– Что ты имеешь в виду? – переспросила Эйла. – Я… я Эйла. Мы даже знакомы. Помнишь? Я подруга Роуэн. Не знала, что ты жива. Клянусь, я бы нашла тебя. Роуэн тоже ещё не знает. Мы думали, тебя забрали.

Фэй рассмеялась.

Или закричала.

– Забрали меня, – повторила она. – Забрали меня. Нет, не совсем. Хотя должны были. Заслужила. Это не она, не она.

Её глаза были столь же безумными, как и раньше. Обычно такие глаза можно увидеть на кладбищах, на казнях, или при сожжении. Эйла впервые ощутила укол беспокойства по спине. Она слышала о том, что Эзод брал слуг-людей во дворец за долги, даже разлучал их с семьями, но разве смерть Люны – не достаточное наказание?

– Что "не она"? – переспросила Эйла. – Ты говоришь о Люне?

– Не произноси её имени, – прошипела Фэй и оскалилась.

– Что она сделала? – спросила Эйла. Тут явно скрыта какая-то тайна. – Чем провинилась Люна? Что она сделала?

– Яблоки, – пробормотала Фэй, хватаясь за свои волосы. – Яблоки, яблоки...

Затем она заорала так, что звук отразился эхом от стен крошечной стиральной комнаты, и бросилась вперёд стремительно, как автом – в одну секунду она пересекла комнату и оказалась прямо перед Эйлой, её грудь вздымалась. Эйла отпрыгнула назад, прикрываясь мешком с бельём, как жалким щитом, но было слишком поздно.

– Не трогайте её! – визжала Фэй. – Не трогайте сестру!

Она вслепую взмахнула рукой, пытаясь схватить Эйлу за нос. Эйла отшатнулась, почувствовав острую боль в том месте, куда её ударили. Она протянула руку, чтобы ощупать лицо – пальцы оказались красными от горячей липкой крови, потёкшей из носа.

– Я сказала, не трогайте её! – хрипела Фэй, мотая головой и разбрызгивая капли пота. – Не трогайте её! Возьмите меня вместо неё! Не трогайте её! Нет-нет-нет-нет-нет-НЕТ…

Её голос дрогнул, и она попятилась, сначала медленно, а потом чуть не споткнулась. Фэй ударилась об одну из ванн, кипяток выплеснулся через противоположную стенку, лопатка со звоном упала на пол, а затем Фэй взвыла и выбежала из прачечной в поглощающую темноту коридора. Прохладный воздух ворвался в вонючую, влажную комнату для стирки.

Дрожа, Эйла откинула голову назад, чтобы остановить кровотечение. Нос болел, но не настолько, чтобы быть сломанным. Просто слабый укол, пульсирующий в такт биению сердца, болезненное напоминание… о чём? О горе Фэй? О её безумии? О том и другом?

Яблоки, яблоки.

– Вот, возьми, – сказал кто-то у неё за спиной, и она вздрогнула – но в дверях стояла Несса со своим неизменным ребёнком на перевязи. Она протягивала Эйле носовой платок, внимательно разглядывая её своими глазами-бусинками. – Вытри кровь, – сказала она. – Тебе повезло, что сегодня леди занята приёмом гостей, чтобы возиться с тобой.

– Мне повезло? – пробормотала Эйла и неуклюже промокнула нос.

Несса фыркнула:

– На будущее держись подальше от этой девушки. Она не в себе и уже никогда в себя не придёт. Только боги знают, почему её ещё не уволили.

И правда, только боги знают.

– Хорошо, – кивнула Эйла.

Несса развернулась на каблуках и направилась в ту сторону, куда убежала Фэй, а Эйла осталась наедине со своими мыслями, дымящейся ванной, кровью во рту и воспоминанием о безумных глазах Фэй.

* * *

День был мучительно долгим. После мытья полов и отчаянных попыток изгнать из мыслей образ перепуганного лица Фэй Эйле дико хотелось упасть ничком на кровать и никогда не просыпаться. У неё разболелся нос, а платок Нессы по-прежнему лежал в кармане, как вещественное доказательство.

Но тут её вызвали в покои Крайер.

– Спой мне, – приказала Крайер. Они находились в одной из комнат поменьше рядом с её покоями, и Эйла только что вылила тяжёлый кувшин горячей воды в отдельно стоящую ванну. Руки ныли, когда она смотрела, как вода плещется по гладкому белому фарфору.

– Миледи? – переспросила Эйла.

– Малвин часто пела мне, – сказала Крайер, расстёгивая пуговицы на рукаве. – Мне это нравилось. Я хочу, чтобы ты тоже спела мне.

– Я… не особо умею петь, миледи, – попыталась отвертеться Эйла.

Это была правда. Она не пела уже много лет, по крайней мере, вслух. Сами песни врезались ей в память: голос матери, поющей колыбельные и морские баллады, ей подпевает отец – дуэт, похожий на соловьиное пение, сопровождаемое глубоким, низким шумом океана. Маленькая Эйла и Сторми смеются, подпевают, неуклюже танцуют перед огнём в очаге. Нет, Эйле не хочется петь.

Но она вспомнила случай на рынке, когда в город приехали чиновники-автомы. Эзод подошёл к мужчине и женщине и велел им станцевать. Женщина, испугавшись, расплакалась, но они подчинились. Потому что отказом последовало бы наказание. И вот мужчина кружит свою рыдающую партнёршу, их движения неестественны и отрывисты, как у кукол, которых хлещет жестокий ребёнок. Теперь Эйла пристально смотрела на Крайер; казалось, дочь пошла в отца.

