…крича: «Пожар!»… – Этот фрагмент текста Булгаков писал 1 февраля 1934 года. А вот что произошло у Булгаковых за несколько дней до этого. Запись Елены Сергеевны от 23 января 1934 года: «Ну и ночь была. М.А. нездоровилось. Он, лёжа, диктовал мне главу из романа – пожар в Берлиозовой квартире. Диктовка закончилась во втором часу ночи. Я пошла в кухню – насчёт ужина, Маша стирала. Была злая и очень рванула таз с керосинки, та полетела со стола, в угол, где стоял бидон и четверть с керосином – не закрытые. Вспыхнул огонь. Я закричала: «Миша!!» Он, как был, в одной рубахе, босой, примчался и застал уже кухню в огне. Эта идиотка Маша не хотела выходить из кухни, так как у неё в подушке были зашиты деньги!..

Я разбудила Серёжку, одела его и вывела во двор, вернее – выставила окно и выпрыгнула, и взяла его. Потом вернулась домой. М. А., стоя по щиколотки в воде, с обожжёнными руками и волосами, бросал на огонь всё, что мог: одеяла, подушки и всё выстиранное бельё. В конце концов он остановил пожар. Но был момент, когда и у него поколебалась уверенность и он крикнул мне: «Вызывай пожарных!»

Пожарные приехали, когда дело было кончено. С ними – милиция. Составили протокол. Пожарные предлагали: давайте из шланга польём всю квартиру! Миша, прижимая руку к груди, отказывался».

…Ленинград, июль, 1934 г. … – Перерыв в работе над романом оказался вынужденным. Переезд на новую квартиру, болезнь Елены Сергеевны, срочная работа над комедией «Блаженство», а затем – подготовка к поездке за границу – всё это заставило Булгакова отложить рукопись романа о дьяволе до лучших времён. Возобновил он работу в тяжёлом состоянии, когда нервное и физическое переутомление достигло предела. В это время, 11 июля, он писал В. Вересаеву: «Хочу рассказать Вам о необыкновенных моих весенних приключениях… Ну-с, в конце апреля сочинил заявление о том, что прошусь на два месяца во Францию и в Рим с Еленой Сергеевной… Послал… Первое известие: «Заявление передано в ЦК». 17 мая… Звонок по телефону: «Вы подавали? Поезжайте… Заполняйте анкету Вашу и Вашей жены». К четырём часам дня анкеты были заполнены… Наступило состояние блаженства… Вы верите ли, я сел размечать главы книги!.. 19-го паспортов нет. 23-го – на 25-е, 25-го – на 27-е… Ждём терпеливо… Самые трезвые люди на свете, это наши мхатчики… Вообразите, они уверовали в то, что Булгаков едет. Значит же, дело серьёзно! Настолько уверовали, что в список мхатчиков, которые должны были получить паспорта… включили и меня с Еленой Сергеевной. Дали список курьеру – катись за паспортами.

Он покатился и прикатился… Словом, он привёз паспорта всем, а мне беленькую бумажку – М.А. Булгакову отказано… Впечатление? Оно было грандиозно, клянусь русской литературой! Пожалуй, правильней всего всё происшедшее сравнить с крушением курьерского поезда… Выбрался я из-под обломков в таком виде, что неприятно было глянуть на меня… 13 июня я всё бросил и уехал в Ленинград…»

Елена Сергеевна описывает это событие проще, без какой-либо иронии. Вот её запись в дневнике от 20 июля:

«Семнадцатого мы вернулись из Ленинграда, где прожили больше месяца в «Астории».

За это время многое, конечно, произошло, но я не записывала ни там, ни здесь. Что я помню? Седьмого июня мы ждали в МХАТе вместе с другими Ивана Сергеевича, который поехал за паспортами. Он вернулся с целой грудой их, раздал всем, а нам – последним – белые бумажки – отказ. Мы вышли. На улице М. А. вскоре стало плохо, я с трудом его довела до аптеки. Ему дали капель, уложили на кушетку. Я вышла на улицу – нет ли такси? Не было, и только рядом с аптекой стояла машина и около неё Безыменский. Ни за что! Пошла обратно и вызвала машину по телефону.

У М.А. очень плохое состояние – опять страх смерти, одиночества, пространства.

Дня через три (числа 10-11) М.А. написал письмо обо всем этом Сталину, я отнесла в ЦК. Ответа, конечно, не было».

