Иными словами, "Буржуазные добродетели" отвергают одержимость экономиста только благоразумием, изолированным от других добродетелей. Философы и богословы отмечают, что если добродетель сузить и изолировать, то она превращается в порок. Начиная с 1930-х годов армия экономистов-"самуэльсонианцев", о которых вы больше всего слышите, и большинство моих преподавателей, взялись сузить и изолировать нашу экономическую жизнь до того, что они с удовольствием называют рациональностью. Самуэльсонианская мысль характеризует современных экономистов так называемого мейнстрима - моделирующих исключительно "ограниченную максимизацию", в которой единственной признаваемой добродетелью является благоразумие.⁹

Не все достойные экономисты являются самуэльсонианцами. В двадцатом веке в противоборствующую группу экономических мыслителей, придерживающихся весьма разнообразной политики, входили Йозеф Шумпетер, Людвиг фон Мизес, Фридрих Хайек, Торстейн Веблен, Джон Р. Коммонс, Джон Мейнард Кейнс, Джон Х. Клэпхэм, Фрэнк Найт, Эли Хекшер, Гуннар Мюрдаль, Антонио Грамши, Луиджи Эйнауди, Джоан Робинсон, Кеннет Боулдинг, Рональд Коуз, Пол Свэзи, Александр Гершенкрон, Джон Кеннет Гэлбрейт, Джордж Шекл, Роберт Хейлбронер, Теодор Шульц, Альберт Хиршман, Берт Хозелиц, Бруно Леони, Ноэль Батлин, Джеймс Бьюкенен, Томас Шеллинг, Роберт Фогель, Амартия Сен, Элинор Остром, Израэль Кирцнер, Вернон Смит. Они практикуют то, что можно назвать экономикой Адама Смита, или то, что в последнее время получило название "гуманомика". Она предполагает лишь легкую склонность к участию в новом проекте, когда можно получить чистую выгоду, оставляя достаточно места для проявления любви, справедливости, мужества, надежды, веры и умеренности. Подлинная рациональность человека, как отмечают в последнее время такие социальные психологи, как Джонатан Хэйдт и Николас Эпли, да и все мы со времен эпоса о Гильгамеше, не сводится только к благоразумию.¹⁰

Несколько экономистов начинают систематически исследовать такую экономику, приглашая обратно в историю полноценное человеческое существо, с его этикой, языком и воспитанием.¹¹ Например, я. Приведенная здесь трилогия представляет собой убийственное приложение такой интеграции количества и качества, естественных и гуманитарных наук, экономических экспериментов и литературного анализа, дающее, я надеюсь, правдоподобное объяснение того, как мы стали богаты телом и духом.¹²

И все же я должен сразу признать, что "мое" объяснение досадно, до патетики неоригинально. Это всего лишь экономическая и историческая реализация в реальных экономиках и экономических историях либеральной мысли XVIII века. Но ведь это как раз то, что так прискорбно упустили клерикалы после 1848 года и что последующая история доказала как глубокую правоту. Свобода и достоинство простых людей сделали нас богатыми во всех смыслах этого слова.

В первом, этическом, томе отвергается и навязчивая идея антиэкономистов о пороке благоразумия, суженном и изолированном от других добродетелей, пороке, который мы называем "жадностью". Жадность не есть благо. Но она не особенно характерна и для преуспевающего мира современной буржуазии, будь то малый бизнес или корпоративный гигант. Жадность - древняя и человеческая - жажда золота, славы, власти, положения, секса. Когда Карстен Берник в первой буржуазной драме Ибсена "Столпы общества" (1877 г.) в четвертом акте приходит в себя, он заявляет: "Даже если я не всегда стремился к прибыли [что противоречит самой простой версии жадности в теории Самуэльсона], все же я теперь сознаю, что жажда власти, положения и влияния была движущей силой большинства моих поступков."¹³ Да, все это, и секс тоже, еще со времен пещер, голод и жажда, которые как раз и являются, при отсутствии балансирующей справедливости, любви и умеренности, пороком жадности.

