– А что в этом такого? Сейчас обычная практика в многих ВУЗах, – соврала Сашка.

– У нас в общаге пили до белой горячки, – сказал Валентин.

– Вот видите! Разве это нормально?

Валентин опять покосился на маму, но та не ответила – смотрела на Сашку, подперев щеку кулаком.

– С тех пор, как я живу на квартире, – сказала Сашка, чтобы оборвать неловкую паузу, – у меня вообще все здорово. Высыпаюсь. Там такая красивая мансарда, цветы в ящике, даже маленький камин есть, не декоративный, а рабочий, и зимой я его буду топить.

Она прикусила язык на этот раз очень чувствительно.

– Когда это – зимой? – спросила мама. – Ты ведь на зиму там не останешься, ты переведешься из Торпы?

– Ну да, – быстро сказала Сашка. – То есть... Это ведь еще обсуждается, так? Меня могут не зачислить здесь, или... еще что-то.

– Я думал, это решено, – сказал Валентин.

– Да, но всегда бывают случайности. Мало ли что может произойти, – Сашка в замешательстве раздавила ложечкой кусок торта на блюдце. – Вдруг какой-то шишке как раз захочется перевести на третий курс своего родственника. Например. А мне не останется места. Это ведь не так легко все происходит?

Мама молчала.

– Ты не хочешь уезжать из Торпы? – вкрадчиво спросил Валентин.

– Ну... – Сашка судорожно проглотила кусочек торта. Не время, не время для этого разговора, так хотелось посидеть спокойно и не думать о грустном, так хотелось оттянуть объяснение на потом...

– Ну... вообще-то... мне в Торпе лучше. Отношения сложились с ребятами... и с преподавателями. Неформальные. Повышенная стипендия... Я уже молчу про квартиру... Ну, в общем, там я звезда, а здесь буду собачий хвост.

Мама молчала. Сашка не решалась поднять глаза.

– Ты не преувеличиваешь? – спросил Валентин.

– Нет, – Сашка провела пальцем по краю чашки. – Я, конечно, скучаю, хочется жить с вами. Но я привыкла за два года... А учеба есть учеба. Мне уже девятнадцать лет. Жалко все начинать сначала.

– У тебя там мальчик? – Валентин ободряюще улыбнулся.

Сашка заколебалась. Представлялся удобный случай соврать. Любовь – это то, во что они поверят.

– Ну... Как вам сказать. В общем-то, да...

– А как, ты говорила, называется твоя специальность? – Валентин искоса взглянул на маму.

– Преподаватель философии, – эту ложь Сашка придумала заранее. – И теории культуры. В колледжах. В средних специальных... заведениях.

– Разве ты этого хотела?

– А что? Нормальная специальность. А еще, может, меня оставят в аспирантуре, – Сашка старалась теперь говорить небрежно и вместе с тем уверенно.

На кухне сделалось тихо. Так тихо, что сделался слышен шорох пузырьков, поднимающихся в бокалах с недопитым шампанским.

– Понятно, – глухо сказала мама. – Спокойной ночи, я ложусь.

Она встала и вышла из комнаты. Сашка сидела, глядя на недоеденный торт.

Она открыла глаза. Мама стояла в дверях ее комнаты неподвижно и молча.

– Мама?!

– Ш-ш-ш... Я тебя разбудила?

– Нет, – сказала Сашка автоматически. – Что случилось?

Мама сделала шаг. И еще один – короткий. Как будто не решалаясь подойти.

– Ничего не случилось... Я вставала... Не хотела тебя будить. Спи.

Она повернулась, чтобы уйти. Снова остановилась в дверях.

– Мне тут приснилось... Помнишь, как мы катались на лодке?

– На какой лодке? – Сашка приподнялась на локте.

– На лодке по озеру... Не помнишь? Были такие весла, ярко-желтые, пластмассовые...

– Нет. Который час?

– Половина первого. Ты и не можешь помнить, тебе было года три... Все, все, спи, я ухожу.

И она вышла, прикрыв дверь.

Сашка перевернулась на спину. На лодке... Она прекрасно помнила себя в три года, помнила шкафчики в детском саду, помнила карусель в парке...

Лодки не было.

Наверное, маме в самом деле приснилось.

В половине третьего ночи, так и не уснув, Сашка на цыпочках прокралась на балкон. Пробралась между полотнищами подсыхающих покрывал и пеленок. Остановилась на свежем ветру. Перегнувшись через перила, наклонилась вниз.

Ей осталось два дня дома, но мама еще об этом не знала.

Сашке очень хотелось войти к ней в комнату, обнять маму и заплакать. Так захотелось, что она даже сделала шаг.

А потом остановилась.

Посмотрела вниз. Легко перемахнула через перила балкона и села, свесив ноги вниз. Розовый телефон остался в комнате, на ковре рядом с кроватью, и Сашка знала, что не спрыгнет, не полетит, не поднимется над городом... Хотя вечер теплый, от земли поднимаются восходящие потоки, и там, наверху, воздух куда чище и свежее, чем здесь, на балконе.

Ей было жалко маму. По большому счету, плевать на Валентина, да и вряд ли он так уж расстроился Сашкиному решению... А маму было так жаль, что Сашка не могла дышать. Болели ребра.

Она прикрыла глаза. Нет, не полетит, не соблазнится. Но разве ей запрещено отпустить в полет свою маленькую проекцию? Отражение Сашки Самохиной в зеркале августовской ночи?

Она не успела решить, запретно ли ее действие. Все случилось само собой. Она сидела, вцепившись в перила балкона, и она поднималась все выше над ивами; улица тянулась желтой линейкой, фонари горели через один. Окнами распахивались рекламные щиты, ярко, даже резко, освещенные. Сашкина тень легла в дрейф, медленно выписывая в небе круг за кругом.

«Я сижу на балконе и не летаю. Ничего не изъявляю и не читаю запретных книг. Не пробую лишних треков. Я ничего не нарушаю...»

Внизу темным пятном лежал парк. От него поднимался запах травы и свежести – Сашка чуяла его раздувающимися ноздрями. Притормозила, желая подольше оставаться в этом потоке: вонь разогретого асфальта и застоявшихся выхлопных газов душила ее, привыкшую к чистому воздуху Торпы.

Август. Море звезд. Тусклый, припорошенный пылью город внизу. Одна из многочисленных теней вечного Города, который умирает и возрождается каждую секунду. Сашкина тень кружила и кружила, а сама она сидела на балконе, будто загипнотизированная светом далеких огней.

Она – Слово; она глагол в повелительном наклонении... еще нет... еще человек... но почему она тогда летает?!

Улыбка маленького Валечки.