Другое место, тёмное и пустое. Другое место, где она была совершенно одна, где не было ничего, кроме ветра в голове.

Уборная, где она пряталась во время налёта. Когда они ворвались внутрь и забрали всё.

Эйла опустилась на кожаную скамью и подтянула колени ко лбу. До сих пор она не осознавала, что дрожит всем телом, но в тишине салона не могла остановиться. Она чувствовала, как даже что-то важное в глубине души – её месть – начала трепетать. Она всегда была похожа на жарко пылающий костёр, но теперь она подпрыгивала и опускалась, и так много раз, как будто пламя поливало лёгким дождём.

Она не сразу поняла, что это за чувство: неуверенность.

* * *

Перед самым рассветом Бенджи затряс Эйлу с такой силой, что она почти, почти вернулась в тот день.

Когда она открыла глаза, он нависал над ней в темноте. Его лицо было бескровным, губы сжаты в белую линию. Одной рукой он сжимал её плечо, другой схватил её одеяло, так крепко сжав его в кулак, что казалось, костяшки пальцев вот-вот прорвутся прямо сквозь кожу.

– Эйла, – сказал он. – Произошло что-то ужасное. Нессу убили.

Эйла пошатнулась.

– Это невозможно, – услышала она собственный голос. – Я же буквально сегодня видела её во дворце.

– Зря ты так. Они способны на всё. Ты знаешь это лучше, чем кто-либо другой, – сказал Бенджи. – Говорят, гвардейцы пытались забрать у Нессы ребёнка, а она не отдавала, и...

– Как это… вообще могло случиться? – голос Эйлы срывался.

Слова душили её. Она попыталась закрыть глаза, но тогда в голове возникали крики брата и рассеивали тьму. Запах горелой плоти, пепла. Парализующий страх, от которого немеешь. Она открыла глаза. Видеть лучше, чем не видеть.

Лицо Бенджи было потрясённым, руки тряслись от страха, или гнева, или чего-то большего:

– Брось, ты же знаешь, что о таком я не стану врать. Все видели её труп, Эйла, включая Тома.

– Но почему? Что она сделала? За что её наказали?

– Слышал, она зашла туда, где ей быть не следовало, – Бенджи сжал челюсть. – Кто-то сказал, что три дня назад её носовой платок нашли в покоях скира. Наверное, подумали, что она что-то вынюхивает.

Он продолжал говорить, но Эйла уже не слушала.

Её носовой платок нашли в комнате скира.

Подумали, что она что-то вынюхивает.

Во рту появился привкус жёлчи, кислый, мёртвый и противный. Эйла чувствовала, как к горлу подступает комок – её вот-вот вырвет, или, может быть, это было просто чувство вины, физическое чувство внутри неё, душащее её, как сорняк.

"Это я виновата," – подумала она. Это не Несса что-то вынюхивала. Это не она оставила свой платок на полу, как флаг капитуляции, неопровержимую улику. Теперь Несса мертва, Том вдовец, а Лили осталась без матери.

– Нет… – Эйла помотала головой.

– Тише! – Бенджи огляделся вокруг.

– Мне нужно идти, – выдавила она и встала, а потом оказалась у двери.

Может быть, люди смотрели, но она не замечала. А потом она оказалась снаружи в платье, едва завязанном на шее и запястьях, в предрассветной прохладе, где темнота на вкус похожа на соль.

Они нашли носовой платок Нессы в комнате скира. В комнате скира. Почему Несса не сказала пиявкам, что отдала свой носовой платок, что её нога никогда не ступала в покои Кинока?

Возможно, Несса всё же рассказала.

Возможно, тогда это уже не имело значения… или было слишком поздно.

У неё пытались забрать ребёнка.

Придут ли они в следующий раз за Эйлой?

Или за Бенджи?

Эйла вспомнила собственное лицо на схеме Кинока, лицо Бенджи, его волосы, похожие на завиток чёрных чернил, эту длинная красная нить… Киноку известно, что Бенджи – единственный, кто небезразличен Эйле. Если он захочет наказать её, он знает, как это сделать.

Она согнулась пополам, одной рукой упёршись о каменную стену здания для прислуги, и рухнула в чахлую траву. Желудок скрутило спазмом, хотя наружу не вытекло ничего, кроме тонкой струйки слюны. В желудке и так было пусто.

Если Несса что-то рассказала, Бенджи сейчас в серьёзной опасности.

Если Несса ничего не рассказала, значит, она умерла за Эйлу, из-за Эйлы…

– Эйла? – Бенджи окликнул её сзади, и Эйла побежала.

Бежала от вида его лица: веснушек, карих глаз, чернильно-чёрных кудрей.

Может быть, уже слишком поздно. Схема, линия, соединяющая их.

Она свернула за угол здания для прислуги и продолжила идти, шлёпая тонкими туфлями по утоптанной грязи. Она пробежала мимо фруктовых садов.

И тут она увидела их.

Висящие между двумя деревьями у входа в сады. Где все могли видеть. Подвешенные, как фонарь.

Туфли Нессы. И её носовой платок.

Кровь на нём (из разбитого носа Эйлы после той дурацкой встречи с Фэй) засохла и потемнела, но перепутать её было невозможно. Носовой платок трепетал на ветру, бледный, как платье Люны, которое, казалось, она видела целую вечность назад, но вдруг оно снова встало у Эйлы перед глазами.

Под деревьями собралось несколько слуг. Они молча смотрели на туфли и носовой платок. Просто смотрели.

