С окаменевшим лицом проводил Степан скрывшуюся тройку.
- Штурман, место!
Неторопливо и понуро, не отвечая Дралкину, он слева направо оглядывал расстилавшиеся перед ним океанские воды, и это нарочито замедленное, хладнокровное - бессмысленно хладнокровное, с тупым кому-то вызовом движение, благодаря, должно быть, спокойствию, возобладавшему надо всем, открыло ему... залив!
Что-то двинулось у него в глазах, как после карусели, взгляд на землю переменился, и он увидел, по-штурмански прочел береговую линию Таганрогского залива, ошибочно принятого им за устье разлившегося Дона...
Лена Бахарева не была бы летчиком-истребителем, если бы не заметила пулеметно-пушечной трассы, - в стороне от нее, не прицельной, конечно, пущенной в белый свет, как в копеечку. "Что за выходки, что за мальчишество, подумала Лена. - Гранищев, кто же еще... У всех на виду, перед посадкой (горючее кончается), предупреждает Дралкина..." В том смысле примерно: на чужой каравай рот не разевай. Не с вашей улицы девчонка. "Слишком много Паша на себя берет".
И в ответ быстрым, ловким движением, как сделала однажды в аэроклубе в день первого своего самостоятельного вылета, она сдернула с головы шлемофон. Чтобы инструктор Дралкин наконец-то разглядел ее, признал и все понял.
Но не Дралкин, а сидевший справа от него, ближе к Лене штурман Кулев увидел возникшее в кабине "ЯКа" женское лицо. Он вспомнил Лену быстрой, подспудной, безотказной памятью страха, хотя в лице ее сейчас не было замкнутости, затаенной силы, поразившей его в момент бегства на грузовике с хутора, напротив, в нем светилась дружественность, какое-то несмелое, стыдливое ожидание...
Внизу, под крылом "ЯКа", прояснялся Таганрог, занятый врагом, Леной еще не опознанный.
- Уходим, - выдавил из себя Кулев, поворачиваясь к Лене широкой спиной, загораживая Дралкина от нее, больше всего боясь пробуждения в командире бестрепетной решимости, как при заходе на забитый "юнкерсами" зимний вражеский аэродром, когда Дралкин крикнул ему: "Шасси!.."
- Уходим, - одними губами повторил Кулев, поворотившись на круглом сиденье так, чтобы командир не увидел, не узнал Бахареву и чтобы, главное, вновь не прогремела его непреклонно-отчаянная команда: "Шасси!" - как будто можно куда-то уйти, скрыться от доверчивой улыбки на открытом, утомленном лице летчицы, не ведавшей, где и почему она брошена.
Конфузливо чихая сизым дымком и замедляя бег, невесомый "ЯК" Гранищева остановился посреди черного поля ростовского аэродрома - бензин в его баках кончился.
Обессилевший Павел, не шевелясь, озирался по сторонам.
Он с трудом узнавал бараки-времянки, казавшиеся ему нежилыми, как и коробки разбитых зданий; сам аэродром расстилался перед ним, будто впервые увиденный, чужой. Все вокруг словно бы уменьшилось, просело в зловещем молчании, а по горизонту, лениво клубясь, вставали черные дымы. Тоска тяжелого предчувствия сдавила Павлу душу.
По самолетику, застрявшему в поле, боец-стартер открыл пальбу из ракетницы: не мешай взлету других, убирайся!
"Лидер на подходе", - понял лейтенант, удивляясь проворству флагмана, быстро определился, вышел на город, - боясь думать о "маленьких", о Лене, зная, что до Ростова им не дотянуть, не хватит бензина. Будут падать. "Однажды она уже падала..." - вспомнил Павел посадку Лены в открытой степи и взлет у .немцев из-под носа. "Пронесет, пронесет..."
- Вылазь! - кричал ему запыхавшийся РП, руководитель полетов, расставляя подоспевших мотористов, чтобы убрать с поля "ЯК", мешавший взлету "горбатых". - Уснул, что ли? Вылазь! - кричал РП.
Павел полез из кабины, ноги плохо его слушались. Скатившись на землю, он спросил виновато:
- "Пешка" на подходе?
РП не понял, о чем сипит, о чем бормочет пилотяга. В Ростове не ждали ни этого истребителя, ни тем более "пешку": ведь флагман стартовал не из Р. Приводная радиостанция для экипажа флагмана не заказывалась, сам он в эфир не выходил...
Держась за крыло, под возгласы РП, спешившего освободить взлетную для самолетов, уходивших на Краснодар, Павел плелся за "ЯКом" в тот конец аэродрома, куда укатили оба его собрата по несчастью. "Упала, упала, упала", стучало у него в висках, он не понимал, почему он так спокоен, бездеятелен, покорно тащится, слушая крики суетливого РП, когда Лена где-то одна, быть может, зовет его, истекает кровью...
От "семерки" отделился ему навстречу незнакомый летчик.
- Где Егор? - Павел искал глазами славного парня, который тоже прихватил десятый класс.
- С капитаном! - блеснул зубами летчик, утираясь, как платком, белым подшлемником. Его светлые волосы были темны от пота. - Спарились!.. Где капитан, там и Егор, он капитана не бросит!
- А на "семерке"? - Павлу нужен был тот парень - повелитель соловья, чтобы с ним посоветоваться, вместе что-то решить.
- Я, - ответил летчик, радуясь твердой земле под ногами. - Трое здесь, остальные неизвестно! - счастливый тем, что он в Ростове, летчик не скрывал своего торжества и желания знать, чем же все обернется для тех, кто пренебрег их примером.
- Десятиклассник? - спросил его Павел, не отдавая себе отчета в неуместности своего вопроса.
- Студент, - протянул летчик, как говорят о чем-то давно забытом. - Один идет! - Он вскинул руку в небо.
Потупив игравший бликами нос, к Ростову торопился лидер.
Справа от него, где два часа трудилась Лена, зияла пустота. Слева, где всю дорогу терпели двое, Горов и Житников, зияла пустота. За хвостом, где страдали "маленькие", не внявшие призыву Павла, зияла пустота. Сиротливый, в считанные минуты все растерявший флагман вид имел зловещий.
- А ребята?! - Радость счастливого возвращения еще не сошла с лица летчика, промокавшего шею подшлемником.
- Нет ребят. - Гранищев старался говорить твердо, губы его плохо слушались.
Он готов был сопровождать пару Дралкин - Лена, держась. в сторонке, ничем себя не выдавая, в молчаливом, горьком созерцании чужого единения, - готов был следовать за нею всю жизнь, только бы Лена, жива и здорова, появилась в Ростове.