Она опустилась на колени, прищурилась и вгляделась в крошечную щель между дверью и косяком. Взломать замок не составит особого труда – брат научил её. Она полезла в карман, достала шпильку для волос, которую ранее украла из комнаты Крайер, и осторожно вставила в замочную скважину. Взламывать замки – дело грубое и не слишком красивое, по крайней мере для неё. Хотя брат Сторми был настоящим знатоком этого дела. Он смог взломать замок в семейном коттедже ровно за десять секунд. Стиль Эйлы был больше похож на “подёргай дверную ручку и посмотри, что получится". Она прикусила губу, вставила шпильку в замочную скважину, и… щёлк.

Затем она достала носовой платок, который Несса одолжила ей ранее, чтобы промокнуть разбитый нос, и воспользовалась им, чтобы стереть отпечатки пальцев или следы кожного жира, когда поворачивала дверную ручку, осторожно приоткрывая дверь. Она по-прежнему стояла на коленях, и только поэтому увидела то, что увидела.

Волосок из дверной защёлки бесшумно упал на каменные плиты.

Эйла вся похолодела. Это была не обычная ловушка, с помощью которой они со Сторми обычно разыгрывали друг друга: кувшин с водой над входной дверью, верёвочка, о которую неизбежно споткнёшься, или чайник, с грохотом падающий на пол. Такие ловушки были очевидны, их использовали, чтобы отпугнуть злоумышленника или подать сигнал предупреждения.

Эта ловушка была другой. Только человек, установивший ловушку, мог знать, что дверь открывали, что кто-то побывал в этой комнате. Кинок не хотел пугать незваных гостей. Он просто хотел знать, были ли такие. От этого у Эйлы на душе стало ещё более жутко. Она вздрогнула и, подобрав волосок, осторожно положила его в карман, чтобы вернуть на место при уходе, как, должно быть, делал Кинок. Затем она проскользнула внутрь.

Его покои были почти точной копией покоев Крайер. Тут стояла точно такая же кровать, как у неё, большая, с четырьмя столбиками и полотняным балдахином, зеркало, ванна, большой деревянный сундук в углу. Однако Кинок не поддерживал огонь в очаге, поэтому в комнате было так холодно, что в своей тонкой форме служанки Эйла невольно задрожала. А ещё тут висел гобелен.

Она методично искала любые карты, рисунки, символы или книги с информацией о Железном Сердце. "Думай, как он, – повторяла она себе, снова обматывая руку носовым платком и проводя пальцами по крышке деревянного сундука. – Думай, как автом".

В сундуке не оказалось ничего, кроме одежды и нескольких монет. Ничего не оказалось ни в ванне, ни вокруг неё, ни за зеркалом, ни на полупустой книжной полке, ни у камина… Эйла проверила каждую поверхность, каждый уголок, каждую тень, постельное бельё, ширму для купания, занавески; она даже залезла под кровать, чтобы посмотреть, не спрятано ли что-нибудь в раме кровати… Ничего.

Разочарованная и всё больше нервничающая с каждой минутой, Эйла наконец повернулась к гобелену. Он был прекрасен – вытканная сцена с музыкантами, играющими для маленькой девочки с золотистыми глазами. Эйла ощупала его по краям, приподняла на стене, чтобы проверить обратную сторону… но когда она подняла его, то под ним была не каменная стена, а бумага.

Сердце подскочило к горлу, она схватила гобелен обеими руками и ещё сильнее подняла над головой, пытаясь разглядеть, что под ним скрывается.

Сначала Эйла подумала, что это карта. Но потом поняла, что нет, она была слишком обширной. К тому же там не было ни суши, ни голубого океана. Карта звёздного неба? Она прищурилась в темноте, пытаясь разглядеть рисунок…

И у неё перехватило дыхание.

Кинок не увлекался звёздами.

Он коллекционировал людей.

Там были нарисованы в мельчайших деталях человеческие лица. Их были сотни, каждое выполненное чёрными чернилами, размером не больше медной монеты. Эйле потребовалось всего мгновение, чтобы увидеть лицо, которое она узнала: Несса. И правее, на расстоянии вытянутой руки: Том, муж Нессы, который ухаживал за садами. Там были Лорел, Гедд, Ри с кухни. На рисунке Ри виднелся даже глубокий рябой шрам там, где раньше был её левый глаз.

Там были Юн с кухни, Идрик, Уна, Джек. Каждый рисунок был связан с другими рисунками нитками разного цвета: красной, синей, золотой. С расстояния в несколько шагов это действительно было похоже на звёздную карту, ночное небо, полное созвездий.

Нессу и Тома, которые не скрывали своей любви друг к другу, соединяла красная линия. Гедда и его близкого друга, ещё одного конюха по имени Кет, соединяла синяя линия. Лорел и её младшую сестру Эди – золотая. Нити протянулись по всей схеме, их были десятки и десятки, они пересекались друг с другом, создавая обширную, сложную сеть… связей.

С нарастающим холодным, болезненным ужасом Эйла поискала на схеме одного конкретного человека.

Бенджи.

Синие линии соединяли Бенджи с парой других слуг. Золотых линий не было – семьи у него нет.

Зато имелась одна яркая кроваво-красная линия. Она, как вена, пересекала всю схему.

