Глубоководное ограбление

…Длинный, черный, маслянисто-блестящий автомобиль замер у края тротуара. Он напоминал гигантскую пиявку, гибкую и влажную, которая присосалась к зданию и пьет его кровь, медленно вытягивает жизнь из розового мрамора фасада. Казалось, еще мгновение — и дом начнет скукоживаться и оседать… Давид протянул было руку к дверце машины, чтобы убедиться, что металл по-прежнему твердый, но в последний момент одернул себя. Правило номер один: не позволять своему воображению разыграться. Стоит расслабиться, и наваждение немедленно пустит корни, начнет разрастаться с немыслимой скоростью, подобно растениям пустыни, которые, едва срезанные, погибшие, тут же воскресают и дают новые ростки, еще более сочные…

…и все же длинный, черный, блестящий автомобиль чем-то напоминал затаившуюся акулу. Глаза-фары пугали своей неподвижностью, а хромированный бампер походил на огромные зубы, способные перемолоть любую добычу. Давид ощущал, как меняется машина по мере того, как мираж детализировался. В салоне сильно запахло рыбой, кожаная обивка сидений покрылась чешуей. Снаружи повеяло водорослями, в водостоках забурлила пена…

— Мы теряем стабильность, — проговорила Надя, не поворачивая головы. — Ты слишком нервничаешь.

Запах рыбы становился невыносим. Давид высунулся в окно. Багажник и крылья машины у него на глазах превращались в широкий хвостовой плавник. Обшивка кузова ощетинилась крошечными острыми чешуйками и напоминала теперь влажную кожу, раздражавшую пальцы при прикосновении. «Не будь идиотом, — пытался внушить себе Давид. — Эта машина совсем не похожа на акулу. Ни капли». Необходимо было срочно взять себя в руки. Улица впереди тоже начала меняться, подстраиваясь под метаморфозы, происходящие с автомобилем. Величественный белый фасад музея все больше напоминал меловую скалу, а массивные статуи, окаймлявшие парадную лестницу, — рифы. Робкие волны, поднимаясь из водосточных желобов, уже лизали нижние ступени и с шумом ударялись о мрамор, принося с собой водоросли и щепки. Давид зажмурился и снова открыл глаза. Мраморная лестница медленно рушилась, а ставшие мягкими, как песок, ступени сглаживались, осыпались одна за другой, образуя маленький белоснежный пляж, залитый бледным светом полной луны.

— Стабилизируй же! — повторила Надя каким-то изменившимся голосом.

Сделав над собой огромное усилие, Давид повернулся к девушке. Хулиганская каскетка, скрывавшая копну ее рыжих волос, и поднятый воротник кожаной куртки придавали ей мальчишеский вид, но большой рот и томное личико выдавали ее пол.

— Перестань валять дурака, — хрипло сказала она. — Еще минута, и я превращусь в русалку. Я уже не чувствую ног…

Надя попыталась рассмеяться, но в ее голосе сквозил страх. Она бросила на Давида отчаянный взгляд:

— Да что с тобой сегодня? Здесь ведь не должно быть сложностей!

Давид открыл рот, но не смог вымолвить ни слова. Если машина превратится в акулу, они оба окажутся заперты в ее желудке, и тогда пищеварительный сок хищницы просто растворит их! «Это машина, — твердил он как мантру. — Это ВСЕГО ЛИШЬ МАШИНА». И чтобы убедить себя, он принялся перечислять в уме характеристики, указанные в техническом паспорте: потребление бензина в городе и на шоссе, предельная скорость…

Чешуйки исчезли, багажник перестал походить на плавник. Обычная машина, старый добрый спортивный автомобиль с низкой посадкой, способный нестись по трассе со скоростью молнии, со стремительностью атакующей акулы… НЕТ! НЕ НАЧИНАЙ СНОВА!

Давид сосредоточил свое внимание на улице, пустой и безлюдной в этот ночной час. Музейные статуи нависали над тротуаром, словно часовые, окаменевшие от усталости. Свет фонарей, отражаясь от высокого фасада из белого мрамора, резал глаза. Ювелирная лавка находилась на другой стороне площади. Это был маленький роскошный салон со стеклянной витриной толщиной в несколько сантиметров, способной выдержать любой удар. Давид достал из кармана кожаной куртки большой носовой платок и вытер влажные руки. Сколько времени? Он взглянул на свои водолазные часы; на цифровом дисплее мигала надпись: «ГЛУБИНА: 1000 МЕТРОВ». На такой глубине вполне можно было рассчитывать на успех. Глубже ему сегодня не спуститься: он слишком легок. Давид не ощущал свинцовой тяжести в ногах, как во время самых удачных, самых головокружительных спусков. Да, он вошел в воду с недостаточной скоростью, но как ни крути, тысяча метров — это очень даже неплохо. Машинально он наклонился к лобовому стеклу и посмотрел вверх, почти ожидая увидеть убегающие к небу столбы пузырьков воздуха.

— Ты идешь? — напряженно спросила Надя.

Он кивнул. Глубиномер показывал уже 998 метров; это означало, что начался подъем, и чем больше он медлит, тем сложнее ему будет выполнить работу. Действовать следовало сейчас.

