Одна из задач трилогии, начиная с первого тома "Буржуазные добродетели", - переоценить людей этого среднего класса, или буржуазии, - предпринимателя и торговца, изобретателя углепластика и подрядчика, ремонтирующего вашу ванную комнату, улучшителя автомобилей в Тойота-Сити и поставщика специй в Нью-Дели. Затем второй том обращается к экономической истории, а третий - к социальной и интеллектуальной, чтобы подробно показать, что идеи, выдуманные буржуазией, возникли в XVIII веке на основе новой свободы и нового достоинства, предоставленных простым людям. Демократия прав в добровольной торговле и в избирательных участках, демократия, дающая простолюдинам право голоса в церкви, в экономике и в политике, делала людей смелее, освобождала их от необходимости заниматься бизнесом.⁴ В исторической лотерее идея уравнивающей свободы и достоинства оказалась выигрышным билетом, и буржуазия стала его обладателем.
Однако после неудачных революций в Европе в суматошном 1848 г. - сравните с 1968 г. - новое яростное отвращение к буржуазии заразило художников, интеллектуалов, журналистов, профессионалов и бюрократов - "клерикалов", о которых я упоминал, как их называл Кольридж, по немецкому образцу. Немецкое слово Clerisei, или, позднее, Bildungsbürgertum, означало "культурные и начитанные любители культуры" в противовес коммерческой и улучшенной буржуазии.⁵ Клерикалы Германии, Англии и особенно Франции стали ненавидеть купцов и фабрикантов, да и вообще всех, кто не восхищался книгами и картинами клерикалов. Флобер заявлял: "Я называю буржуа всякого, кто мыслит низменно". В 1867 г. он написал Жорж Санд: "Аксиома: ненависть к буржуа - начало добродетели", т.е. аксиома, что ненависть к буржуа - начало добродетели.⁶
В 1935 г. либеральный голландский историк Йохан Хёйзинга отмечал, что ненависть стала всеобщей среди духовенства:
В XIX веке "буржуй" стал самым уничижительным термином, особенно в устах социалистов и художников, а позднее даже фашистов. . . . Как полезно было бы время от времени выстраивать в ряд все наиболее распространенные политические и культурные термины для их переоценки и дезинфекции. . . . Например, либерал, вернув ему первоначальное значение и освободив от эмоционального подтекста, привнесенного столетием партийных конфликтов, вновь стал бы означать "достойный свободного человека". А если бы буржуа избавился от всех негативных ассоциаций, которыми его наделили зависть и гордыня, а именно таковыми они и были, то не мог бы он вновь обозначать все атрибуты городской жизни?⁷
Такое автоматическое глумление над буржуазией должно быть прекращено. Это непривлекательная форма самоненависти, поскольку большинство из нас, как владельцев и продавцов, по крайней мере, человеческого капитала, а в пенсионных фондах и домах - финансового и физического капитала, являются буржуа. Правда, если упорно использовать слово "буржуазный", как его использовали, скажем, Жан-Поль Сартр и Симона де Бовуар, для обозначения самых худших и неаутентичных типов городской жизни во Франции 1950 года, то не будет большим интеллектуальным подвигом сделать вывод, что буржуазная жизнь ведет прямо к... ну... самым худшим и неаутентичным типам городской жизни во Франции 1950 года. Но я призываю вас перестать использовать это слово как термин презрения, а начать использовать его научно и бесцветно для обозначения "владельцев и управляющих в городе, рисковых или словоохотливых, больших или малых по своему капиталу, непропорционально грамотных и умеющих считать, зарабатывающих на жизнь разговорами и расчетами". Тогда мы сможем путем реального исследования выяснить, добродетельно ли их ненавидеть.
Подобно мандаринам старого Китая или уважаемым людям Франции раннего Нового времени, представители современной клирики считают себя уникально этичными благодаря своей образованности, в том числе и в области этики, или, по крайней мере, благодаря ежедневному чтению газет Le Monde или New York Times. Представление о том, что человек, действительно постигший смысл понятия "этика", на самом деле будет этичным, было утверждением Сократа, переданным Платоном. Если учесть, что среди встречающихся людей много высокоученых и начитанных, но неэтичных, то в этом можно усомниться. Тем не менее, клерикалы поддерживают платоновскую концепцию. Оно процветает, например, в отношении голландских бюрократов в мэриях, которые считают себя вполне квалифицированными благодаря дипломам о высшем образовании, этическому превосходству и подписке на NRC Handelsblad для защиты печально невежественных низших классов от алчных капиталистов на рынке.
В XVIII веке некоторые представители духовенства, такие как Вольтер и Том Пейн, мужественно отстаивали наши свободы в торговле. И действительно, нашей главной защитой от хищников была именно такая конкуренция в торговле, а не мэрия или Уайтхолл, которые имели свои хищнические привычки, подкрепленные насилием. Однако в 1830-1840-е годы значительно расширившийся круг духовенства, в основном сыновья буржуазных отцов, стали посмеиваться над экономическими свободами, которыми так активно пользовались их отцы, и выступать за активное использование монополии государства на насилие для достижения той или иной утопии в ближайшее время.
