Мы двинулись дальше.

– И чем же вы намерены заняться? – спросил мой спутник. – Вы хорошо владеете оружием. Единственная серьезная ошибка – вы полагаетесь на свою немалую силу больше, чем на умение. И, конечно, вам не хватает хладнокровия. Все это вполне исправимо – постоянными упражнениями и, главное, настоящим боевым опытом. На мой взгляд, в наш век всеобщего повреждения нравов, для дворянина есть лишь один достойный путь – стать военным. Но, может быть, у вас другие планы? Конечно, сегодня огромное перо судейского или бухгалтерская книга финансиста зачастую опаснее шпаги.

– Нет-нет, – поспешно ответил я. – Вы совершенно правы, Атос. От писчих перьев и бумаг меня бросает в дрожь, – я вспомнил, что отец мне готовил карьеру стряпчего, и действительно содрогнулся. – В Париж я приехал, чтобы поступить в вашу роту. Я понимаю, насколько это большая честь, но считаю себя вполне достойным ее.

Атос покачал головой.

– Лестно слышать, что наши убеждения совпадают, – сказал он. – Но, боюсь, без серьезных рекомендаций вряд ли вам удастся поступить в мушкетеры. Вот посодействовать вам в зачислении на службу в другую гвардейскую роту я, пожалуй, мог бы. Например, в роту барона Дезэсара. Через какое-то время вы сможете перейти к нам. Не сомневаюсь в том, что вам удастся проявить себя должным образом. Надеюсь, ваша гордость не пострадает от такой протекции, любезный Портос?

– О таком поручителе я и мечтать не мог! – воскликнул я искренне.

Он улыбнулся моему воодушевлению:

– Вот и отлично. А сейчас мы с вами пойдем в «Юдоль печали». В кабаке «Веселая Мадлон» подают отличное бургундское. Выпьем за нашу сегодняшнюю встречу, – мушкетер дружески похлопал меня по плечу. – Вы пришлись мне по нраву, Портос. Я уверен, что мы станем друзьями.

Мы свернули в направлении хорошо знакомого мне района, который, как я уже знал, был облюбован мушкетерами и гвардейцами для веселых пирушек. По дороге Атос еще раз похвалил мое владение шпагой и дал два-три дельных совета, касающихся фехтования. Поощренный его доброжелательным отношением, я принялся рассказывать об уроках мэтра Паре. Увлекшись, я едва не перешел к рассказу об отце, но тут мушкетер заметил:

– Какие, однако, опытные учителя бывают в Пикардии, никогда бы не подумал! Ваш мэтр Паре, похоже, немало путешествовал – и далеко от родных мест. Во всяком случае, ваша манера фехтовать выдает южанина, возможно, испанца, – если только вы не учились у кого-нибудь еще.

Я пробормотал что-то невнятное и замолчал, решив про себя впредь быть более осмотрительным и менее разговорчивым.

Атос выполнил свое обещание. Уже через неделю он представил меня барону Дезэсару, капитану гвардейской роты. Злые языки утверждали (не без основания), что своим положением он был обязан исключительно своей сестре, вышедшей замуж за знаменитого графа де Труавиля, поменявшего свое имя на «де Тревиль». В своих бесплодных блужданиях первых дней я уже слышал об этом достойном человеке (де Тревиле, разумеется) немало: и то, что однажды король, указав на Тревиля, сказал: «Вот человек, который избавит меня от кардинала, как только я этого захочу», и что кардинал всячески стремится уменьшить влияние Тревиля на его величество, и то, что король, высоко ценивший Тревиля, советовал какому-то дворянину, в случае дуэли, пригласить первым секундантом – его самого, а вторым – командира своих мушкетеров. И я все время сожалел о том, что у моего отца с этим замечательным беарнским дворянином сложились неприязненные отношения.