— Прими таблетку для когерентности, — девушка протянула ему серый латунный тюбик без этикетки.

Давид отвинтил крышку, вытряхнул на ладонь синюю таблетку и проглотил ее.

— Помни, — негромко сказала Надя, — не больше трех штук.

Давид не ответил; ему была отлично известна доза. Сделав глубокий вдох, он взял с заднего сиденья металлический кейс и вышел. Он не вынырнул из пасти гигантской рыбы: к машине полностью вернулся ее изначальный облик. Пока Надя перебиралась на водительское место, он пересек площадь, нарочито стуча каблуками по брусчатке. Но звук выходил глухим, и это означало, что окружающий мир теряет прочность. Это было прямым следствием всплытия. По мере приближения к поверхности звуки скрадывались, вазы разбивались бесшумно, самые мощные взрывы казались не громче чихания… Давид бросил встревоженный взгляд на глубиномер: 997 метров. Подъем — медленный, но неотвратимый. Он уже ощущал на себе первые его признаки: дрожь в ногах, сильная сухость глаз, так, что веки почти болезненно царапали глазные яблоки, влажные руки, которые все время хотелось вытереть…

Железные набойки каблуков ударяли по мостовой, производя шум не громче эха далекого колокольчика. Давида так и подмывало стукнуть кулаком, как по гонгу, по выпирающему боку металлического кейса, но он удержался — не из опасения выдать свое присутствие, а из боязни услышать лишь слабый тревожный звук. Он снова посмотрел на небо… вернее, на поверхность. Во мраке ярко светился серебряный диск луны. Давиду показалось, что он различает в вышине очертания днища корабля, стоящего на якоре… и рыб. Рыбы проплывали над его головой, вились между трубами дымоходов. Не думать, не думать об этом: так он только ускоряет всплытие.

Давид решительным шагом направился к ювелирной лавке, витрина которой зеленовато светилась в ночи. Ожерелья и диадемы, разложенные под защитой армированного стекла, казались наполовину погруженными в ил. Давид моргнул. Да нет, какой ил? Подушечки, просто подушечки из зеленого бархата. Как бы то ни было, таблетки для когерентности скоро начнут действовать, и их краткосрочный эффект никак нельзя упустить. Давид приблизился к двери, ведущей в нечто вроде тамбура, где посетители на мгновение задерживались, прежде чем их пропускали (или не пропускали) в салон. Каждого, кто оказывался в этом узком проходе, сквозь стекло с головы до ног осматривал психолог, по мельчайшим деталям определяя платежеспособность клиента. Чересчур новых, хоть и дорогих, туфель было достаточно, чтобы вынести обвинительное заключение; то же касалось слишком мелких бриллиантов. Тогда из динамика раздавался голос: «Приносим извинения, сэр, но мы полагаем, что вы ошиблись дверью. В данном магазине нет ничего, что вы могли бы приобрести». Сконфуженному и униженному посетителю ничего другого не оставалось, кроме как развернуться и выскочить наружу, подобно непереваренному куску, исторгнутому здоровым организмом.

Давид порылся в кармане и достал большой ключ со сложной резьбой, которым открывался замок первой двери. Раздобыть этот ключ не составило труда, поскольку переступить порог тамбура еще не означало, собственно говоря, попасть в магазин. Серьезные дела начнутся с того момента, как он окажется внутри, не ранее. Ключ с легким щелчком повернулся в замочной скважине в форме звезды, и над дверной рамой из матового металла зажглась слабая лампочка. Давид всей ладонью толкнул стеклянную створку двери и заметил, что его пальцы оставили отпечатки в виде маленьких смеющихся рожиц, карикатурно повторяющих его собственные черты. Словно на кончике каждого пальца была насажена резиновая печать вроде тех, какими заверяют деловые бумаги. Давид взглянул на свою правую руку. На подушечке указательного пальца он различил вдавленную гравюру — его точный портрет. Гравюра на коже вместо папиллярных узоров. Он пожал плечами: это не имело никакого значения. Элементарное проявление чувства вины, только и всего. Даже если его пот начнет флюоресцировать, как это случилось два месяца назад, — это не должно его остановить. Ожидать можно чего угодно. В предыдущее погружение на всех поверхностях, которых касались его пальцы, оставались отпечатки в виде чернильных штампов с его именем и адресом.

Давид вошел в тамбур и дверь автоматически закрылась за ним. Теперь малейший промах — и он окажется пленником этого шлюза, вторая функция которого заключалась в том, чтобы блокировать выход убегающим грабителям. Ловушка была надежной, словно тюремная камера. На стене слева имелась панель; Давид отпер ее тем же ключом. За панелью находились экран из матового стекла и глазок видеодатчика, которые мгновенно загорелись. Давид знал, что это устройство представляет собой сверхчувствительный прибор идентификации по линиям ладони и по сетчатке глаза, запрограммированный на распознавание правой руки и левого глаза владельца салона. Если параметры того, кто склонился над датчиками, не совпадали с образцами, немедленно включался сигнал тревоги, и дверь тамбура запиралась за самозванцем.