Мало-помалу во взгляд Гу Мана возвращалась человечность.

Но сколько бы Мо Си ни пытался, ему так и не удалось уловить в них ни единого намека на воспоминания прежнего Гу Мана.

— Посмотрим, — ответил Мо Си.

— Мне нужна еда. Иначе я буду очень голодный, — настаивал Гу Ман.

Мо Си пристально посмотрел на него:

— Думаешь, в твоем положении можешь торговаться со мной? Пиши.

Бумага с трудом впитывала жирно выведенные неуклюжие каракули. Мо Си называл слово и Гу Ман его записывал. Если он записывал верно, Мо Си молчал, но когда он ошибался, Мо Си называл его дураком.

Сначала он заставил Гу Мана написать цифры один, два, три, четыре, пять, затем его имя, а после свое собственное.

Позже, так и не удовлетворив свою жажду, не иначе как в помутнении разума, он попросил Гу Мана написать: «В жизни стремлюсь лишь вернуться к тебе, в смерти любовной тоске не будет конца» и «Как ты спросишь, есть ли срок у этой любовной тоски, если мы не увидимся вновь[6]».

[6] Строчки из двух любовных поэм: «Ода моей жене» неизвестного поэта и «Долгая тоска» поэта Ян Цзидао.

Ближе к концу были лишь те слова, которые Гу Ман не умел писать, но Мо Си прижал его к стулу, не позволяя встать из-за стола.

Гу Ман был несколько смущен и даже почти обижен такой несправедливостью:

— Я не умею…

Тускло горели свечи, а за окном уныло падал снег. Мо Си посмотрел на криво написанные на бумаге слова, где в одной только «любовной тоске» не было ни единого правильного штриха. Закрыв глаза, он встал за спину Гу Мана и, взяв другую кисть, сказал:

— Я тебя научу.

Пока сыпавшиеся с неба снежные семена стучали по подоконнику, Гу Ман покорно сидел на стуле, а высокая фигура Мо Си нависала над ним. Каждый мазок его кисти был несравненно прекрасен и изысканно элегантен. Наблюдая за ним, Гу Ман попытался слепо копировать каждый его штрих, но на полпути не выдержал и тихонько чихнул.

Рука Мо Си замерла. Опустив голову, он посмотрел на него сверху вниз и спросил:

— Холодно?

Гу Ман не любил доставлять другим неудобства, а, учитывая, что человек рядом с ним тоже был мужчиной, в нем невольно проснулся врожденный инстинкт соперничества. Поэтому он покачал головой, а потом снова чихнул.

— Сходи, оденься потеплее. А что если ты до смерти замерзнешь? Нужно лучше заботиться о себе, — сказал Мо Си.

Гу Ман потер нос:

— Совсем чуть-чуть, не страшно.

Раз Гу Ман так сказал, у Мо Си не было причины настаивать. Если бы он продолжил уговаривать его, все выглядело бы так, будто он о нем заботится. Так что он просто продолжил обучать Гу Мана правильному написанию слов.

Пока он писал, замерзший Гу Ман изо всех сил пытался справиться с холодом и неосознанно начал искать ближайший источник тепла… прижимаясь все ближе и ближе к Мо Си.

Мо Си так погрузился в написание слов, что вначале даже не понял смысла манипуляций Гу Мана. К тому времени, когда он это заметил, Гу Ман так замерз, что стал похож на волка, пытающегося согреться, прижавшись к собрату по стае. В этот момент он придвинулся так близко, что хватило бы всего одного небольшого движения, чтобы он мог спрятаться от холода в его объятиях.

— … — взгляд Мо Си потемнел. Он отложил кисть. Внезапно схватив Гу Мана за подбородок, зловеще прищурившись, он заставил его посмотреть ему прямо в лицо:

— Прежде, когда я сказал тебе одеться потеплее, ты отказался. Что ты хочешь сделать теперь?

Автору есть что сказать:

«Удивительный второстепенный сюжет [сабплот] ABO [омегаверс]»

Горячая сестричка Си Мэй: — Я сказал тебе одеться потеплее, но ты отказался. Что ты хочешь сделать теперь?

Гу Манман: — Нет, ну я так больше не могу! Ты можешь быть Печью для государя, принять удар меча за Мужун Ляня, публично заступиться за Цзян Есюэ, твою ж мать, а мне, значит, нельзя даже подойти поближе, чтобы согреться?!

Горячая сестричка Си Мэй: — Нельзя.

Гу Манман: — Почему нельзя-то?!

Си Мэй (хватает его за подбородок, пялится на его шею и скрипит зубами): — Потому что все они либо альфы, либо бэты, их феромоны меня совершенно не привлекают. Мне совсем не хочется их погрызть[7].

[7] 咬 yǎo яо — кусать, грызть; зажимать, стискивать; инт. сленг: минет.

Глава 53. Неосознанное соблазнение

Гу Ман наблюдал за ним, под столом беспокойно потирая друг о друга босые пальцы ног.

— Я и Фаньдоу согреваем друг друга, — внезапно сказал он.

— И что? — Мо Си равнодушно взглянул на него.

— На тебе мало одежды — ты замерз, на мне мало одежды — я замерз. Нам обоим холодно, но если прижмемся друг к другу, станет теплее.

— …

Мо Си был обрезанным рукавом, Гу Ман — его старым любовником. Не важно, насколько высоки стены из рациональных доводов, что в надежде удержать себя от необдуманных поступков он воздвиг в своей голове, запереть под замок некоторые естественные инстинкты собственного тела ему было не под силу. Он знал, что если они будут слишком близко друг к другу, разделяемые лишь тонким слоем одежды, то его реакция на Гу Мана будет весьма сильной, и вряд ли все ограничится желанием «согреться».

