Сегодня люди в целом понимают, что более глубокие и всеобъемлющие политические требования лежат в основе призывов отдать предпочтение классу знающих людей (например, экспертам), с одной стороны, и здравому смыслу народа, с другой. Тот факт, что эти позиции сегодня все чаще отражают обязательства прогрессивных либералов, которые в целом отдают предпочтение экспертам, и консерваторов, которые придерживаются более популистских интуиций, является не просто случайным. Различия в утверждениях о том, кто и почему должен управлять страной, лежат в самом сердце давнего и основополагающего политического раскола.

Для экспертов

В своей самой известной работе, "Республика", Платон выдвинул одни из самых старых утверждений о том, почему правление знающей элиты должно быть предпочтительнее правления многих. Сократ изображен как сторонник формирования и восхождения "царя-философа", который установит действительно справедливый политический порядок. Этот человек или небольшое число аристократов должны быть людьми с особыми способностями, знаниями и пониманием, которые успешно прошли примерно пятидесятилетний курс обучения, чтобы достичь знания Блага. Согласно платоновскому Сократу, справедливость могла быть реализована только тогда, когда небольшое число людей или один человек достигли подлинного и всеобъемлющего знания обо всех известных вопросах, которые могут иметь отношение к политическим решениям. Роль населения сводилась в основном к тому, чтобы соглашаться с правлением мудрых, следовать законам и выполнять их приказы. Платон настолько скептически относился к тому, что люди могут достичь даже такого минимального уровня совместного понимания, что считал вероятным, что если такой квалифицированный и уникальный правитель появится в среде народа, народ осудит, преследует и казнит его. Платон намекает, что именно глубокое невежество, пристрастность и недоверие к философской мудрости привели к тому, что они обвинили, судили и казнили его учителя Сократа.

Платон осознавал утопичность рекомендаций, которые он изобразил Сократу, и должным образом изобразил его несколько смущенным рекомендацией правления "философов-царей". Переломной трансформацией, знаменующей переход современности от классической и христианской традиции, стала утрата смущения по поводу подобных заявлений, более того, уверенности в том, что прогресс может быть достигнут благодаря усилиям просвещенного класса и готовности продвигать культ опыта. Одно из первых изображений такого просвещенного общества, в котором широко используются научные знания, можно найти на страницах неоконченного утопического романа Фрэнсиса Бэкона "Новая Атлантида" (1626), в котором ученые научного института под названием "Дом Саломона" посвящают себя поиску знаний, которые в итоге находят практическое применение. По словам одного из мудрых правителей Дома Саломона, "цель нашего основания - познание причин и тайных движений вещей, а также расширение границ человеческой империи". В этом утопическом видении полного овладения человеком природным порядком ученые Дома Саломона выступают в роли "ланторна этого царства", фонаря, который просвещает и направляет политического правителя, особенно благодаря применению научной техники и мастерства почти во всех областях, включая не только мастерство в мире природы, но и саму биологию человека.

Либерализм является главным политическим проявлением этой прогрессивной веры, и на протяжении всей своей истории он стремился сохранить роль знающего класса в продвижении прогресса против угрозы, исходящей от отсталости простых людей. Либерализм - это политическая философия, которая утверждала теоретическое равенство человечества, чтобы оправдать новую аристократию, в которой статус человека достигается не рождением, а достижениями. Хотя либерализм стремился к сочетанию с народным правлением - "либеральной демократией" - основное усилие архитекторов либерализма было направлено на сдерживание демоса через конституционные ограничения и организацию социальных институтов, которые позволили бы новой элите возникнуть в качестве главной управляющей силы в обществе. Ключевой особенностью либерализма - будь то в его классической или прогрессивной форме - являются его усилия по обеспечению превосходства правящего класса, стремящегося к прогрессу, над консерватизмом, присущим простым людям. Соответствующие различия между классическим и прогрессивным либерализмом заключаются не в предпочтении прогрессивной элиты, а скорее в акценте на природе и двигателе этого прогресса, а также на лучших средствах достижения этого восхождения.

