Набатное "Поздно!" зазвучало прежде, чем он понял, что его ждет...

- Булькает в баках, - упавшим голосом повторил летчик, перемещаясь влево, откуда легче свернуть на Ростов. Теперь, прозревая, он распознавал истинный смысл манипуляций лидера: вкрадчивый маневр "пешки" выдавал старания экипажа скрыть свою растерянность, а осторожность, половинчатость действий, как и недавние броски из стороны в сторону, могли иметь одно объяснение - своего местонахождения, курса на Ростов лидер не знает. Признаться в провале перед теми, кто полон безмятежной веры в благополучный близкий финиш, он не может, ищет, за что бы ухватиться, восстановить свое место... Да ведь поиск для "маленьких" невозможен! Исключен! У "маленьких" горючего в баках с гулькин нос!

"Далеко я их от себя отпустил, - думал Павел, пускаясь за группой вдогон и глядя на бензочасы. - Слишком далеко..."

Дальше всех от него была Лена.

"Тот изгиб дороги - последний рубеж. Его пересеку - не дотяну до Ростова... Повернуть, увести за собой эскадру, не долетая до изгиба дороги!"

Косой снежный заряд, налетая, скрывал землю, все впереди исчезало, летчик помнил твердо: слева - Дон, справа - линия фронта - и не выпускал из головы курса на город, на Ростов, и ждал, когда ледок высветит изгиб дороги, обегающей холм или насыпь, - предел его совместного с ослепшим флагманом полета.

"Я шел по следу, он сбился, сбился, - внушал себе Павел, мчась вдогон, заглушая сомнения, отчаиваясь оттого, что расстояние до Лены, до флагмана не сокращалось... почти не сокращалось. А горючее таяло, как будто в бензобаке образовалась течь. - Он сбился, сбился, - заклинал себя Гранищев. - Но там штурман! Радио на борту. Лучший разведчик части!.."

Усилие, которым при встрече с "африканцем" Павел удерживал себя, отвращал от "змейки", мнимо спасительной, будто дарующей жизнь, а в действительности обманчивой, ставившей его под нацеленный удар, - это усилие не шло в сравнение с тем, что он должен был проявить, доставая, - кого-то!.. Не всех?.. Но может быть, может быть, - доставая и...

"Стоп! - сказал себе Павел, несясь вперед. - Сожгу горючее и грохнусь первым, не доходя Ростова. Флагмана не взять, флагмана я упустил. И Лену. Левее, левее... Выцарапывать "маленьких" по одному, начиная с последнего".

Выцарапать по одному, сколько позволит бензин, и - оторваться, отколоться от строя. Вся тяжесть Сталинграда не перетягивала этого труда и выпавшей ему муки - отколоться от строя. Строй, верность строю - первая заповедь Баранова, он внедрял ее всеми доступными средствами, вплоть до пулеметного огня, когда такие, как Лубок, не понимали русских слов...

В просветах поземки мелькнул изгиб дороги - рубеж! Павел смотрел на скифский холм, какой-то частью своего "я" отдавая должное искусству топографа, воссоздавшего на карте холм и облегающую его подкову, и тем же внутренним чувством уверяясь в гибельности слепого движения группы. "Брать влево, идти на Ростов!" - должен был приказать себе Солдат, а вместо этого думал о Лене:

"Доверилась, забылась, земли не видит. Инструктор, ненаглядный Дралкин, ослепил Орлицу. Все лучше Гранищева: Баранов лучше, Дралкин лучше... Ты судья, Лена, твое слово - закон: лучше. Одно мне нужно, одного хочу: чтобы сейчас, только сейчас, когда сомнения жгут душу, ты поверила мне, только сейчас пошла за мной..."

Лена, будто в насмешку над ним, теснее придвинулась к флагману.

Укатали сивку крутые горки. Не ведают, что творят. Выломиться из строя, бросить своих... Впервые услышал летчик, как в небе - громче мотора - стучит его сердце.

Он поравнялся с "ЯКом", мотавшимся у "пешки" в хвосте. До Лены - три таких расстояния... "Поздно!"

Павел качнул крылом влево, в сторону Ростова. "ЯК", колыхнувшись, сейчас же ему ответил. Павел глубже опустил крыло: "Готов ли ты изменить курс?"

"Готов!" - ответил "ЯК". Солнце высветило меловой росчерк на его хвосте... "Семерка", Егор, повелитель птиц! Минувшей ночью в потемках, придерживая Павла, чтобы не шевелился, не дышал, Егор одними губами произнес "Ди нахтигаль!" и сделал легкий дирижерский знак. Птаха защелкала! Сияющими во тьме глазами Егор призвал: "Смотри, смотри!" - и он увидел, как на голой, незацветшей ветке трясет хвостиком маленький певец. "Что снилось?" - спросил его чародей утром. "Я сны редко вижу..." - "Представились мне лыжи, - делился с ним Житников, то ли озадаченный, то ли ото сна не отошедший. - Нас с такой скоростью отправляли в училище, что я лыжи на базу не сдал. И вот они мне явились. Стоят себе в холодном чулане, просмоленные, на распорочках, а мама кому-то рассказывает: "Летом он любил плавать, а зимой бегал на лыжах за свой десятый "А" класс..." Голос - мамы, а лица - нет". - "И я десятый прихватил, сказал Павел, довольный, что оба они дотянули до десятого, вкусили сладкого плода, да повестки из военкоматов прилетели раньше, чем приглашения на выпускной бал. - А снов не люблю, - веско заметил Павел. - Ну их. Днем кошмаров насмотришься, да еще ночью...." Фронтовая жизнь, встававшая за его словами, была сержанту неведома, он отвечал откровенностью. "У меня лучше идет, - говорил Егор застенчиво, - когда я немного взвинчен. Возбужден, что ли..."

Егор, подстраиваясь к нему на "семерке", привлек жестами еще один "ЯК".

Не поздно...

Бог троицу любит.

"Вперед!" - показал Павел развернутой ладонью, как Баранов при возвращении с завода. Баранов повторял в воздухе это движение руки, подобное ходу шатунного механизма, отсылая их домой, чтобы одному покончить с делом, которого они, по нехватке ли горючего или по другой причине, не могли завершить. Но жест лейтенанта, перетянувшего на свою сторону два "ЯКа" из группы, по сути, был противоположен барановскому: Гранищев не отсылал от себя, а, напротив, призывал товарищей вместе, втроем образумить капитана, а вслед за ним и Лену.

При оставшихся крохах горючего форсирование мотора ускоряло опустошение баков, но не сделать последней, с риском собственного падения попытки Павел не мог.