Проверенное торговлей улучшение с 1800 г. произошло, конечно, отчасти благодаря благоразумию и прибыли, которые действительно, если бы не присутствовали другие добродетели, представляли бы собой "рациональность" марксистского или самуэльсоновского экономиста и "жадность" антиэкономиста. Успех эксперимента по почитанию благоразумия поднял престиж исполнительной добродетели. Но улучшение произошло и с другими добродетелями - надеждой, справедливостью, мужеством, любовью, верой и воздержанием - и подняло престиж коммерческих версий этих добродетелей. Такие корпорации, как Merck, UPS, Walt Disney и Lockheed-Martin, к началу 2014 г. из чувства коммерческой справедливости, а не только из инструментального расчета, перестали выделять деньги на гомофобные в то время "Бойскауты Америки". Аналогичным образом, компании Shell Oil и Campbell Soup разрешили в своих планах медицинского обслуживания проведение операций по изменению пола. Некоторые другие компании из списка Fortune 500 не замедлили предоставить возможности для женщин и представителей меньшинств (хм, ну да: в 2014 году менее 5% руководителей компаний из списка S&P 500 составляли женщины, а мужчин с именем "Джон" было больше, чем всех женщин вместе взятых). И так же, как бизнес иногда опережал государство в этической серьезности, так и малый бизнес иногда опережал крупный. Иными словами, бизнесмен в современном мире, вопреки материалистическим взглядам марксистских или самуэльсоновских экономистов и их противников, - это, как правило, не мистер Макс У, максимизирующий свою полезность, не социопатический манипулятор автоматами, называемыми "другими людьми". Напротив, бизнесмен идет с другими, говорит с ними, впутываясь, к добру или к худу, в их истории и метафоры. Какие новости на Риальто?

Во втором томе трилогии, "Буржуазное достоинство", который в очередной раз выдает себя подзаголовком "Почему экономика не может объяснить современный мир", подробно рассматриваются причины накопления капитала, эксплуатации рабочих и другие причины, предлагаемые в материалистических историях британской промышленной революции, и показывается их недостаточная количественная эффективность. Материализм не может объяснить промышленную революцию XVIII века. Тем более он не может объяснить Великое обогащение, последовавшее в XIX веке. Методом остатков книга показывает, что идеи совершенствования, и особенно идеи совершенствования - "буржуазное достоинство", о котором идет речь в заголовке, - а не главным образом материальные интересы, двигали современным миром. Материальные интересы и большинство выражающих их институтов были древними, неизменными и слабыми по силе. Изменилась лишь идеология.

Британская промышленная революция была славным началом. Это заслуга всех. Однако подобные революции, богатые новизной, периодически случались и раньше - в Афинах V века, в Китае XII века Сун или в Италии XV века.¹⁵ Отличием последнего раза стало последующее развитие событий, взрывное Великое обогащение простых людей, возникшее в результате ослабления Великой цепи бытия, которая сковывала большинство людей с момента изобретения сельского хозяйства, удерживая мужчин на ручной работе, а женщин - в браке по расчету. После ослабления и последующего обогащения сын кондуктора мог стать профессором государственного управления в Гарварде, сын портного - профессором права в Йеле, дочь консервативного южного юриста - либеральным профессором права, философии и классики в Чикагском университете.

Почему? Причинами не были (если выбирать из, казалось бы, неисчерпаемого списка материалистических факторов, пропагандируемых тем или иным экономистом или историком экономики) уголь, бережливость, транспорт, высокая заработная плата мужчин, низкая заработная плата женщин и детей, прибавочная стоимость, человеческий капитал, география, железные дороги, институты, инфраструктура, национализм, ускорение развития торговли, позднесредневековый подъем, индивидуализм эпохи Возрождения, Первая дивергенция, Черная смерть, американское серебро, первоначальное накопление капитала, пиратство, империя, евгенические улучшения, математизация небесной механики, техническое образование или совершенствование прав собственности. Подобные условия были обыденными в десятках ведущих организованных обществ Евразии, от Древнего Египта и Китая до Японии времен Токугава и Османской империи, и небезызвестными в Мезоамерике и Андах. Нет: рутиной нельзя объяснить самое странное светское событие в истории человечества, которое началось с буржуазного достоинства в Голландии после 1600 г., собрало свои инструменты для совершенствования в Англии после 1700 г. и ворвалось в северо-западную Европу, а затем и во весь мир после 1800 г.

Возьмем, к примеру, рутину прав собственности, которую подчеркивают экономист Дарон Асемоглу и политолог Джеймс Робинсон в книге "Почему нации терпят крах" (2012). Проблема с их акцентом заключается в том, что в большинстве обществ права собственности всегда соблюдались. Это то, что мы понимаем под "обществом". В Месопотамии за два тысячелетия до нашей эры города обеспечивали права собственности, как и общества древнего Израиля, земель викингов, Китая эпохи Т'анг. Охотники-собиратели и животноводы - бобры первых народов, собиратели растений аборигенов, оленеводы саамов - также обеспечивали соблюдение того или иного института собственности, когда это имело значение и когда это не противоречило другим их этическим убеждениям. Когда обществам не удавалось обеспечить соблюдение прав собственности, соответствующих их этике, они превращались в войны всех против всех.