Эйла слышала собственное дыхание, слишком громкое и хриплое в тишине раннего утра, но не могла успокоиться.

В толпе была и Малвин в своей белой шляпке. После долгой паузы она отвернулась от носового платка, туфель и поспешила прочь, втянув голову в плечи. Прежде чем Эйла осознала, что делает, она уже гналась за ней.

Она быстро догнала Малвин.

– Эй!

Гнев, печаль, паника, наполнившие вены, – всё сузилось в точку. Её трясло от нетерпения. Несса умерла. Но Бенджи ещё жив – пока. Она должна быть уверена, что он в безопасности. Пока больше никому не известно о схеме Кинока. Она никому не говорила.

И никто, никто больше не умрёт из-за неё, если только не Крайер.

Малвин резко обернулась. Её глаза были дикими, лицо бескровным.

– Ты, – сказала она. Скорее, сплюнула.

Эйла пропустила это мимо ушей.

– Ты работаешь во дворце дольше любого из нас, – сказала она. – Ты знаешь больше, чем... чем кто-либо другой теперь, после того как Нессы...

– Чего тебе надо? – Малвин сплюнула.

– Правду. О Нессе и о том, что она сделала, что им сказала, за что её убили...

– Из-за тебя я лишилась работы, – рот Малвина искривился. – Ты отняла мою работу, мои деньги. Я тебе ничего не должна.

– Я прошу не для себя.

– Тогда послушайся моего совета, – сказал Малвин, подходя к Эйле. Теперь она была так близко, что Эйла чувствовала её запахи: трав и муки, как на кухне. Её волосы под белой шляпкой были влажны от пота. – Не проси ни ради кого, кроме себя. Думай только о себе. Только так можно выжить в этом месте.

– Малвин...

– Они знают о нас всё, – выдохнула Малвин. – Всё, что мы делаем. Всех, кого мы… – она попятилась назад, сжав кулаки и задрожав. – Скир следит за всеми.

– Скир? Что ты знаешь о Киноке?

– Нет уж, ничего у тебя не выйдет, – прошипела Малвин. – Не хочу, чтобы со мной поступили так же, как с Фэй. Ты видела, что случилось с её сестрой.

– Фэй...? – Эйла нахмурилась, гобелен в покоях Кинока и схема, которую он прикрывал, не выходили у неё из головы. – Неужели... неужели Фэй чем-то провинилась перед Киноком? И поэтому пиявки убили Люну? Ты этого боишься?

– Не хочу говорить об этом, – прошептала Малвин, её глаза метались по сторонам. – Не хочу навлекать на себя беду, – затем она наклонилась ближе, говоря почти шёпотом. – Могу сказать только одно: присматривай за солнечными яблоками. Скир надёжно хранит свои секреты. Держись от него подальше.

Надёжно? Подальше?

Эйла ждала, но Малвин больше ничего не объяснила.

– И это всё, что ты слышала? – спросила Эйла, стараясь не показывать своего разочарования.

Малвин кивнула головой:

– Это всё. Я же говорила тебе, что немного не знаю. Я не сую свой нос туда, куда не надо, – многозначительно сказала она, – потому что не хочу, чтобы кто-то ещё умер из-за меня.

– Конечно, – согласилась Эйла, понимая, что разговор окончен. – Спасибо тебе, Малвин.

– Не подходи ко мне больше. Я не буду с тобой разговаривать, – Малвин сплюнула на землю к ногам Эйлы. – Я не хочу закончить, как Несса.

Затем она гордо удалилась.

Эйла осталась стоять одна посреди сада и долгое время не двигалась. Она чуть не плакала, хотя утратила эту способность много лет назад.

Бенджи хотел присоединиться к восстанию на Юге вместе с Роуэн, хотел уехать, ведь она сказала Бенджи, что шансы в их пользу. Что положение Эйлы в качестве служанки – их шанс совершить настоящую Революцию. Он поверил ей.

То же самое предчувствие, что посетило её прошлым вечером в музыкальном салоне, вернулось к ней и сейчас: взлёты и падения, страх. Неужели она сделала неправильный выбор?

Имеет ли это значение?

Она посмотрела на свои руки. Они дрожали.

Роуэн. Ей хотелось поговорить с Роуэн, ей нужен её совет. Нужно, чтобы она была рядом. Хочется чувствовать, что Роуэн всегда будет рядом, чтобы перевязать ей раны, поставить на ноги. Роуэн, которая помогла ей в жизни – которая уже уехала, чтобы возглавить восстание на юге, броситься с головой в видение справедливости, в которую она верила.

Роуэн не было рядом, чтобы утешить её, но благодаря ей Эйла знает, что должна делать.

В конце концов, сегодня она кое-что выяснила. У Кинока есть кабинет, отдельный от его покоев. И в этом кабинете есть сейф.

Стая птиц взмыла в небо, криками призывая рассвет.

Она зашла слишком далеко. И она знала: пути назад уже нет.

9

На следующий день после того, как гвардейцы отца убили женщину и повесили её туфли на солнечных яблонях, утренний свет окрасился в странный оттенок.

К рассвету, когда Эйла должна была прийти и разбудить её, Крайер уже слышала об убийстве – от не менее перепуганной служанки, которая вошла к ней в покои, чтобы подбросить дров в очаг, даже не от отца. Крайер стояла посреди своей комнаты и дрожала от тошнотворной смеси ужаса, ярости и мучительного горя. Она знала, что подобные вещи иногда случались в других местах, но отец уже много лет не назначал такого сурового наказания, тем более по такой бессмысленной причине.