С одной стороны, либертарианская часть либерального мышления - часто называемая "консервативной" - часто была настойчива и откровенна в своем недоверии к способностям простых людей к управлению. Предпочитая правительство, которое в основном продвигает политику обеспечения экономической и личной свободы, и поэтому не доверяя популистскому вмешательству в обе сферы, либертарианские мыслители, такие как Джейсон Бреннан из Джорджтаунского университета, откровенно выступают против недостатков широкого участия простых людей в политической жизни. В своей книге 2016 года "Против демократии" Бреннан отметил снижение уровня политического участия и низкий уровень голосования, предположив, что "это снижение политической активности - хорошее начало". Бреннан повторяет аргументы поколения классических либералов, которые трактуют отсутствие политического участия как убедительное доказательство "молчаливого согласия", утверждая, что люди действуют рационально и по сути соглашаются с существующим положением вещей, когда они избегают политического участия. Аргумент Бреннана направлен на увеличение этой неявной формы молчаливого согласия обычных людей путем уменьшения их практического участия для осуществления изменений в политике. Призывая к подъему "эпистократии" - правлению знающих людей, или класса ученых-политологов - он выразил надежду, что политика будет "занимать лишь небольшую часть внимания среднего человека". В идеале, большинство людей будут заполнять свои дни живописью, поэзией, музыкой, архитектурой, скульптурой, гобеленами и фарфором, или, возможно, футболом, NASCAR, тракторными гонками, сплетнями о знаменитостях и походами в Applebee's. Большинство людей, в идеале, вообще не должны беспокоиться о политике. Хотя все эти занятия, несомненно, доставляют удовольствие людям, которые считают их достойными, похвала думать о чем угодно, кроме политики, соответствует классической либеральной традиции, которая предпочитает, чтобы средние люди были в значительной степени пассивны. Состояние относительной политической немоты можно интерпретировать как молчаливую поддержку классического либерального порядка и либертарианских и экономически прогрессивных обязательств эпистократического правящего класса.

В этом высоком уважении к правлению знающих экспертов, а также в скептическом отношении к политическим способностям и мудрости обычных людей отражается сходство некоторых современных классических либералов с теми, кому они якобы противостоят - прогрессистами, которые установили институциональную роль экспертизы в политике. На рубеже двадцатого века первые прогрессисты призывали к созданию административного государства, которое выиграет от господства научного подхода к политике. Хотя некоторые первые прогрессисты верили, что демос когда-нибудь станет достойным политического правления, другие прямо призывали к строгому ограничению народного правления в пользу правления небольшого числа экспертов. Прогрессивизм в значительной степени был ответом на популизм последнего десятилетия XIX века, попыткой учесть мнения недовольной общественности и в то же время укротить ее влияние. Призывая к более оперативным способам учета мнения народа, прогрессисты также повсеместно настаивали на важной необходимости экспертизы в политике. Таким образом, призывы к большей демократии (часто прославляемые сегодняшними наследниками прогрессистов) сопровождались призывами к меньшему влиянию народа на формирование политики. Прогрессисты стремились к профессионализации правительства и новой "науке управления", прежде всего к реформе государственной службы с соответствующей проверкой и сокращением числа политических назначенцев в ней. Они были в авангарде продвижения социальных наук - в особенности политологии - как лучшего и наиболее объективного средства определения и реализации рациональной и объективно обоснованной государственной политики в противовес мимолетным прихотям электората. Такие крупные представители этой дисциплины, как Вудро Вильсон, стремились продвинуть научное изучение политики в первые годы двадцатого века, закладывая основу для развития методологии социальных наук как необходимой замены ценностно-ориентированной политики. Многие деятели этого периода повторяли слова Элтона Мэйо, влиятельного социолога 1920-х годов, который писал: "Во всем мире мы очень нуждаемся в административной элите". Вооруженная данными, полученными из ранних исследований социологов, бюрократическая элита должна была реагировать на общественное мнение, вести и направлять демократические массы к принятию объективно хорошей государственной политики.

Хотя социальная наука прогрессивной эпохи изначально задумывалась как механизм для воплощения "голоса народа" непосредственно в политику, в которой социологи просто изучали бы политические факты и не обращали внимания на ценности, но вскоре зов сирены экспертизы стал преобладать. Та же самая социальная наука, которая должна была просто служить демократии, стала приводить к выводам о том, что люди сами не обладают достаточными политическими знаниями даже для того, чтобы определять направление развития государства. Многие из этих выводов убедили растущее число социологов в том, что народ недостаточно способен даже к скромному самоуправлению. Растущий хор обществоведов призывал отказаться от иррациональной "демократической веры" в пользу правления знающих. Таким образом, с течением времени в среде социологов, администраторов, бюрократов и аппарата "экспертизы" росло недоверие к жизнеспособности простого следования или исполнения воли народа, и вместо этого эксперты стали утверждать необходимость не только разрабатывать политику на основе народных предпочтений, но и направлять и даже заменять обращение к народной воле.