Дезэсар при первой встрече восхитил меня, прежде всего, своим камзолом. Голубой в серебряном шитье бархат, буквально усеянный бриллиантами, ослепил меня – в полном смысле слова. Край белоснежного отложного воротника сверкал серебряными кружевами – и таким же серебряным был галун на шляпе с пышным плюмажем. Прибавьте к этому стойкий аромат изысканных духов, который был бы уместнее в будуаре красавицы, нежели в штаб-квартире гвардейской роты, – барон являл собою образец придворного, занимающего достойное место в королевской свите. Лишь спустя короткое время я обратил внимание на шпагу барона, обычную солдатскую шпагу, мало сочетавшуюся с этим великолепием – в простых кожаных ножнах, без всяких украшений на эфесе, – и понял, что первоначальное впечатление может быть неполным.

Дезэсар задал мне несколько обычных вопросов. Памятуя о замечании Атоса относительно моего гасконского акцента, я столь старательно проговаривал слова при этом разговоре, что предстал перед своим будущим командиром этаким провинциальным увальнем, испытывающим сильнейшее смущение в присутствии знатных господ. Тщеславие оказывается нечуждым даже вполне достойным господам, к каковым, без сомнения, относился шурин де Тревиля. Мое смущенное и восхищенное заикание произвели на него вполне благоприятное впечатление; рост же и физическая сила, а так же рекомендация присутствовавшего при аудиенции Атоса, к которому Дезэсар испытывал безусловное уважение, сыграли свое дело. Результатом стало мое зачисление в его роту[5] . Но для перехода в столь желанную для меня мушкетерскую роту, капитан-лейтенантом которой, как я уже говорил, был граф де Тревиль, а капитаном – сам король, – мне необходимо было прослужить у барона Дезэсара не менее двух лет. Так что вместо вожделенного голубого плаща с крестами, лилиями и языками пламени, я довольствовался скромной нашивкой слева на камзоле. Правда, нашивка эта представляла собою вензель его королевского величества Людовика XIII.

При внесении меня в реестр, произошла небольшая заминка. На вопрос об имени, я ответил:

– Портос.

– Портос? – перо капитана повисло над реестровой книгой. Дезэсар удивленно посмотрел на меня, перевел взгляд на Атоса.

– Портос, – повторил мой новый друг и добавил: – Дворянин из Пикардии. Надеюсь, вам достаточно моего слова, господин капитан?

– Разумеется, – поспешно ответил Дезэсар, и на том дело кончилось. Я был зачислен в его роту под именем, которое впервые случайно произнес, нанимая в услужение Бонифация-Мушкетона.

На самом деле я стал не просто гвардейцем. Рота господина Дезэсара служила своего рода школой для будущих мушкетеров короля. Кадеты постоянно переходили в подчинение де Тревиля. Барон Дезэсар давно смирился с таким положением вещей и нередко сам сообщал своему родственнику о кадетах, заслуживающих производства в когорту избранных.

Сразу же после зачисления в гвардейцы я сменил место жительства. Изрядно потратившись, я снял квартиру на той самой улице Старой Голубятни, где находился особняк господина де Тревиля. Квартира – громко сказано, она состояла из одной комнаты, правда, большой, но абсолютно пустой. Мушкетон спал в передней, застелив тюфяком старый топчан, принесенный моим слугой в первый же вечер Бог знает откуда.

Мушкетон обрадовался переменам в жизни едва ли не больше меня самого. По этому случаю он получил в подарок мое старое платье. Одежда оказалось великовато, но слуга мой, к прочим своим достоинствам, неплохо портняжничал. Так что в скором времени он уже с важным видом расхаживал в пышной ливрее, сшитой из моего старого темно-синего камзола.

В роте меня приняли хорошо. И, хотя большую часть свободного времени я теперь проводил с Атосом, гвардейцы Дезэсара скоро начали относиться ко мне как к своему. Правда, я заслужил репутацию, которая в другое время могла бы показаться мне оскорбительной. Я продолжал старательно избавляться от родного выговора. Признаюсь, мне частенько не хватало энергичных гасконских ругательств, но приходилось обходиться без них. Результатом этого стала уже постоянная медлительность речи. Так что не только Дезэсар, но и сослуживцы по роте вскорости стали считать меня добрым малым и хорошим товарищем, но изрядным тугодумом. Со временем я настолько привык к этой репутации, что уже сам начал ее поддерживать – путая имена, подолгу не отвечая на вопросы и делая вид, что мало сведущ в том, что было хорошо известно образованным людям из моего окружения.