Поверхность. Нулевой уровень. Кажущееся спокойствие

Одеяло укрывало его с головой. Задыхаясь, он конвульсивным движением попытался сбросить его. Давид терпеть не мог, вернувшись в реальность, обнаружить себя в пеленах; он чувствовал себя, как похороненный заживо, который рывком просыпается и тут же ударяется лбом о прочно прибитую крышку гроба.

Давид открыл рот и хотел закричать, но исторг лишь едва слышный хрип. От напряжения свело мышцы шеи. Он барахтался на кровати, производя руками и ногами движения, напоминающие плавание брассом, и походил сейчас на утопающего, который отчаянно пытается удержаться на поверхности воды. «Плыви! — приказывал ему внутренний голос. — Плыви, или утонешь!» Весь в поту, он греб среди подушек и одеял, и ему казалось, что вот-вот его настигнет судорога. Нет, он не хотел утонуть, не хотел камнем пойти на дно матраса, чьи ватные глубины внушали ему ужас.

Его веки не желали размыкаться, будто их пришили к щекам кетгутом ресниц. Давиду пришлось разлепить их пальцами. Но зрение оставалось нечетким, и очертания комнаты тонули в мерцающем тумане. Однообразно-синие стены, мебель и простыни того же оттенка вызывали ощущение погруженности под воду, и на долю секунды Давид подумал, что он все еще там, внизу… Он лежал на спине поперек кровати, свесив ноги с края и инстинктивно продолжая совершать ими слабые плывущие движения. Голубые простыни пахли потом… и еще чем-то. Какой-то не поддающийся определению запах. Электричество. Это казалось глупым, но другого сравнения ему в голову не приходило. Запах электричества. Нечто, вызывающее в памяти медь, озон, грозовые разряды. Явный признак того, что ему удалось вынести добычу наверх. На этот раз он не выпустил из рук свое сокровище.

Давид хотел встать, но смог только перевернуться на бок. Голова кружилась. Оно было здесь, в изножье кровати, слегка подрагивало под скомканными простынями, но угадать его точную форму было невозможно. Давид протянул руку, но оно находилось слишком далеко. Давид вздохнул. Ему редко удавалось их увидеть. Хотя именно он давал им жизнь, они всегда стремились спрятаться под простынями и одеялами, будто пугливые зверьки. Что их так пугало? Свет? Но ведь он предусмотрительно выкрасил комнату от пола до потолка в насыщенно-синий цвет. Даже прикроватная тумбочка, даже шкаф и ковер были синими. Когда солнечные лучи просвечивали сквозь шторы, комната превращалась в морской грот… Такая расслабляющая, успокаивающая атмосфера. Они должны были чувствовать себя здесь как дома…

— Вы проснулись? — сухо спросила Марианна, открывая дверь. — Пора; в холодильнике почти пусто.

Как обычно, ее черные волосы были собраны в строгий учительский пучок, а на прямом носу восседали большие очки в роговой оправе. Это была еще молодая женщина, и если бы не вечно поджатые губы, словно из опасения ненароком проглотить что-то, она могла бы показаться симпатичной. Марианна приблизилась к кровати, держа в руке толстую книгу — наверное, какой-то роман. Давид заметил, что она заложила книгу пальцем, чтобы не потерять страницу, на которой остановилась. Нет, это был не роман, скорее — техническое исследование или медицинский отчет. Вряд ли Марианна читала романы. Она склонилась над Давидом и приложила указательный палец к его яремной вене, чтобы измерить пульс. Давид отвел ее руку.

— На что оно похоже? — тихо спросил он, указывая на существо, которое трепыхалось под одеялом. — Скажите…

Марианна пожала плечами и подхватила с пола металлический ящик с замысловатым замком на крышке. Больше всего он напоминал бронированный кофр для перевозки денег.

— Ну как хоть оно выглядит? — умоляюще прошептал Давид, пытаясь приподняться на локте.

— Ради бога, — раздраженно произнесла Марианна, — прекратите изображать из себя молодую мать. Вторая фаза операции ни в коей мере вас не касается. Вы отлично знаете, что медиуму не рекомендуется поддерживать эмоциональную связь со своей продукцией. Закройте глаза и позвольте мне выполнить мою работу.

Она ловко приподняла простыню, схватила существо и сунула его в железный ящик. Со звуком взводимого пистолета защелкнулись замки. Когда Марианна снова опустила простыню, Давид заметил у нее на руках резиновые хирургические перчатки. Он напряг слух, чтобы уловить крик, плач, малейший всхлип, исходящий из ящика, но ничего не услышал. Утверждали, что эти существа немые, что они не могут ни говорить, ни петь, но как знать наверняка?

Марианна села возле кровати и приступила к осмотру Давида.

— У вас было кровотечение, — холодно сказала она, вытирая ему губы и грудь. — У меня создается впечатление, что материализация с каждым разом дается вам все труднее. А ведь доставленный объект не отличается большими размерами.

— А он красивый? — быстро спросил Давид, отталкивая ее руку.

— Я не уполномочена оценивать эстетическую составляющую иллюзорных объектов, — Марианна была непреклонна. — На меня возложена только медицинская часть работы. Расслабьтесь и позвольте мне закончить осмотр. Вы испытывали боль в момент пробуждения?

— Нет, — солгал Давид, — всплытие прошло как обычно.

