– ...А потом она говорит – у тебя все равно нет выбора. Тебя, говорит, все равно сожгут...

– Охота за неинициированными. За «глухими»... Врала она, чтобы тебя на вранье купить.

– Потом говорит... расскажу тебе, как на учет берут. Догола разденут – сперва тело, потом... душу тоже разденут. Маркированный инквизитор...

– Ну-ну...

– И полезет, говорит, немытыми руками... внутрь твоей... души... Целлюлозная фабрика на окраине и отеческий надзор... Инквизиции... А я не могу – под надзором, у меня с детства сон кошмарный, будто я – в тюрьме!..

Она лежала, свернувшись клубком на диване, а он сидел рядом, положив руку на рыжий затылок. Может быть, это тот лисенок, из его детства? Может, то была маленькая лисичка? И теперь она родилась на свет заново – в облике рыжей девчонки? По фамилии Лис, Ивга Лис...

– Никто тебя не обидит.

– Правда?..

...И теперь он должен искупить ту свою детскую беспомощность? Сколько ведь раз в мыслях взламывал клетку, уносил рыжего в лес, выпускал... А это ведь не лисенок. Человек... и очень неплохой.

Он склонился над ней. Обнял. Осторожно прижал к себе, сосредоточился, пытаясь окутать ее своим спокойствием. Расслабить.

– Ведь... насильно меня не инициируют?

– Нет. Никогда.

Она рассмеялась – нервно и одновременно облегченно:

– Так чего же я... боюсь?

– Все будет хорошо.

– И Назар...

Имя вырвалось, кажется, помимо ее воли; она вдруг перестала дрожать. Замерла, заглянула Клавдию в глаза, так глубоко, как могла.

– Назар... меня... не бросит?..

Секунду он колебался, решая, соврать или нет; она вдруг быстро и испуганно зажала ему ладонью рот:

– Не отвечайте...

И смутилась. Отдернула руку. Отвела глаза.

– Ивга, – сказал он, чтобы отвлечь ее от ненужных мыслей. – Расскажи мне – ты откуда? Где ты жила раньше?..

Она долго молчала. Клавдий чуть отстранился, но руки с ее затылка не убрал.

– Селение... Тышка. Ридненской области.

...Мальчишек было трое. Девчонок – четыре; пятая стояла на коленях, потому что толстая рыжая коса ее была надежно зажата в оцарапанном мальчишечьем кулаке.

– Это родинка.

– Дура! Это и есть ведьминский знак! В родинке волоски должны быть, а тута нету!..

– Дай мне посмотреть! Ну дай же!..

– Шакалы, – сквозь слезы сообщила рыжая девчонка. – Свиньи подрезанные, салотрясы, собачьи дерьмовники...

Тот мальчишка, что держал косу, оскалился и дернул. Девчонка резко втянула в себя воздух, но не проронила ни звука.

Платье на ее спине было расстегнуто от шеи до пояса. И мучители без стыда задирали коротенькую нижнюю рубашку.

– Ведьминский знак, если огоньком прижечь, так не больно... – сообщил младший из мальчишек, толстощекий очкарик.

– Свиньи собачьи дерьмовые...

– Заткнись, ведьма... Вот это знак?

– Нет, это синяк... Знак – вот он, возле лопатки...

– Ух, ты...

Чиркнула спичка; девчонка взвизгнула и ударила мучителей ногами...

...Ивга содрогнулась.

– Вот скоты, – сказал инквизитор.

Ивга пыталась успокоить дыхание. Она забыла, забыла, забыла, она не то что рассказывать – вспоминать об этом давно уже разучилась, а теперь картинка встала как живая – она видела разломанный ящик, валявшийся на заднем дворе школы... С одним торчащим гвоздем. Траву, сминаемую их башмаками. Холодную твердую землю под щекой...

– Вот скоты, однако...

Ивга прерывисто вздохнула:

– А правда... этот знак?..

– Что – знак? Может быть, может не быть... Многие девочки рождаются с отметинками на теле. Если остается на всю жизнь – родинка... Если исчезает где-то в период полового созревания... Исчезла ведь?

– Да.

– Значок. Вторичный признак ведьмовства. Бывает...

Ивга молчала. Рука, лежащая у нее на голове, была ей неожиданно приятна. И она боялась шевельнуться, чтобы не сбросить ее.

– Вы знаете, я...

Она запнулась. До сих пор ей удавалось избегать прямых обращений; теперь она не знала, как его называть.

– Вы знаете, я боюсь... себя. Того, что внутри меня... сидит. Понимаете?..

Жесткая ладонь соскользнула у нее с затылка. Улеглась на лоб:

– Никто не сидит в тебе, Ивга. Твоя возможная участь – это тоже ты, ты сама... Не захочешь стать активной ведьмой – не станешь. Поверь.

– Правда-правда?..

Ее собеседник кивнул. Ивга шумно перевела дыхание:

– Ведьмы... я понимаю. Я понимаю, откуда такая... почему все ненавидят. Их... нас . И я теперь понимаю, за что...

– Пока я рядом, тебя никто не тронет.

– С...спасибо...

Прошла минута ее бесконечной и горячечной благодарности; потом она почувствовала неловкость. И отстранилась:

– Я... ничего?

– Ничего... Я понимаю. Что было дальше?

У классной наставницы было тонкое, нервное лицо и сильная белая шея в круглом вырезе блузки:

– Пойми, Ивга Лис. Никто из нас не хочет видеть в школе этих господ. Из инквизиторской комиссии по несовершеннолетним. Зачем доводить дело до крайностей. Тебе ведь уже прислали приглашение... кажется, два раза?

– Я не ведьма. Они все врут.

– Тем более ты должна посетить. Мне тоже неприятно выслушивать от директора. А ему, в свою очередь – от попечителя...

– Я не ведьма! Чего вы все от меня хотите!..

– Не дерзи.

– Я не держу... не дерзю... Я ни в чем не виновата!

– Ну кто тебя винит. Если кто-то заражается, к примеру, заразной болезнью... его берут на учет в диспансере. Никто его не винит.

– Я не заразная!..

В пустом классе летала муха. Спиралями, петлями, кругами; билась о стекло, затем снова принималась кружить, а на доске висела схема по анатомии, и муха, сбитая с толку, принималась ползать по нарисованным кишкам нарисованного для наглядности человека...

– А потом?..

– Вечером я уехала. К тетке. В Ридну.

В полутемном подвальчике было сизо от табачного дыма. Какая-то девчонка плакала, забившись в угол, в руке ее подрагивала картонная папка с безвольно повисшими веревочками; к стенду, обтянутому серой мешковиной, невозможно было протолкнуться из-за множества плотных, упрямых спин, и пахло потом и духами, но сильнее – табаком.

– Тебя взяли? – спросил парень с нарождающейся бородой на загорелом скуластом лице. – Ты, рыжая... Тебя приняли?