– Я твоя госпожа, – попыталась переспорить его она. – Ты должен подчиняться мне так же, как и отцу.

– Приказы правителя превыше.

Крайер открыла рот, но ничего не произнесла. Она понятия не имела, что делать дальше. Как заставить их освободить Эйлу, которая не сделала ничего плохого? Её нельзя подпускать даже близко к Киноку, по крайней мере, без Крайер, которая защитит её, приглядит за ней.

Гвардейцы аккуратно обошли её, и с Эйлой, всё также висевшей в них в руках, прошли по коридору и исчезли.

Крайер стояла несколько мгновений, широко раскрыв глаза, босая и застывшая от шока, остатки горящего города по-прежнему мерцали на краях её сознания – горящего города, который, как она знала, был реальным. Это не было кошмаром. Теперь всё встало на свои места: странная паранойя Эйлы по поводу своего ожерелья, то, как она всегда его носила, будто боялась, что кто-нибудь обнаружит.

Медальон был хранителем памяти, который срабатывал от крови. Крайер слышала о подобных предметах в записях старых мастеров, в документах аукционов недвижимости, в которых перечислялись многочисленные выставленные на продажу алхимические безделушки и приспособления, ныне запрещённые для людей: серебряные модели созвездий, которые, будучи активированы раздроблёнными костями птиц, могли описывать круги над вашей головой в точном соответствии с небесными телами; стеклянные глазные яблоки, которые вращались в направлении того, что вы искали…

Но это ожерелье было не просто каким-то Рукотворным. Оно принадлежало Эйле, и воспоминания, хранящиеся в нём, были, так или иначе, воспоминаниями об истории Эйлы и её семьи. Тот, кто носил его до Эйлы – тот мужчина среди пожаров, его звали Лео, – запечатлел в медальоне свои воспоминания, и теперь они там хранились.

Она не знала, что это значит, знала только, что история Эйлы полна насилия и печали.

И теперь её будущее будет таким же, если Крайер что-нибудь не предпримет.

Она повернулась на каблуках и побежала в противоположную от гвардейцев сторону. Она мчалась по тёмным коридорам, настенные бра обдавали её жёлтым светом. Она не замедляла шага, пока перед ней во мраке не замаячила дверь отцовских покоев. Она бежала так быстро, что было трудно остановиться; ноги буквально скользили по каменным плитам. Затем она нащупала дверь, распахнула её и ввалилась внутрь.

– Отец!

Тот не спал. Он стоял у очага, глядя на языки пламени.

– Отец… – выдохнула она, – отец, они забрали её, гвардейцы забрали её, но она ни в чём не виновата...

Он медленно повернулся к ней:

– Ты о служанке? О человеке?

– Да, да, мой сигнал сработал не из-за неё. Я просто разволновалась, а гвардейцы...

– Дочь моя.

Её рот резко закрылся.

– Начальник стражи Лейкелл доложил мне, что, когда его люди вошли в твои покои, у тебя в постели был человек. Это правда?

Горячий, покалывающий румянец разлился от лица Крайер по всему телу.

– Отец, я...

– Этот человек был в твоей постели?

Крайер кивнула, ни слова не говоря.

Эзод отвернулся и снова уставился в пламя.

– Ты чуть не умерла от… припадка посреди ночи, а в твоей спальне, в твоей постели оказывается человеческая девушка. Хочешь сказать мне, что это совпадение? Что твой сигнал срабатывает только в её присутствии?

Значит ему известно, что произошло на утёсах. Даже несмотря на то, что она умоляла гвардейцев не говорить ему.

Казалось, ему известно всё.

Но он не мог знать, что на уме у Крайер и что она чувствует. Ему не известно о её Ущербности. Во всяком случае, пока.

"Мы просто спали, – хотела сказать Крайер, но даже не знала, от чего защищается. – Мы ничего не делали". А что они могли делать?

Румянец стал глубже.

– Служанка не сделала мне ничего плохого, – настаивала она как можно спокойнее. – Она ни разу не прикоснулась ко мне. Я не спала, так как размышляла… о визите королевы… и расстроилась.

– Какие же мысли столь расстроили тебя?

– Королева... очень властная, – она запнулась, пытаясь придумать оправдание.

– Что ж, тогда можешь быть спокойна. Королева и вся её свита уже отбыли. Это тоже хорошо, поскольку происшествие вызвало бы настоящий скандал, если бы она оказалась поблизости и стала тому свидетельницей.

Королева уехала.

Крайер упустила свой шанс вручить зелёное перо, встать на её сторону.

– Ходит много слухов, дочь моя, – продолжал Эзод. – Я слышу их в коридорах, на кухнях. У дворцовых слуг сложилось впечатление, что госпожа привязалась к человеческой девушке, которая ей прислуживает.

– Они ошибаются, отец, – Крайер решительно помотала головой.

– Знаю, – мягко сказал Эзод. – Ни один мой ребёнок, ни один ребёнок, созданный моей рукой, не совершил бы такого отвратительного предательства против своего Вида. Я знаю, что слуги ошибаются, дочь моя. Но людей, убеждённых в чём-то, трудно убедить в обратном. Их разум не такой сложен и податлив, как наш. Ты же не хочешь, чтобы они продолжали распространять столь опасные слухи, не так ли?