– Вот как раз и научишься, – сказала Крайер.

Эйла запела.

Она напевала старую народную песню, наливая розовое масло в ванну Крайер, отводя взгляд, пока госпожа раздевалась, опускалась в неё и намыливала ноги мылом. Она пела, расчёсывая и смазывая маслом тёмные волосы Крайер, ощущая их удивительную мягкость, замечая также гладкое совершенство её кожи там, где ключицы складываются в ложбинку под изящным подбородком.

Основание черепа. Нежная кожа между рёбрами. Изгиб горла.

Если бы у неё сейчас был нож, она могла бы убить Крайер десять раз.

Но она не убьёт её. Не сегодня.

Голос от недостатка практики был слабым, с придыханием и постоянно прерывался в трудных местах, хотя чем больше она пела, тем сильнее он становился, как будто сами песни пробудились от долгого сна. Сначала она планировала спеть только одну песню, но потом не смогла остановиться. Это придавало ей спокойствие, даже пока мыслями она скользнула под дверь и бесшумно, как дым, проплыла по залам дворца, составляя их план. Пока Крайер будет занята сегодняшней вечеринкой, у Эйлы наконец-то появится шанс приступить к своей задаче.

Приняв ванну и причесавшись, Крайер приказала надеть на неё новое платье. Это было самое нелепое бальное платье, которое Эйла когда-либо видела. Оно было бледно-серебристого цвета, с вышитым шлейфом и юбкой в виде широкого колокола, а лиф на шнурках облегал грудь Крайер, как охотничий капкан. Единственным плюсом этого платья, подумала Эйла, завязывая, должно быть, тысячную пару крошечных шнурков, было то, что Крайер выглядит в нём примерно столь же несчастной, как и Эйла. Она всё время дёргалась, глаза метались по спальне, пальцы дрожали.

Её взгляд то и дело задерживался на шее Эйлы – на том месте, где под воротником висело ожерелье. Эйле снова захотелось огрызнуться: "Да, помню, что ты его видела". Хотелось сказать, что с ней нельзя играть. Что не имеет значения, накажет ли её Крайер сейчас или отложит это на пару недель. Итог будет таким же.

Эйла дёрнула за шнурки сильнее, чем необходимо.

Двое слуг принесли большое зеркало, чтобы Крайер приготовилась к балу. Крайер стояла прямо перед ним, Эйла позади неё, и когда Эйла подняла голову, её взгляд встретился со взглядом Крайер в отражении.

Она отвлеклась от шнурков, приготовившись к приказам.

– Почему люди по-прежнему женятся? – спросила Крайер.

– Что? – не ослышалась ли Эйла?

– В прошлом, – запинаясь, сказала Крайер, будто эта мысль не выходила у неё из головы. – Знаю, что ваши брачные обычаи были похожи на наши. В основном ради политической или стратегической выгоды, особенно среди влиятельных семейств.

– Вы правы, – сказала Эйла и удержалась от того, чтобы не добавить: "Ваши обычаи похожи на наши, потому что вы украли у нас нашу культуру. Потому что у вас нет собственной истории или культуры".

– Прошлой весной слуга женился на конюхе отца. А годом ранее, насколько мне известно, Несса ухаживала за Томом, садовником. Все они отнюдь не знатного происхождения. Так что...

– Откуда вам это известно? – Эйла резко выпустила из рук шнурки.

Она уставилась на отражение Крайер, не в силах скрыть удивления. Эйлу и Нессу нельзя было назвать подругами, но Эйла старалась не лезть в личную жизнь прислуги. Браки между слугами не были незаконными, но законы могли измениться в любой момент, или же автомы придумают что-то ещё, чтобы наказать собственных слуг и посеять волну страха среди людей.

Крайер склонила голову набок.

– Мальчики поженились в полночь на утёсах. Той ночью было частичное затмение, и я захотела понаблюдать за ним с высоты. Я подслушала их разговор. О Нессе и Томе мне рассказал Кинок.

У Эйлы внутри всё сжалось.

Как, чёрт возьми, Кинок узнал? Почему его это вообще должно волновать? Зачем ему рассказывать обо всём Крайер?

– Итак, если выгоды никакой: ни политического влияния, ни стратегического преимущества, ни раздела собственности, – тогда зачем люди женятся? – Крайер смотрела на Эйлу в зеркало широко раскрытыми от любопытства глазами, её тело было неестественно неподвижным.

Эйла заметила, что такое уже бывало раньше. Крайер настолько занимал какой-то вопрос, что она, по-видимому, забывала воспроизводить мельчайшие движения, чтобы быть похожей на человека: дыхание, моргание, движение руками, а иногда и выражение лица. Вместо этого она просто стояла – высокая и застывшая, будто высеченная из камня.

– Не знаю, что тут сказать, – пробормотала Эйла.

– Но ты моя служанка, – сказала Крайер с лёгким торжеством, – ты ведь должна выполнять мои приказы. И я требую ответа.

Эйла не отрывала глаз от шнурков в руках и старалась не встречаться взглядом с Крайер в зеркале. За окнами становилось всё темнее, небо было фиолетовым от сгущающихся сумерек. Совсем скоро Крайер должна появиться на вечеринке, и Эйла жаждала краткого мига свободы, которую, как она знала, принесёт сегодняшний вечер.

– Обычно мы женимся по любви, – ответила наконец Эйла.