…попали в пустынное учреждение… – Возможно, имеется в виду здание ОГПУ на Лубянской площади, недалеко от Мясницкой. Весьма символичен маршрут Коровьева и Бегемота, задумавших осуществить поджог Москвы: Торгсин, ОГПУ, дом Грибоедова…

Сейчас в Гнездниковском загорится!.. – В начале 20-х годов в этом переулке, в доме Нирнзее, находилась московская редакция газеты «Накануне» (главная редакция была в Берлине), потом там размещался уголовный розыск.

Пора! Пора!

На плоской террасе здания… – Перед текстом Булгаков сделал обширные прочерки, поскольку несколько предыдущих глав он уничтожил.

Булгаков описывает знаменитый «Дом Пашкова», построенный в 1784-1786 годах выдающимся русским архитектором В. И. Баженовым. В 1862-1925 годах в нём размещался Румянцевский музей, а ныне – отдел рукописей Государственной библиотеки СССР им. В. И. Ленина.

До некоторой степени это напоминает мне пожар Рима. – Имеется в виду грандиозный пожар Рима в 64 г. н. э. Из 13 районов города уцелело только 3. По наиболее правдоподобной версии город был подожжён по приказу императора Нерона (правил 54-68 гг. н. э.). Пожар Москвы Булгаков обозначал сначала 1943-м, а затем 1945 годом. В рабочей тетради писателя есть интересная запись: «Нострадамус Михаил, род. 1503 г. Конец света 1943 г.».

…в Ваганьковский переулок… – с 1922 года – Староваганьковский, а с 1926 года – часть улицы Маркса и Энгельса.

…в огромнейший трёхсветный зал… – Имеется в виду Общий читальный зал. Булгаков прекрасно ориентировался в помещениях дома Пашкова, ибо часто посещал его в качестве читателя в конце двадцатых – начале тридцатых годов. В его архиве сохранились читательские билеты на посещение библиотеки.

На здоровье!

…я сумасшедший? – В следующей рукописной редакции:

– «Кончено, – горестно сказал мастер, – теперь налицо вместо одного сумасшедшего – двое. И муж, и жена!

Он приподнялся, возвёл руки к небу и закричал:

– Чёрт знает что такое!

Вместо ответа Маргарита захохотала, болтая босыми ногами, потом закричала:

– Ты посмотри, на что ты похож. Ой, не могу!

Отхохотавшись, пока мастер стыдливо поддёргивал больничные кальсоны, Маргарита стала серьёзной.

– Ты сейчас сказал правду невольно, – заговорила она, – чёрт знает что такое, и всё устроит! – Глаза её вдруг загорелись, она вскочила, затанцевала на месте и прокричала: – О, как я счастлива! О, как я счастлива! О, дьявол! Милый Воланд!

После этого она кинулась к мастеру и, обхватив его руками за шею, стала целовать его в губы, в нос, в щёки. Вихры неприглаженных волос прыгали у того на лбу и щёки загорались под поцелуями.

– Ты – ведьма! – сказал отдышавшись мастер.

– А я и не отрицаю, – ответила Маргарита, – я – ведьма и очень этим довольна».

Маргарита прижалась к нему и заговорила нежно. – В следующей рукописной редакции:

«Когда она утихла, она заговорила серьёзно, и, говоря, сползла с дивана, подползла к коленям мастера и, глядя ему в глаза, заговорила, обнимая колени.

– О, как ты страдал! Как ты страдал, мой бедный. Смотри, у тебя седые нити и вечная складка у губ. Не думай, не думай ни о чём! Я умоляю тебя! И я ручаюсь тебе, что всё будет ослепительно хорошо! Всё. Верь мне!

– Я ничего не боюсь, пойми, – ответил ей шёпотом мастер, – потому что я всё уже испытал. Меня ничем не могут напугать, но мне жалко тебя, моя Марго, вот почему я и говорю о том, что будет… Твоя жизнь… Ты разобьёшь её со мною, больным и нищим… Вернись к себе… Жалею тебя, потому это и говорю…

– Ах, ты, ты, – качая растрёпанной головой, шептала Маргарита, – ах ты несчастный маловер!.. Я из-за тебя нагая всю ночь тряслась, глядя на удавленных, зарезанных, я летала вчера, я полтора года сидела в тёмной каморке, читала только одно – про грозу над Ершалаимом, плакала полтора года, и вот, как собаку, когда пришло твоё счастье, ты меня гонишь? Я уйду, но знай, что всё равно я всю жизнь буду думать только о тебе и о Понтии Пилате… Жестокий ты человек, – она говорила сурово, но в глазах её было страдание.