– Нет, – прошептала Крайер.

– Тогда предлагаю тебе сделку, – сказал Эзод, – потому что верю, что ты говоришь правду, хотя все остальные врут. Я дам служанке последний шанс. Ей будет позволено оставаться у твоих ног и прислуживать тебе, – он сделал паузу. – Если, конечно, не произойдёт другого инцидента. Тогда с ней придётся расстаться.

– Да, отец.

– Тем временем ты будешь носить чёрную повязку, символизирующую Движение за Независимость – как жест доброй воли, мира и терпимости между Традиционализмом и Движением за Независимость.

– Да, отец, – оцепенело ответила Крайер. – Я сделаю всё, что ты просишь.

Эзод наконец снова посмотрел на неё, и его глаза блеснули в свете костра.

– Я рад, – сказал он, – что вырастил такого послушного ребёнка.

* * *

После разговора с отцом Крайер написала письмо, в которое вложила всю душу. Она не выйдет замуж за Кинока. Она больше не будет подчиняться решениям отца.

Слова выходили из-под её пера без особых усилий, даже зашифрованные имена давались легко.

Удовлетворившись написанным, она некоторое время смотрела на влажные чернила, слегка подула на страницу, чтобы высушить их, затем вложила зелёное перо в конверт, запечатала его воском и отдала одному из отцовских посыльных.

– Доставь его, – сказала она с улыбкой, представив хитрое выражение, которое появится на лице королевы Джунн, когда она получит это письмо по прибытии в Варн. Королева поймёт, что у неё появился союзник. И вместе они одолеют сказочного волка.

Подруга,

ты сказала мне, что страх – это способ выживания.

Надеюсь, ты права.

Среди нас действительно бродит волк, и нам надо действовать сообща, чтобы выследить его. Если он убьёт снова, добычу разделят трое. Двоих найдут с красной кровью на руках. Чтобы найти третьего, смотри вперёд; он ближе, чем ты думаешь.

Во время нашего последнего разговора ты сказала: “Нужна всего одна умная лиса, чтобы победить тысячу человек".

Признаюсь, хотела бы я быть этой лисой.

В эти дни тени стали длинными. Скоро ночи начнут поглощать нас целиком. Я всегда боялась зимы, но сейчас больше, чем когда-либо.

Лиса

16

Гвардейцы провели Эйлу через недра дворца: по лабиринту западного крыла, затем через деревянную дверь и вниз по беломраморным ступеням, которые казались бесконечными, и чем дальше они спускались, тем холоднее и сырее становился воздух вокруг. Её уводили под землю. Эйле не удавалось унять дрожь в руках, даже немного. Они были так глубоко под землёй, что тут можно было кричать во всю глотку, но все звуки поглотят грубые, уродливые каменные стены и темнота.

Неужели её ведут на смерть прямо здесь и сейчас?

Она подумала о своём преступлении – свернуться калачиком рядом с миледи, в её постели. О чём она думала? В тот момент после яростной ссоры со Сторми, страха и замешательства она пришла туда, не думая и не задавая вопросов. Ноги сами привели её к Крайер.

Может быть, это потому, что Крайер так долго была объектом её мыслей и навязчивых идей? Задолго до того, как она стала её служанкой? А теперь одержимость начала выходить наружу, уже не такая простая, как желание убивать, теперь временами окрашенная желанием чего-то другого?

Желанием, которое Эйла просто не могла выразить.

Чувство вины и стыда взорвались внутри, и она чуть не согнулась пополам, её стошнило, но гвардейцы крепко держали её и продолжали вести вперёд, в темноту.

По крайней мере, напомнила она себе, она кое-что узнала прошлой ночью.

Крайер упомянула кое-что важное, потенциально очень важное.

У Кинока есть “особый компас". Если бы это было что-то другое, она бы не придала этому значения: компас и компас; он указывает на север и всё.

Но особый компас, который носит Хранитель Железного Сердца, – это нечто другое.

Они свернули за угол к другой лестнице. Один из гвардейцев отпустил её руку из-за узости лестничного пролёта, и она инстинктивно потянулась к знакомой тяжести ожерелья, но пальцы не нащупали ничего, кроме кожи.

Нахмурившись, она ощупала вокруг горла, потом волосы (ожерелье иногда путалось в волосах, пока она спала), а потом вокруг воротника рабочей формы. Ничего. Она проверила нижнее бельё. Ничего. Оно также не зацепилось за внутреннюю сторону рубашки.

Если страх был холодной водой, то паранойя – льдом. Она расползлась по коже, как иней по оконному стеклу.

Она потеряла ожерелье – самое простое и самое ужасающее объяснение. Пропало её ожерелье – пропала единственная вещь, которая у неё была, из-за которой её (и Бенджи) могли убить. Она потеряла ожерелье. Когда? В спальне Крайер только что, когда гвардейцы выволокли её из постели? В коридорах до этого?

Если кто-нибудь его найдёт?

Если оно выведет их на неё?

Бенджи.

Погружённая в свои мысли, Эйла чуть не влетела в спину гвардейцу, когда они наконец спустились по ступенькам. Было так темно, свет факелов падал далеко друг от друга на влажные каменные стены, что она не заметила каменную дверь, пока кто-то не отпер её изнутри.