Одни терпят, как-то держатся, другие нет". Салажонок-подчасок, чтобы меня, выпускника, наставлять, а я почему-то Баранову поверил... "Проверено на практике, имей в виду..." - сказал он. Теперь "Красная звезда" напечатала: "Бесстрашный воздушный боец Баранов сбил фашистского пирата с иммельмана". Как это понять? Как вести поимку врага в прицел, если он - сзади тебя и выше? Как сойтись с ним, не забывая собственного беззащитного хвоста и брюха, ведомых, других самолетов на секущихся орбитах воздушного боя?! И неужели это тот, наш краснощекий Баранов?.."

Очередной звонок комдива застал майора на последних строках письма:

- Ночью надо ждать на старте "самого"!

"Сам" - это Хрюкин.

"Вот где наши резервы, - думал Егошин, выходя на проверку ночного старта, - на Востоке. Но их не тронут..."

В том, кто нынче кумир дальневосточника Горова, сомнений быть не могло, Михаил Баранов.

...Танковые клинья врага, сидевшие у него в печенках, Хрюкин именовал не иначе как по-немецки: "панцеркайль" - расхожие словечки испанской ли, французской или китайской речи он схватывал на лету. Склоняя длинное туловище над низко разостланной картой с разведданными из района Вертячего, он приговаривал: "Панцеркайль", что звучало как ругательство или как заклятье от наваждения.

Генерал Новиков выехал, доложили ему. "Когда ждать?" - "Минут через сорок". Хрюкин, находясь у штаба на виду, умел вдруг исчезнуть и так же внезапно появиться. Куда он исчезал, знали немногие, когда появится, не знал никто. Извещенный о генерале Новикове, он исчез. На полчаса, знали в штабе. Нырнул, юркнул в свою "кузню", как называл он глухой, без окон, закуток. Полчаса - наедине с "бухгалтерией". С цифрами, сводками наличного состава и движения частей... Штурман Ваня Сухов, летавший с ним в одном экипаже в Китае, прозвал своего командира "tiefer Вшппеп", глубокий колодец - за умение молчать, держать язык за зубами, хранить тайну; круг лиц, допущенных Хрюкиным к сводкам, был узок, всю "бухгалтерию" своей армии генерал держал в голове, обмозговывал ее и балансировал, где бы ни находился, чем бы ни был занят. Станичная кузня, где он пятнадцати лет от роду ворочал и отбивал поковки, дышала жаром и звоном; сталинградский закуток был темным, сумрачным, душным, и ворочал он цифрами, но "бухгалтерия", его ноша, требовала недюжинных сил, что там станичная кузня!..

В июле армия пополнилась двадцатью двумя авиационными полками, а исключил командарм из боевого состава, отправил на переформирование в ЗАПы восемнадцать; в августе принял тридцать полков, а вывел в тыл двадцать восемь (не полков, разумеется, а единиц боевого учета, представляемых войсковым номером, боевым знаменем, начальником штаба и горсткой техников...). Итого в остатке - шесть полков...

Кроме цифр, в "бухгалтерию", его святая святых, хранилище надежд, куда не то что посторонним, самому заглядывать страшновато, вплетались факты, связанные с цифрами, далекие от них и неотделимые. Генерала Новикова, командующего ВВС, Хрюкин знал по Белоруссии, по финской, по осажденному Ленинграду; знал издалека, шапочно, и только в последнюю встречу, перед тем как войти в его кабинет, узнал Тимофей Тимофеевич, что Новиков - из семьи учителя и сам в прошлом учитель...

Первого в кубанской станице учителя Тимофей увидел восьми лет от роду: в сатиновой косоворотке, длинноволосый, тот направлялся на уроки, а Тимофей, не смея перечить последнему слову матери, - к Верстакам, наниматься в батраки. Восьми лет он учителя увидел, a голос его, подобный божескому, впервые услышал в шестнадцать. И первую книгу, неизреченной мудрости "Букварь", раскрыл в шестнадцать лет, исколесив с ватагой беспризорников весь юг от Геленджика до Воронежа и обратно, пройдя с рыболовецкой артелью морскую путину, отработав грузчиком в порту и молотобойцем - в сельской кузне. Восьми лет, отнятых у детства, матери, бросившей его, не простил, перед словом "учитель" благоговел...

Да, из московских встреч в особняке, где размещался Главный штаб ВВС, больше всего памятны Тимофею Тимофеевичу две: с Новиковым и Рычаговым...

...За год до войны в кабинете начальника ВВС Павел Рычагов, молодой хозяин кабинета, собрат по Испании, придержал Хрюкина после совещания, бросив вдогон, в спину: "Кино смотрел", - дескать, задержись, инспектор, к тебе обращаюсь... Экранных симпатий Рычагова он не знал, да, собственно, и не интересовался ими: все, что ему открывалось с момента появления Рычагова в Москве, в Главном штабе ВВС, накладывалось на впечатление первой встречи, не меняя его, а только дополняя и углубляя, - первой встречи Хрюкина с Рычаговым на пыльном, в красной щебенке и извести парапете "телефоника", мадридского здания-башни, служившего защитникам города фронтовым НП. В тот день эскадрилья Рычагова, отражая налет "фиатов" и "хейнкелей", сорвала бомбовый удар мятежников по Университетскому городку; Рычагов сам свалил "хейнкеля", но и его сбили, он выбросился с парашютом, опустился на бульваре Кастельяно, что в центре города, восторженная толпа подхватила его и понесла...

И вот он, Пабло Паланкар, как звали Рычагова в Испании, стоял на гранитных ступенях "телефоника", первый летчик из пекла боя, которого видел Хрюкин. С непокрытой головой, подфутболивая рассыпающийся шелковый ком парашюта, путаясь в стропах... Толпа не расходилась. На него глазели, щупали его меховую безрукавку, синий джемперок, его порывисто целовали, оставляя на щеках алые пятна помады. Воздушный бой отгремел, откатился, не оставив в небе следа, на окраине города гремела канонада, и летчик-герой был единственным, кто мог знать, что происходит. Смущенно вытирая помаду, улыбкой отзываясь на выкрики и приветствия, Рычагов, похоже, улавливал в энтузиазме окружавших его людей немой вопрос, который больше, важнее успеха его эскадрильи, - судьба республики, судьба свободы висела на волоске... "Но пасаран!.. Но пасаран!" салютовал Рычагов толпе, путаясь в шелке, удивленно взглядывая на крыши, карнизы, балконы, мимо которых его пронесло, - не зацепился, не свернул шею, шлепнулся на осенний газон... Его вскинутая в салюте рука сделала жест неподдельной досады, относящейся, быть может, к шелковым путам в ногах, но продиктованной исходом, результатом боя, тем, что он хотя и цел, но повержен... а мог бы, мог удержаться!..