Лицо на другом конце линии принадлежало Эйле. Она уставилась на своё крошечное изображение: круглое лицо, иссиня-чёрные волосы. Красная нить подходила прямо к её горлу.

Забавно, но её первой реакцией было горячее смущение. Кинок считает, что они с Бенджи любовники? Почему? Их отношения не выходили за рамки дружеских, они никогда не заходили дальше, да и не могли. (Однажды Бенджи прижался к ней лбом, и на мгновение Эйла подумала – нет.) В течение многих лет Эйла изо всех сил старалась держать Бенджи на расстоянии вытянутой руки. Она знала, что даже от дружбы становишься слабым, а трудные решения становится только труднее принимать там, где в первую очередь нужно думать о себе.

А как же любовь? Она ещё хуже, чем слабость.

Любовь ломает тебя. В конце концов, именно от любви Эйла неделями плакала после смерти семьи и сворачивалась калачиком, не в силах пошевелиться. От любви ждёшь смерти, желаешь её, жаждешь её, просто чтобы освободиться от боли.

Как только Роуэн поставила Эйлу на ноги и дала ей возможность начать всё сначала, Эйла поклялась, что никогда больше не позволит любви сломить себя.

Сейчас Эйла вздрогнула и наклонилась ближе, почти касаясь носом схемы. Она не могла не заметить, что её лицо было единственным на карте, с которым была связана только одна нить. От остальных чернильных лиц отходили нити всех цветов – друзья, братья и сёстры, возлюбленные.

Медленно, словно в трансе, Эйла продолжала искать знакомые лица. Там было много тех, которых она наполовину узнала. Она мельком видела их в Калла-дене – сельских жителей и торговцев. Есть ли Роуэн на этой схеме? А Фэй?

А Люна?

Какого цвета линия соединяет тебя с умершими?

Вглядываясь, Эйла встала на цыпочки. Вот она – Фэй с безумными глазами. От неё шла чёрная нить. Эйла проследила за ней – но лицо на другом конце нити Фэй было зацарапано. Её чёрная нить ни к чему не вела.

Это, должно быть, была Люна.

Эйла уставилась на царапины, которые когда-то были лицом Люны, желая, чтобы правда оказалась неправдой, но было слишком поздно; она уже поняла, почему нить была чёрной; это было ужасно и вызывало отвращение, но всё равно оставалось единственным правдоподобным объяснением.

Зачем Киноку эта схема? Зачем ему знать все эти связи?

Если только... если только он каким-то образом не использует человеческие отношения против самих людей, чтобы держать их в напряжении, в узде.

Эта мысль поразила её, как раскат грома. Вот и разгадка тайны смерти Люны.

Это не было наказанием за какой-то проступок. "Это была не она, не она", – твердила Фэй.

Потому что Люна не сделала ничего плохого.

Смерть Люны стал наказанием за что-то, что сделала Фэй.

Вот для чего нужна схема – находить человеческие слабости и использовать их.

Это было за гранью жестокости и больного воображения.

Это была работа мастера-манипулятора.

Боги, неудивительно, что Фэй сошла с ума. "Возьмите меня вместо неё, – кричала она. – Убейте меня вместо неё".

Скрип в коридоре за дверью Кинока вернул Эйлу к настоящему. Она выпустила из рук гобелен, отпрыгнула от карты и прижалась к стене. К счастью, никто не вошёл внутрь. Шаги стихли дальше по коридору. Здесь небезопасно. Задыхаясь, со звоном в ушах, она выскользнула из покоев Кинока, не забыв вставить волос в щеколду, и закрыла за собой тяжёлую деревянную дверь. Затем она практически побежала по коридору, прочь от морозильной камеры, потухшего очага и похожей на паутину схемы с лицами.

Она свернула за угол и направилась по узкому коридору к лестнице, которая должна была вывести её наверх, к свету и теплу. Дыхание сбивалось.

Эйла пыталась запоминать повороты, пока спешила по коридорам: налево, налево, направо, – но перед глазами стояли рисунки, крошечные чернильные веснушки Бенджи, её собственные чернильные волосы, и она сбилась со счёта: налево, потом направо… нет, ещё раз направо. Она безнадёжно заблудилась.

Затем она резко остановилась перед дверью с золотым молотком в форме арфы.

Музыкальный салон.

Она сунула руку в карман и нащупала холодный металлический ключ, который дала ей Крайер. Тяжело дыша, Эйла дважды чуть не выронила его, прежде чем наконец вставила в замок. Ключ повернулся, дверь открылась, и вот он: музыкальный салон.

Мимолётный вздох облегчения сменился совершенно другим чувством – удивлением. Страхом. Крайер не преувеличивала толщину стен. Когда Эйла закрыла за собой дверь, тишина окутала её, как живое существо, или как бархат, прижатый к губам. Внутри музыкальный салон был прекрасен – просторный, с высоким сводчатым потолком. Эйла могла различить большие тёмные очертания того, что, должно быть, было двумя дюжинами музыкальных инструментов, даже больше, висевших на стенах. Но, звёзды и небо… тишина. Тут было тихо, как в могиле. Ей потребовалось мгновение, чтобы понять, что ей напоминает это место.