Солнце било в глаза, горизонт то прояснялся, как бывает над морем, тонкой слепящей полоской, неведомо, морю или небу принадлежащей, то исчезал совсем, черно-белая зебристая земля играла слабыми блестками слежавшегося в низинах снега, очертания путевых ориентиров были размыты.
"Ну-с!" - сдерживая подступавшую радость, Павел на глаз прикидывал, выверял очередную промашку лидера. Не столь значительную, но все же заметную... Забрал в сторону лидер, лучший фронтовой разведчик, мать твою за ногу! Жилой массив впереди, распланированный, как хозяйской рукой нарезанный торт, - прет мимо жилого массива, оставляет его в стороне. Чего и следовало ожидать, когда в воздухе затевают флирт!
Он освободил руку, нацелил болтавшийся на нитке карандашик в точку на карте, изобличавшую лидера в промахе, принесшую ему очко, первый выигрышный балл. До Ростова таких огрехов наберется куча, он и преподнесет ее "бомберу". И выложит при всех, при Лене... Чего стесняться? Пусть и она знает. И он, чтобы впредь дурью не мучился, не заносился. Вел себя скромнее.
Павел перевел взгляд на землю, чтобы сличить подробности, да так на какое-то время и остался с занесенным карандашиком в руках...
Темное пятно внизу, с ясным контуром и строгой планировкой жилого поселка, в быстрой игре света и воображения исчезло, растворилось. Перестало существовать. А контрольную точку лидер проследовал безукоризненно, по всем правилам навигационного искусства.
Не флагман оказался посрамленным, а он, Гранищев! Он, обличитель, глашатай истины, шлепнулся в лужу.
Павел отрезвел.
На чем споткнулся, ясно: весенний ландшафт.
Забытый за зиму, давно не стоявший перед глазами весенний ландшафт, игра света и теней. Дальше к югу местность еще пестрее. Реки в половодье не реки, они заливы искаженных, не отвечающих карте очертаний; карта - одно, местность под крылом - другое... Нитка железной дороги пропадает на таком фоне, как иголка в стоге сена.
Лидер свое дело знает.
Выступить за справедливость не удалось.
Гранищев пристыженно оглядел строй.
Лена о его провале, естественно, не подозревает.
Глаз с лидера не спускать! На юге все разлилось, зацепиться не за что...
И все-таки "ЯКи", тянущиеся за лидером, взывают к состраданию.
Солдат-сталинградец, прошедший школу Баранова, знал не только могущество, но и неизреченную прелесть, поэзию строя, когда согласным, смычковым трудом сотво-ряют летчики в небе боевой порядок, отвечающий интересам боя и вместе несущий в себе красоту и силу взаимопонимания.
"Маленькие" же, поднятые лидером, были обречены на галерный труд.
Флагман то уводил их влево, принуждая одних вспухать, а других заваливаться и потом припускать за вожаком, то без сигнала брал вправо, и снова тянул на левое крыло... "Или ее экзаменует, Лену? На предмет владения строем? - подумал Павел. - Дескать, ну-ка, бывший учлет Бахарева, продемонстрируй нам свое искусство, свою фронтовую выучку! Покажи работу боевого летчика-истребителя в строю! А она и рада..." "Справа встанет никаких забот, - вспомнил он Баранова. - Орлица..." Инструктор Дралкин, должно быть, это понял, почувствовал, какую хватку выработал у Лены фронт, и мог, мигнув своему штурману, - нет, ты полюбуйся, какова привязанность! скользнуть, легонько вспухнуть, придавить нос "пешки": что бы флагман ни предпринимал, самолетик Бахаревой оставался с ним рядом. Нитяной просвет между ними не изменялся... В Чепурниках, уже распрощавшись с Леной, он увязался проводить ее до машины.
"Всех помню, все прекрасные ребята", - говорила ему Лена о бывших своих сослуживцах, и - в утешение, чтобы позолотить пилюлю? - взяла его за руку, и тридцать - сорок метров, на виду стоянки двух полков, прилетевшего и уходящего, они шли, помахивая сплетенными - кисть в кисть - руками: он ждал, ловил возникавшее в такт шагам прикосновение ее плеча, заволжский окопчик, родник его радости, источник страданий, всплывал перед ним, примолкшая Лена, казалось ему, думала о том же; повзрослев на целую жизнь, Павел и теперь чувствовал, знал: обмануть ее доверие не посмел бы... "Говорят, в Котельникове - клуб, по вечерам бывают танцы", - говорила Лена. "Я танцор неважнецкий... А ты?" - "Ух! - улыбнулась Лена. - И тебя вытащу, и тебя растрясу!.." Не вытащила. В Котельникове они не встретились. В Котельникове погиб Баранов... Те тридцать - сорок шагов рука об руку вспоминались Павлу, когда он смотрел на самолетик, преданно державшийся "пешки", как она ни колбасила.
Страстотерпец Гранищев, не сводивший с головы колонны глаз, знал ее состав лучше, чем экипаж флагмана, но догадки, рисовавшиеся его воображению, были верны лишь отчасти.
- Чтобы не рыпались, спесь свою поуняли, - сказал Степан Кулев, удобней усаживаясь на тарелке штурманского сиденьица, поглаживая ладонью, расправляя бортжурнал. - Им только волю дай, на шею сядут. Командир справа - до того настырный, не знаю, как за консоль не заденет. Так в форточку и лезет...
- Передай, чтобы не жался. - Радиообмена с группой нет.
- Почему?
- Рабочую волну не дали.
- Ты же бегал звонить?
- Специально бегал! - подтвердил возмущенно Кулев, вспомнив последний разговор с Дусей. - Никто ничего не знает... "Гвардию", видишь, отмечают.
- Косарьков, - запросил Дралкин по внутренней связи стрелка-радиста, "маленьких" слышишь?
- Вижу, но не слышу.
- А Ростов?
- И Ростов молчит... "Маленькие" рассыпались, как картошка, одна пара держится прилично. Да ведущий...
- Справа?
- На своем месте, справа. Предельная дистанция, предельный интервал. Силен мужик, цепко держится.
- Осади ведущего, - сказал Дралкин штурману, не отвлекаясь от приборов. Дай знак рукой.
- Брысь под лавку! - скомандовал Кулев, взмахом руки отводя "ЯК" назад. Со штурманского сиденья он лучше летчика видел, что происходит справа от них. Понятливый, - доложил он Дралкину. - И покорный. Даже удивительно: такой настырный и такой покорный... Курс сто шестьдесят градусов, - бросил он летчику. - Сто шестьдесят, и никаких гвоздей до самого города. Без фотографии запомнят штурмана Кулева!