Правые клерикалы под влиянием романтического движения с ностальгией смотрели на воображаемое Средневековье, свободное от пошлости торговли, на нерыночный золотой век, в котором господствовали рента, застой и иерархия. Такое консервативно-романтическое видение старых времен вполне соответствовало тому, что правые занимали место в правящем классе, управляя простыми обывателями. Позднее, под влиянием научной версии, правые использовали социал-дарвинизм и евгенику для обесценивания свободы и достоинства простых людей, для возвышения миссии нации над отдельным человеком, рекомендуя, например, колониализм, принудительную стерилизацию и очистительную силу войны.
В то же время слева кадры другой версии клерикалов - также под влиянием романтизма, а затем и собственного научного увлечения историческим материализмом - развили нелиберальную идею о том, что идеи не имеют значения. Главное для прогресса, провозглашали левые, - это неудержимый поток истории, которому помогает (далее они заявляли, что противоречит неудержимости) протест, забастовка или революция, направленные против алчной буржуазии - такие захватывающие действия должны возглавляться клерикалами. Позже, в европейском социализме и американском прогрессивизме, левые предлагали победить буржуазные монополии в мясной, сахарной и сталелитейной промышленности путем объединения всех монополий в рамках регулирования, синдикализма, центрального планирования или коллективизации в одну верховную монополию, называемую государством. В 1965 г. итальянский либерал Бруно Леони (1913-1967) заметил: "Создание гигантских и обобщенных монополий [по мнению левых, является] именно таким "средством" против так называемых частных "монополий""⁸.
Пока все эти глубокие размышления будоражили европейское духовенство, коммерческая буржуазия, которую презирали и правые, и левые, и многие средние, но все они были в восторге от романтического радикализма таких книг, как "Майн Кампф" или "Что делать", создала Великое обогащение и современный мир. Обогащение гигантски улучшило нашу жизнь. При этом оно научно доказало, что и социал-дарвинизм, и экономический марксизм ошибочны. Генетически неполноценные расы, классы и этносы оказались не такими. Они оказались творческими. Эксплуатируемый пролетариат не был обездолен. Он обогатился. В увлечении материалистическими, но глубоко ошибочными псевдооткрытиями XIX века - национализмом, социализмом, бентамовским утилитаризмом, безнадежным мальтузианством, комтеевским позитивизмом, неопозитивизмом, юридическим позитивизмом, элитарным романтизмом, перевернутым гегельянством, фрейдизмом, френологией, гомофобией, историческим материализмом, надеющимся коммунизмом, левым анархизмом, коммунитаризмом, социальным дарвинизмом, научный расизм, расовая история, теоретизированный империализм, апартеид, евгеника, тесты статистической значимости, географический детерминизм, институционализм, коэффициенты интеллекта, социальная инженерия, расчистка трущоб, прогрессистское регулирование, камералистическая государственная служба, правление экспертов, цинизм в отношении силы этических идей - значительная часть клерикалов утратила прежнее стремление к свободному и достойному народу. Она забыла главное и единственное научно доказанное социальное открытие XIX века, которое само по себе соответствовало романтизму, столь озорному в других отношениях: простые мужчины и женщины не нуждаются в руководстве сверху, а когда их уважают и оставляют в покое, становятся чрезвычайно творческими. "Я вмещаю в себя толпы", - пел демократический американский поэт. И это действительно так.
Новые идеи буржуазии, а за ними новые и обнадеживающие идеи о буржуазии, а затем и обо всех простолюдинах вместе взятых, составили Великое Обогащение. Трилогия защищает такую идейную гипотезу от материализма, долгое время господствовавшего в обществе.
В первом томе, подзаголовок которого - "Этика в эпоху коммерции" - выдает его тему, ставится вопрос: "Может ли жизнь в бизнесе быть этичной? Можно ли руководствоваться добродетелями, которые включают в себя деловое благоразумие, но не ограничиваются им? Ответ, если говорить кратко, - да. Благоразумие - это добродетель выгоды, планирования, ноу-хау, сметливости, здравого смысла, эффективности. Ее хорошо иметь. Мы учим этому своих собак и детей. "Смотри в обе стороны, когда переходишь улицу". "Изучи баланс". "Обеспечь, обеспечь". Но этика в бизнесе не ограничивается добродетелью благоразумия, а должна быть. Настоящие бизнесмены, будучи людьми, в свои лучшие дни проявляют и любовь, и справедливость, и мужество, и надежду, и веру, и воздержанность, и не только из инструментальных соображений. Буржуазия не состоит сплошь из идиотически благоразумных персонажей комиксов Дилберта.