вести себя представитель нашего племени.

Выговорив это, она внимательно на него посмотрела. Она думала, что он улыбнется или нахмурится, но он просто ждал, что она еще скажет.

— Есть две ветви друзов, — пояснила Ширин. — Одна, стоящая за невмешательство. И вторая, сохраняющая единство любой ценой.

— Кто такие друзы? — спросил Гостемил.

— Тебе не нужно больше притворяться, — сказала она. — Ведь мы из одного племени. Из сохраняющих единство любой ценой. Насколько мне известно, мать была против… вмешательства со стороны. И тогда ей назначили жениха, и дали ее ребенку… детям… отца. Этим женихом оказался ты, и ты выполнил свой долг. Я тебя ни в чем не виню.

— Что ты плетешь! — возмутился Гостемил. — Какой еще долг! Меня никто не назначал, и никаких долгов у меня нет. Долги — это неприлично.

— Не нужно больше скрываться. Я такая же верная, как все друзы, как ты.

— Ни о каких друзах я ничего не слышал. Друзы…

— Мы — последователи Аль-Хакима.

— Тебя только что крестили.

— Это обычное дело. Друзы принимают христианство, равно как и мусульманство, и иудейскую веру. Все эти веры хороши. Но у друзов есть и еще один закон, который стоит выше остальных законов, и в него посвящены немногие. Видишь, как я хорошо обо всем осведомлена.

Во время, описываемое нами, доктрина друзов еще не оформилась окончательно. В наличии имелись не две секты, как полагала Ширин, а несколько. Сегодняшние друзы не признали бы своей ни одну из этих сект, хотя и сохранили многие возникшие тогда традиции — как-то, верность той власти, которой они платят дань, беспрекословное участие в войнах, которые ведет эта власть, гостеприимство, нераспространение понятий друзов среди других племен и конфессий, вера в великую цель и избранность, несмешение с другими племенами. Как и сегодняшние друзы, тогдашние верили, что на земле друзов может быть только определенное количество, и только рожденный от двух друзов может считаться друзом. Сегодняшнее же этно-сообщество образовалось через два десятилетия после встречи Ширин и Гостемила.