Марианна раздраженно поджала губы: она терпеть не могла жаргона ныряльщиков. Такие термины, как «всплытие», «декомпрессия», «глубоководье» приводили ее в бешенство. Мелким острым почерком она принялась записывать показатели Давида: давление, пульс, быстрота рефлексов. Заголовок медицинской карточки гласил:

«Давид Сарелла. Медиум-материализатор эктоплазменных объектов длительного существования. Дата начала деятельности…»

Сколько дней провела она в этой квартире, ожидая, когда он выйдет из забытья, или, выражаясь иначе, выплывет? Каждый раз, когда Давид собирался погрузиться, она являлась сюда со своими вещами, одетая в строгий плащ, чтобы расположиться непосредственно на месте проведения операции. О, этот ее маленький черный чемодан — как Давид его ненавидел! Чемоданчик проповедника или монахини в миру. Давид знал, что в этом чемодане непременно есть пара простыней: Марианна не доверяла чистоте чужого постельного белья. Она привозила с собой старомодные дорожные часы, вероятно, перешедшие ей по наследству от какой-нибудь тетушки из провинции, свой туалетный несессер, свои тапочки в вышитом чехле. Она садилась исключительно на край стула, ела, пользуясь личными столовыми приборами, и пила из серебряного бокала, помеченного ее инициалами. Труднее всего Давиду было представить, как она спит в комнате для гостей. Наверное, прежде чем улечься, она целый час кружит около постели, высматривая, нет ли микробов в складках наволочки. Пока он, профессиональный сновидец, погружен в беспамятство, она может беспрепятственно ходить по квартире, открывать ящики, перебирать старые письма, разглядывать фотографии. Наверное, прежде чем начать свой тайный обыск, она аккуратно натягивает на руки резиновые хирургические перчатки, чтобы не подцепить какой-нибудь вирус, дремлющий в уголке этажерки.

Как обычно, Давид уныло начал рассказывать об обстоятельствах своего сна, а Марианна записывала его слова в стандартный бланк раппорта. Давид говорил, а его мысли витали далеко отсюда. За неплотно застегнутым халатом медсестры угадывался толстый бесформенный свитер и серая потертая юбка. Он едва успел произнести десяток слов, как Марианна прервала его, раздраженно щелкнув языком.

— Я ведь вас уже просила не прибегать к жаргону в моем присутствии, — отчеканила она, ткнув кончиком карандаша в блокнот, словно желая причинить ему боль. — Таблетки для когерентности, порошок реальности — всего этого не существует, они лишь порождение вашего бессознательного, символические сигналы тревоги. Вы отлично знаете, что не принимали никаких таблеток. Постарайтесь раз и навсегда запомнить, что то, что происходит, как вы выражаетесь, «внизу» — не более чем иллюзия. Нет никакого «внизу». Не облекайте в плоть свои фантазии, иначе для вас это закончится шизофренией. Полиция, которая вас преследовала — это только проявление вашего чувства вины. А эта… Надя — наоборот, символ ваших негативных импульсов, она подает вам плохой пример, толкает на дурные поступки. Она негласный лидер вашей воображаемой банды, но вам это нравится, потому что подчинение освобождает вас от необходимости следовать общепринятым моральным нормам. В какой-то мере она обеляет вас в ваших собственных глазах, делает из вас просто исполнителя, снимает с вас ответственность.

— Но Надя… — хотел было возразить Давид.

— Довольно! — отрезала Марианна, снова вонзая острие карандаша в блокнот. — Если вы не прекратите, то в конце концов начнете путать сон и явь, что иногда случается со старыми медиумами. Между собой вы называете это «кессонная болезнь»; видите, мне знаком ваш жаргон. Будьте осторожны, Давид, повторяю вам: нет никакого «внизу». Ограбление магазина — не более чем ритуал, помогающий вам выполнить вашу работу, своего рода магическая формула, которая дает вам возможность сосредоточиться. Другие сновидцы видят себя участниками сафари, во время которого они должны сразить мифическое животное… Третьи взбираются на неприступную гору, чтобы найти на ее вершине неизвестный минерал. Можно продолжать до бесконечности, примеров масса. Есть те, кто отправляется на ракете в космос и высаживается на неизведанной планете… В основе всех этих схем лежат образы из детства. Их не стоит рассматривать всерьез.

Давид закрыл глаза. Постоянные нравоучения Марианны ему уже порядком надоели. Он выслушивал их после каждого всплытия, и каждый раз Марианна произносила их ворчливым тоном учительницы, уставшей обращаться к туповатому воспитаннику. Но эти однообразные нотации не могли ослабить его веру в реальность подводного мира. Если Марианна никогда не погружалась, как она может быть столь категоричной? Давид до сих пор чувствовал на губах поцелуй Нади, помнил каждую веснушку на ее щеках. Разве мог бы он выдумать такое? Или плохо зашитую прореху на Надиной куртке возле левого плеча… И мотоцикл Жорго, всегда один и тот же, с пробкой на бензобаке, снятой со старого «роллс-ройса»… Сон, обычный сон не бывает настолько детальным. В обычном сне Надя была бы то блондинкой, то брюнеткой. У нее менялись бы имя и лицо по ходу событий, она была бы одновременно несколькими женщинами. Она… Марианна может сколько угодно тыкать карандашом в свой блокнот, ей никогда не постичь этого текстурного различия, этой… ткани сна, благодаря которой образы, которые видит медиум, не имеют ничего общего со сновидениями простых смертных. Сны Марианны, как и большинства людей, примитивны; Давид же уходил намного дальше, проскальзывал под колючей проволокой границы тайны и оказывался в стране, доступной только горстке избранных.