В задней части помоста, прямо перед лицом Крайер, было вырезано тело обнажённой человеческой женщины. Её конечности, длинные и сломанные, переплетались с телами вокруг неё; её волосы золотым облаком обрамляли голову. Как и все остальные тела на помосте, её лицо было обращено вверх, будто она тоже слушала речь Эзода. Но в отличие от Крайер и Кинока, в отличие от всех гостей-автомов, её лицо было искажено выражением чистой муки. Широкий и кривящийся рот, огромные, гротескные, почти лягушачьи глаза. Виднелась одна из её рук, пальцы были жёсткими и заострёнными, как когти стервятника. Другие тела хватались за неё – руки были на её бёдрах, ляжках, лодыжках, –будто отчаянно пытались взобраться, используя её тело как лестницу. Им хотелось убежать.
– Единство политики, мысли, семьи заложено в нашем Проекте, – говорил Эзод. – Сегодня леди Крайер из Рабу и скир Кинок с Западных Гор принесут клятву верности друг другу и, прежде всего, основным принципам нашего славного общества. Дочь моя и достопочтенный скир, поднимитесь ко мне.
Секунду Крайер не двигалась. Затем Кинок прошёл мимо неё, направляясь к помосту. Она стряхнула оцепенение со своих конечностей и последовала за ним.
Ступени, встроенные в боковую часть помоста, имели форму сложенных чашей человеческих рук. Крайер медленно поднялась наверх, осторожно ставя ноги в их позолоченные ладони.
После этого время потекло само по себе. Церемонию Крайер воспринимала фрагментами: голос отца, гремящий по большому залу, когда он декламировал древние, получеловеческие слова; глаза Кинока, устремлённые на Крайер; неподвижная толпа, как сборище статуй, уставившаяся на Крайер тысячей пустых глаз. Это собственное сердце стучит у неё в ушах? Она слышала какой-то стук и тихие щелчки своих систем. Не ускорили ли они ход?
Дышит ли она?
Она всё время забывала дышать.
Четыре вдоха в минуту.
Она не приходила в себя, пока не пришло время, а время пришло. Кинок поднял церемониальный нож. На его лезвии отразился свет всех четырёхсот свечей, и Крайер смутно подумала о звёздах или светлячках.
Затем Кинок сказал:
– Мы будем связаны телом и кровью.
Она опёрлась предплечьем о край помоста, и он почти нежно провёл лезвием по её коже от локтя до запястья.
Тут же выступила тёмно-фиолетовая кровь. Эзод крепко схватил Крайер за плечи – уверенность? гордость? Они с Киноком смотрели, как кровь стекает по её руке и пальцам, капли падают на золотой пол помоста, сбегают крошечными ручейками по внешней стене, по лицам и телам обнажённых позолоченных людей. Ни одна капля не попала на платье Крайер. Кинок отложил нож в сторону. Длинными, уверенными пальцами он развязал повязку, которую Крайер носила последние несколько месяцев, и положил её рядом с ножом – красный свёрток, змея.
Как и обычно, после раны пришла боль. Рука Крайер ужасно заболела, хотя она логически понимала, что длинный и аккуратный порез на коже (хирургически точный, отстранённо подумала она) уже начал заживать. Ей потребовалось собрать все силы, чтобы стоять спокойно, сохранять непроницаемое выражение лица и позволить себе истечь кровью. Ей дали всего несколько мгновений, чтобы собраться с силами, прежде чем настала её очередь взяться за нож. Порез, который она сделала на предплечье Кинока, был далеко не таким аккуратным, как у него, – немного дрожащий, в некоторых местах слишком глубокий или слишком неглубокий, – но, конечно, его кровь всё равно пролилась. Она развязала его повязку и отбросила её в сторону. И под руководством Эзода они прижались друг к другу предплечьями, фиолетовая кровь смешалась между ними, стекая по локтям. Единственная капля упала на юбку Крайер.
– Мы будем связаны, – сказала Крайер. Её голос был тихим, но ясным, как звон колокола, разносящийся по бальному залу. – Телом и кровью.
– Мы будем связаны, – пробормотал Кинок, встретившись с ней взглядом. Они застыли в своей позе – лицом друг к другу, прижавшись друг к другу ранами – ещё на мгновение.
Затем Эзод сказал:
– Свершилось! – и толпа, которая до этого молчала, повторила в унисон:
– Свершилось! – тысячеголосый хор.
Крайер отвела взгляд от лица Кинока так быстро, как только смогла. Она посмотрела на крошечное тёмное пятно на юбке – каплю упавшей крови.
Свершилось.
По окончании церемонии Крайер могла свободно пообщаться с гостями, хотя ей этого совершенно не хотелось. Кинок помог ей спуститься с помоста, поддерживая своей прохладной рукой, и вместе они шагнули в ожидающую толпу. Музыканты молчали в течение всей церемонии, а сейчас снова заиграли серию вальсов, музыка которых мягко переливалась под гул разговоров. Крайер вскоре уступила отца члену Совета, а Кинока – женщине, которая, очевидно, тоже была скиром, но Крайер не сожалела. Она была не в настроении для светских бесед. Руку перевязали, но она по-прежнему болела, а внутри вернулось тошнотворное ощущение. Возможно, оно никогда и не уходило.
