Я не должна, но это не мешает моему сердцу переполняться, когда он рядом. Без него оно иссякает, с ним — наполняется.

Оба варианта неправильные. Одно кажется правильным.

От размышлений меня отвлекает то, что я слышу ворчание в конце туннеля. Я останавливаюсь на месте. До моей машины еще несколько минут, но я чувствую себя начеку, так как температура в туннеле падает.

Я иду к входу, перепрыгивая через лужи и случайные предметы, чтобы не издать ни звука. Я не хочу никого предупреждать о своем присутствии.

Может, это подражатель? Так ли легко меня поймать? Будет ли у них оружие?

Мое дыхание становится прерывистым, и я чувствую себя не в своей тарелке, когда приостанавливаюсь, оглядываясь по сторонам и заглядывая на парковку.

Блять. Ни за что.

Кайлиан стоит там, положив ногу на голову того Здоровяка, с которым я была на ринге. Больше всего поражает Роско, который лежит у ног Кайлиана с открытым ртом и обхватывает шею мужика. Того самого, с которым я была на ринге.

Один взмах — и его вены вытекут в рот Роско.

— Пожалуйста. Прости меня, — шепчет Здоровяк.

Кайлиан ничего не говорит, наблюдая за своей собакой. Роско тоже ничего не делает, сидит, как статуя, и ждет любой команды хозяина.

— Я знаю, что ты следишь за мной, Рэйвен. Ты наименее скрытный человек из всех, кого я встречал.

Я выхожу из тени и наблюдаю за Кайлианом, когда он в мгновение ока убивает второго человека передо мной.

— Отпусти его, Роско. — Кайлиан убирает ногу с головы мужчины, и Роско разжимает челюсть, его зубы втягиваются, когда он поднимается на ноги. Роско смотрит на меня, и я думаю, не облегчение ли я вижу в его глазах при виде меня. Похоже на то.

Как будто я начинаю ему нравиться или что-то в этом роде.

Мужчина корчится на земле, и я прохожу мимо него, не понимая, почему Кайлиан вообще поставил его в такое положение. Мне кажется, что это неправильно, что смерть вот-вот настигнет человека, которого я даже не знаю.

Он плохой парень? Не знаю. Но кто выбирает, кто получит карту смерти в этой жизни? Я, конечно, не знаю, должен ли это быть Кайлиан.

О чем я говорю? Я хочу, чтобы он научил меня убивать людей, чтобы я могла устранить своих собственных тетю и дядю. Мои родители решали, кому дать смерть, для десятков людей.

Может быть, нет одного человека, который выбирает смерть, и каждый в равной степени становится мрачным жнецом для кого-то в жизни. А может, и для многих.

Я слышу, как он охнул, прежде чем я оказалась вне пределов досягаемости, и вскоре тяжелые шаги Роско и Кайлиана следуют за мной, пока я иду к своей машине.

Я прохожу через сломанную решетку, выхожу на улицу и вижу машину Кайлиана, припаркованную рядом с моей Хондой. Я нажимаю кнопку разблокировки, затаив дыхание и надеясь, молясь, что на моем стеклоочистителе не будет записки от подражателя.

Записки нет.

Открыв заднюю дверь, я бросаю сумку внутрь и открываю дверь со стороны водителя.

Она захлопывается.

Я подпрыгиваю, оглядываясь через плечо на Кайлиана с пустым лицом.

— Что ты делаешь?

Он сужает глаза.

— Почему ты так себя ведешь?

— Как? — Бесполезно рассказывать ему об извращенной головоломке моих чувств. Чертов пазл, в котором нет ни одного целого кусочка. Именно так я себя и чувствую.

Маниакально.

— Как будто ты расстроена. — Он произносит эти слова медленно, словно не может понять, почему я так себя чувствую.

Я вздыхаю.

— Почему ты прижал его к земле? Роско собирался съесть его на хрен.

Он сужает глаза.

— Он прикоснулся к тебе.

У меня отвисает челюсть.

— Ты забыл, что это «Инферно»? Я дерусь. Мы соприкасаемся. Части тела сталкиваются. — О чем, черт возьми, он говорит?

Он сжимает челюсть, и я вижу, как тикает напряжение в его мышцах. Он злится?

— Я не думаю, что ты понимаешь. Он. Прикоснулся. К тебе.

Я качаю головой, чертовски удивляясь тому, что, черт возьми, он имеет в виду.

— Нет, я не думаю, что ты понимаешь. Ты дерешься на ринге. Нельзя драться и не прикасаться друг к другу. Это все равно что просить играть в баскетбол, ни разу не коснувшись мяча. Это неизбежно.

Он делает шаг ко мне, и я отступаю назад, мое тело становится вровень с машиной.

— Знаешь, что также неизбежно? Смерть. Достаточно было бы одной маленькой команды, и Роско мог бы разорвать ему горло.

— Зачем ты это сделал? — вскрикиваю я.

— Он. Прикоснулся. К тебе, — рычит он, повторяясь.

Я толкаю его в грудь, но он не сдвигается с места, только еще сильнее прижимает меня к машине.

— Я не понимаю, почему это так важно.

Его пальцы тянутся к моему хвосту, он несколько раз проводит рукой по волосам, пока моя голова не откидывается назад, и мои глаза не встречаются с его глазами.

— Я не думаю, что ты понимаешь. Никто и пальцем тебя не тронет. Ни один человек. А если и тронут? — Его рука обхватывает мое горло, и он сжимает его до тех пор, пока мне не становится тесно, а дыхание кажется невозможным. — Я вырву их глотки, — шепчет он мне на ухо.

