...В слухах из штаба, куда, ни с кем не заговаривая, со штурманом Кулевым во главе проследовал экипаж флагмана, первым было слово "Таганрог". Звучало оно неправдоподобно, и Таганрог отметали. Но подробности, просачивающиеся из штаба, были связаны с Таганрогом, занятым немцами, с таганрогским аэродромом, с его посадочной, с зениткой, охраняющей город, и слух, казавшийся невероятным, постепенно представал как правда, как трагическая реальность не знающей успокоения войны: экипаж "ПЕ-2" вместо Ростова вывел "маленьких" - с опустевшими бензобаками, не способных более держаться в воздухе - на таганрогский аэродром... В последний момент, поняв свою ошибку, лидер, ускользнув от зенитного огня, взял курс на Ростов и через несколько минут был на месте, судьба же "ЯКов" в деталях пока неизвестна: кто-то сел, кто-то упал, кого-то расстреляла в воздухе зенитка...

Павел слушал это, сидя на завалинке штаба, перекладывая в руках и подставляя ветру влажный шлемофон, неловко привалившись к стене барака. Его опавшее, в щетине, лицо щипало, широко раскрытые глаза блуждали. В самых мрачных своих предчувствиях не ожидал Гранищев такой развязки. Оккупированный город, "ЯКи" над ним без капли горючего...

Взад и вперед, мельтеша, проходили перед лейтенантом какие-то люди, пересказывая, уточняя, додумывая подробности... Пойти в штаб? Потребовать встречи с экипажем Дралкина?.. Он может точно указать, в какой момент ошибся штурман, приняв село без церкви за районный центр. Или раньше, на подходе к Р., когда удачливый штурман, куражась, принялся, непогрешимый, муштровать "маленьких", учить их уму-разуму... Еще раньше: когда поднялся в воздух экипаж с миной замедленного действия на борту - внутренним разладом.

Разберутся с экипажем.

Разберутся.

Он свое получит.

Но Лена?!

Капитан, Егор - повелитель птиц! Остальные ребята?

Противоречивые слухи, освещая частности, обостряли сомнения, рождали надежды. Отводя сомнения, внемля надеждам, Павел ничего на веру не принимал. В душе до конца он не мог, не хотел смиряться с тем, что вокруг говорилось, желание во всем удостовериться лично несло в себе нечто врачующее. Чем больше вдумывался он в свое спасение, тем жестче терзал его ужас расплаты за слепое доверие, тем отчетливей понимал летчик, вышедший на Ростов во главе троицы, как мало он сделал...

Народ возле штаба прибывал; в лице, в глазах Гранищева было что-то удерживающее любопытных от расспросов.

Говорить он ни с кем не хотел и не мог.

Прирос к завалинке, немощный, как Илья Муромец на печи...

- Должны помнить, товарищ генерал, - повторил Егошин, получив задание нанести удар по немецкому аэродрому и вместо сбора группы и проработки боевого приказа продолжая стоять, переминаясь с ноги на ногу, перед Хрюкиным. Старания Михаила Николаевича вызнать подробности чепе ничего не дали, а слухи между тем один невероятнее другого росли как снежный ком. Одна из догадок: якобы на "ПЕ-2" оказался экипаж, сбитый прошлым летом над Россошью нашим же молоденьким, только из училища истребителем (Егошин тот случай знал доподлинно; поборник единства авиационных рядов, он и "деда", не тем будь помянут, "строгал" за превратное его толкование, и блудного сына Гранищева). Так вот, якобы этот экипаж, оказавшись в роли лидера, в отместку за пережитые страдания завел эскадрилью истребителей на Таганрог... По другой версии, флагман перелета будто бы изо всех сил тянул "маленьких" в Ростов и будто бы Горов флагману вопреки отколол, отбил от него своих летчиков и увлек их в Таганрог - сдаваться... И так далее. Истинных же обстоятельств Михаил Николаевич не знал: для их заполучения не было у него ни источников, ни времени. С таким сумбуром в голове он предстал перед Хрюкиным, выслушал задание. "Горова - знаешь?" - неприязненно, как ему показалось, спросил Хрюкин. Жизнь учила Егошина: в делах человеческих солдатская прямота, рыцарская безоглядность иной раз слишком дорого стоят. Иной раз выгодней промолчать. Тем более война - и какие только коленца она не откалывает!.. Выждать. Расспросить по возвращении с задания троицу, пришедшую в Ростов. Особенно командира троицы, он-то все видел, по ходу дела разобрался, что к чему... Когда будут собраны факты, предстанет картина. Не спешить... Как выжидал он, тянул, не проявляя своего отношения, в случае с Авдышем. Да. А потом решил, как все тогда решали... Вспомнив Авдыша, его непредвиденное возвращение в полк на запропастившейся "спарке", краской стыда залившись при воспоминании о тогда же состоявшемся между ними разговоре - слава богу, состоявшемся, - вспомнив геройскую гибель капитана в бою, отмеченную отдельным приказом Хрюкина, - Михаил Николаевич после короткого колебания ответил: "Знаю". Выжидать не стал, первого душевного намерения не скорректировал... "Знаю". Подтвердив знакомство с Горовым, Михаил Николаевич, к собственному удивлению, осмелел. Не посвященный в детали таганрогского чепе, он, как никто другой в Ростове, знал Горова. И только на это, на одно это, ни на что больше не опирался. "Вот они, резервы... сырые, не прошедшие огня резервы", - болью и недоумением отзывалось ожидание, жившее в Егошине. Не так, может быть, напористо, не так пылко, как хотелось, но неуступчиво и твердо Михаил Николаевич докладывал генералу свое личное мнение об Алексее Горове, чье поведение мучительно обдумывалось и обсуждалось в этот час всеми. Тот факт, что Хрюкин однажды видел Горова и как летчика его отметил, очень ободрял Михаила Николаевича.

- Портсигар разыгрывали, - напомнил он.

- Да, да, да, - машинально отозвался Тимофей Тимофеевич.

- Во время инспекции, - наводил Михаил Николаевич командарма на памятный случай, освещавший фигуру Алексея. - Вы еще пригрозили, дескать, за такую посадку, как у меня, надо бы с меня получить портсигар...

- А потому, что сел плохо, с промазом... Горов - длинноногий? Детдомовец?

- Он!

Вспомнив летчика, его строгое лицо с кротким, доверчивым выражением и чистую, без характерного волжского "оканья" речь, Тимофей Тимофеевич, тяготившийся усердием мнительных сослуживцев, отвел дошедшие до него предположения: а не по злому ли умыслу оказался капитан в Таганроге? Версию предательства он исключил.