Найдя тихое местечко возле одного из гобеленов, Крайер поймала себя на том, что украдкой поглядывает на единственных людей в бальном зале, которые не были слугами – музыкантов, расположившихся в дальнем углу. Это был квартет: лютня, арфа, свирель и медленный, ритмичный барабан. Они не поднимали головы, склонившись над своими инструментами. Дирижёра не было, и всё же каждое произведение плавно перетекало в следующее, сладковатые тарринские баллады сменялись варнскими танцевальными песнями, а потом быстрыми и лёгкими мелодиями, которые напоминали Крайер солнечный свет, рассеянный в океане и искрящийся в волнах. С каждой новой песней Крайер думала: понравится ли она Эйле?
Толпа расступилась, когда она направилась к краю бального зала в поисках свободного места, воздуха и тишины – всего того, чего она жаждала, но не могла найти здесь. Каждые несколько минут её останавливал гость с добрыми пожеланиями, новостями, представлением или бокалом бледного вина.
В первый раз, когда она увидела кого-то с чёрной повязкой, так похожей на красную, которую Кинок только что снял с её предплечья, она не обратила на это особого внимания.
Во второй раз она подумала, что это странное совпадение.
В третий раз она задалась вопросом: не является ли это новым модным трендом?
В четвёртый раз она решила задать вопрос и заметила давнюю знакомую: девушку по имени Рози, дочь купца, достаточно важного, чтобы посещать дом правителя несколько раз в год, но недостаточно важного, чтобы оказывать какое-либо значительное влияние на Совет. Рози была одета в платье из тёмно-синего шелка с волосами, собранными на макушке в блестящий узел. На носу красовались крошечные веснушки, щёки были подрумянены. На левой руке у неё красовалась полоса чёрной ткани.
– Леди Крайер! – позвала Рози и оторвалась от разговора с другой девушкой, чтобы скользнуть к ней, двигаясь с той непринуждённой грацией, которая должна быть свойственна всем автомам. Она всегда была такой. – Леди Крайер, сколько лет, сколько зим!
– По меньшей мере год, – сказала Крайер. – Очень надеялась, что ты придёшь сегодня вечером.
И она говорила серьёзно. Крайер чувствовала, что Рози больше всего заинтересована в ней из-за возможности социального продвижения, возможно, полагая, что Крайер, как дочь правителя, могла бы помочь ей улучшить собственное положение. Но даже несмотря на это, Крайер ценила, что у неё есть кто-то, кому можно регулярно писать, благодаря кому её жизнь становится не такой скучной и замкнутой.
За последние несколько лет они написали друг другу несколько писем и были настолько близки, насколько двух автомов люди могли назвать “друзьями". Автомы не дружили так, как люди, поскольку такие отношения не закладывались ни рождением, ни воспитанием – они не предполагались Традиционализмом и, следовательно, не укреплялись, как поощрялись семья и некоторые виды искусства при правлении Эзода.
Возможно, именно поэтому Рози выглядела такой удивлённой – и одновременно радостной.
– В самом деле? Я польщена, миледи.
– Что у тебя за чёрная повязка на руке? Ты никогда не упоминала об этом в переписке. Это такая новая мода?
Рози рассмеялась, а затем, казалось, поняла, что Крайер говорит серьёзно.
– О! Нет, миледи, – сказала она, слегка смущённо улыбнувшись Крайер. – Разве вам не известно? Это символ вашего жениха.
– Его символ?
– Да! – Рози одним глотком допила вино и передала пустой бокал слуге-человеку, взяв у него полный. Потребовалась бы, наверное, бочка вина, чтобы как-то повлиять на способности автома; видимо, она была полна решимости достичь этой точки. – Так мы обозначаем товарищей по Движению.
Движение за Независимость?
Крайер нахмурилась, оглядывая переполненный бальный зал. Присмотревшись, она заметила, что практически каждый десятый гость носит чёрную повязку. Неужели у Кинока так много преданных последователей? И, похоже, они не боятся заявить о своём участии в Движении столь открыто, прямо под носом у Эзода.
– Ясно, – сказала она. – А ты... тоже состоишь в Движении?
– О, да. Вообще-то, я узнала о Движении от своего жениха. Он где-то здесь – Фоер, сын Советника Эддока. Вы знакомы?
– Да, я знаю Фоера, – из того, что могла вспомнить Крайер, он был тихим, непритязательным мальчиком, мягче, чем хотелось его отцу. – Поздравляю с таким хорошим женихом.
– Спасибо, миледи, – сказала Рози. Затем она огляделась по сторонам, словно убеждаясь, что за их разговор никто не подслушивает, и наклонилась ближе. – По правде говоря, этого бы никогда не случилось, если бы не скир Кинок.
– В смысле?
– Поместье Советника Эддока сильно пострадало во время Южных Бунтов. Если бы скир Кинок не предупредил его, не помог ему отразить нападения, люди бы захватили его поместье. Советник Эддок, его муж, мой Фоер – всех их могли убить.