Поэтому Мо Си пришел в такое бурное негодование, будто его в самом деле намеренно попытались соблазнить. И хотя это «соблазнение» существовало только в его собственном воображении, его лицо заметно помрачнело.

Какое-то время он смотрел на Гу Мана, затем внезапно разжал руку, сжимающую его подбородок, и почти брезгливо схватил со стола листок бумаги для каллиграфии, чтобы вытереть «испачканные» пальцы:

— Не будь о себе столь высокого мнения, — холодно  заявил он.

— Почему нет?

— Кем ты себя возомнил?

Гу Ман не выказал и намека на то, что ему обидно это слышать. Когда он повернулся к Мо Си, все его эмоции ясно отразились на его открытом лице. Мо Си с легкостью мог увидеть растерянность, замешательство, недоумение… но ничто из этого не могло утешить его сердце.

Если бы его едкие слова хоть немного задели Гу Мана, Мо Си не чувствовал бы такое раздражение и подавленность.

— Я думал, я… спутник. Твой спутник, — ответил Гу Ман.

Мо Си ничего не ответил. Через мгновение он поднял руку и пальцем подцепил железное кольцо рабского ошейника на шее Гу Мана. Палец медленно опустился, щелкнув по табличке на черном как смоль железном кольце.

Опустив взгляд на этот символ рабства, Мо Си сказал:

— Думаешь, я стал бы спутником того, кто носит подобную вещицу?.. Ты предатель, а я твой заклятый враг, — мягко произнес Мо Си. — Это никогда не изменится. Гу Ман, мы никогда не сможем вернуться к тому, что было.

По мере того, как год походил к концу, Мо Си все больше убеждался в том, что Гу Ман не притворяется. В результате потери двух душ он действительно утратил все свои воспоминания и свойственные ему черты характера, просто из-за лелеемой в сердце обиды Мо Си слишком долго не мог смириться с этим.

В этот день Мо Си услышал при дворе, что целитель Цзян наконец-то вернулся из своего путешествия. Цзян Фули считался лучшим алхимиком и целителем Чунхуа, способным излечить даже самые тяжелые болезни. Мо Си уже не рассчитывал, что кто-то сможет исцелить Гу Мана, но, зная репутацию Цзян Фули, все же решил попробовать. Ухватившись за этот последний луч надежды, он все-таки привел Гу Мана в поместье Цзян.

Цзян Фули отличался невероятно вспыльчивым и эксцентричным характером. В известной всем троице «Жадности, Гнева и Невежества» Чунхуа, Жадностью был Мужун Лянь, Невежеством — Мужун Чуи, что же до Гнева, стоит описать того, кто ненавидел любого, кто шел ему наперекор, взрывался, если что-то было ему не по нраву, и всегда шел на поводу своих эмоций, действуя подчас совершенно нелогично и импульсивно… Именно таким был целитель Цзян, Цзян Фули.

Этот мастер медицины Цзян всегда полагался лишь на собственный талант, никогда не стремился к накоплению добродетели, ни во что не ставил чужое мнение и всегда поступал по-своему.

— Я слышал, что когда он вернулся и узнал, что госпожа Цзян встречалась с Ли Цинцянем, то так разозлился, что весь день с ней не разговаривал, да еще и спросил, нет ли у нее проблем с головой, а то, если нужно, у него есть нужное лекарство, и ей стоит поскорее начать лечение.

— Ох, зачем он так?

— Я не знаю подробностей того дела, но, возможно, он решил, что госпожа повела себя слишком опрометчиво. Слышал, после он пошел в поместье Юэ, чтобы отчитать Мужун Чуи. Говорят, он заявил, что тому не следовало лезть в чужие дела, да еще и впутывать в них его жену.

— Ха-ха, Невежество против Гнева! И что, Мужун Чуи не стал с ним драться?

— Мужун Чуи и в поместье-то не было. Цзян Фули разбил с десяток чайных сервизов в резиденции Юэ и, прежде чем ушел в ярости, оставил Мужун Чуи послание. Он сказал, что если тот посмеет снова вовлечь в свои дела госпожу, то он сам лично свяжет его и бросит в котел, превратив в лекарства. Слышал, что когда молодой господин Юэ попытался помешать ему, он довел его до слез.

— Ого, какая жестокость…

Так все и было. Не то чтобы Мо Си раньше не сталкивался с Цзян Фули — в прошлом у него сложилось весьма скверное впечатление о нем. Будь у него возможность обратиться к кому-либо еще, он бы не пошел в поместье Цзян.

Повернув голову, он увидел Гу Мана, лениво греющегося на солнце вместе с Фаньдоу, и понял, что, хочешь не хочешь, а пойти придется.

Над украшенным причудливым орнаментом из переплетающихся веток и цветов входом в большой зал главной резиденции Цзян висели два фонаря с негаснущим звездным пламенем, внутри же здание освещали тысячи масляных ламп, что могли даже самую темную ночь превратить в ясный день. Убранство этого зала было роскошным и где-то даже экстравагантным. Каждое изготовленное лучшими мастерами украшение стоило в сотни раз больше, чем мог позволить себе обычный заклинатель.

Время было послеобеденное. Управляющий подал чай со множеством пирожных и отправил человека, чтобы сообщить хозяину поместья Цзян о приходе посетителей.