Я моргаю на него, растерянная. Напуганная. Слегка взволнованная.

— Почему тебя это волнует?

Его руки ложатся по обе стороны от моей челюсти, и он направляет мое лицо на расстояние вдоха от своего. Он прижимает меня к машине, так что у меня нет ни дюйма пространства, чтобы дышать. Но ему все равно, потому что все, что я могу вдохнуть, — это он, и этого достаточно. Этого более чем достаточно.

— Потому что ты моя. И никто, блять, не тронет то, что принадлежит мне. — Его слова просты, но так чертовски сложны. Из его слов вытекает миллион причин, и каждая из них — стрела прямо в мою грудь.

— Завтра тренировка. Не опаздывай. — С этими словами он уходит, открывая дверь своей машины, чтобы Роско мог запрыгнуть на заднее сиденье.

Я снова открываю свою дверь, готовая проскользнуть внутрь, когда с моих губ срывается вопль.

— Что? — Он мгновенно оказывается рядом, отпихивая меня с дороги. — Ты оставила свою гребаную дверь машины незапертой? — рычит он.

— Нет. Нет, черт возьми, не оставляла. — Паника прокатывается по моим венам от мысли, что это значит. Моя машина была заперта, а он каким—то образом нашел путь внутрь и смог запереть ее снова.

По позвоночнику бегут мурашки.

На моем сиденье лежит небольшая картонная коробка. Черная, с красной лентой, завязанной вокруг верхушки. Она выглядит такой хрупкой, но я знаю, что в ней скрыт зловещий сюрприз. Мне не нужно открывать коробку и смотреть на ее содержимое, чтобы понять, что она мне не понравится.

— Открой ее, — шепчу я. Я ни за что на свете не смогу. Воздух зловещий. Мы стоим здесь, в темном переулке, и от этого становится не по себе и жутко.

Он бросает на меня короткий взгляд, затем тянется внутрь и достает маленькую коробку. Он тянет за красную ленточку, обвязанную вокруг черной картонной коробки. Она маленькая, но в ней чувствуется что-то плохое. Зло.

Но это также сбивает меня с толку, потому что мои родители никогда не оставляли после себя ни подарков, ни улик, ни чего-либо еще. Узора нет. Это не имеет смысла. Судя по тому, что сказал Кайлиан, у других жертв не было никаких подарков.

Так почему же я? Почему сейчас?

Красная ленточка ослабевает и падает на землю. Он крепко держит коробку, его пальцы тянутся к сгибу сверху. Он поднимает ее, наклоняя от меня, чтобы заглянуть внутрь. Я слежу за его глазами, не в силах заглянуть в темные углы коробки. Я не хочу знать, что там.

Но я знаю... я знаю, что должна.

— Черт, — говорит он, и мои глаза мгновенно опускаются внутрь и видят сердце. Настоящее, мертвое сердце, окровавленное и холодное, лежащее в глубине коробки. К мышце приколот маленький листок бумаги с рисунком.

Моя ворона.

Мне становится плохо, и я отвожу взгляд от сердца. Чье оно? Жертвы? Случайного незнакомца?

— Черт, это нехорошо. Может, мне нужно отнести это в полицию. Рассказать тете и дяде. — Ничто не кажется правильным. Я чувствую, что мне нужно кому-то рассказать, обеспечить себе защиту, пока они не разберутся, что происходит на самом деле.

— Нет. Ни в коем случае. — Он выхватывает коробку из моих рук, берет сердце голыми руками и заглядывает под него. — Подожди.

Я зажмуриваю глаза. Там еще что—то есть?

— Записка, — отвечает он, как будто я озвучила свои мысли вслух.

Он протягивает ее мне, и я понимаю, что он хочет, чтобы я сама открыла ее. Нерешительно я беру из его пальцев крошечную сложенную бумажку и разворачиваю ее, видя знакомые куриные каракули, сделанные грязными черными чернилами.

Четыре, пять, шесть,

Слышишь? Сердце стучит.

Время на исходе.

Сколько еще минут пройдет, прежде чем ты станешь моей?

Бумага вырывается из моих пальцев, и я чувствую, как воздух накаляется от напряжения. Он комкает бумагу и засовывает ее в карман, а сердце кладет обратно в коробку и засовывает ее под мышку.

— Почему сердце? — спрашивает он, его голос тверд. Как будто он злится на меня. За что, блять, он на меня злится?

— Тик-так, как сердце? Он говорит мне, что моя жизнь на исходе.

— Как думаешь, твой отец знает, кто это делает?

Я сворачиваюсь калачиком, ненавидя даже думать о нем. Я не видела его, не разговаривала с ним и даже не пыталась думать о нем уже много лет. Я знаю, что он в тюрьме до конца своих дней, но я не получила от него ни одного сообщения. Я говорю себе, что мне все равно, хотя это очередная ложь.

— Нет. Он бы не знал. — И это правда. Мой отец — эгоист. Он заботился о своей секте, своих убийцах и своих женщинах. Любил ли он меня когда-нибудь? Этого я никогда не узнаю.

Возможно, он даже не знает, что на свободе есть подражатель. А если и знает, то наверняка сходит с ума от этого. Мысль о том, что кто-то другой выдает себя за него. Должно быть, у него от этого зуд.

— Думаю, тебе нужно поговорить с ним. Узнать, кто может это делать.

Я мотаю головой туда-сюда. Ни в коем случае.

— Нет. Черт возьми, нет. — Я разворачиваюсь и сажусь на сиденье своей машины. Я уже готов захлопнуть дверь, когда рука Кайлиана вцепляется в нее, не давая мне закрыть ее.