Что же до «уксуса» и «соевого соуса», эти слова были слишком сложными, и пока Гу Ман не смог их осилить, но все равно планировал выучить. В любом случае, уксус пах так сильно, что каждый раз, едва почуяв этот запах, он морщил нос и ни за что в жизни не перепутал бы его ни с чем другим.

Каждый день он делил добычу и ел вместе с Мо Си, так что постепенно начал воспринимать его как своего партнера.

Всякий раз, когда Мо Си громко бранил Гу Мана, хотя тот ничего и не отвечал, но все же ощущал внутреннюю тревогу. Он знал, что раздражительный волк слишком импульсивен и может легко попасть в волчью яму, но даже если ему удастся избежать западни, от злости можно потерять много шерсти. Если волк потеряет много шерсти, то может заболеть, а там и лапы протянуть недолго.

Он не хотел, чтобы Мо Си умер, потому что с тех пор, как Гу Ман попал в Чунхуа, тот был единственным, кто пожелал поделиться с ним своей добычей.

Несколько раз Гу Ман хотел утешить Мо Си и помочь утихомирить его гнев, но, обойдя вокруг него пару раз, он так и не придумал, как успокоить слишком нервного вожака. В итоге все, что он мог, — это стоять рядом с ним и, мысленно желая ему долгой жизни, слушать, как Мо Си его распекает.

Только так он мог получить еду.

Вот такие мысли были у Гу Мана.

К счастью, Мо Си об этом не подозревал, иначе он и правда мог умереть от злости.

Приближался конец года, поэтому в управлении военными делами было много дел, и несколько дней подряд Мо Си возвращался в особняк уже ночью. В тот день он вернулся с вечернего праздничного банкета так поздно, что даже Ли Вэй уже отправился спать.

Вытянув бледную от холода руку, Мо Си дернул сдавивший шею тугой воротник и размашистым шагом вошел в двери особняка.

На банкете он выпил немного вина, поэтому выглядел слегка утомленным, а в чертах его красивого лица было чуть больше нетерпения, чем обычно. По укоренившейся с годами привычке на всех подобных мероприятиях он всегда держал себя в руках, пил лишь из вежливости, а не ради удовольствия, никогда не позволяя себе напиваться. Однако сегодня после выпитого спиртного в его груди осталось немного жара, и это доставляло ему дискомфорт.

Изначально он планировал умыться и лечь спать, но, проходя по открытому двору перед Османтусовым Залом, увидел сидящего на корточках возле колодца Гу Мана, который, закатав рукава, мыл большую черную собаку.

— Хорошая деточка, вот помою тебя и будешь красавицей.

Однако стоило псине увидеть Мо Си, как она тут же перестала быть послушной и, вырвавшись, умчалась прочь. Гу Ман поднялся, с его рук на землю стекала вода.

Он попытался вытереть лицо рукавом, но потерпел неудачу: на носу у него так и осталось немного пены.

— Ты вернулся, — растянув губы в улыбке, сказал он.

Мо Си прикрыл глаза, пытаясь успокоиться, но в итоге все равно не смог удержаться от очередной порции ругани.

— Ты что, свинья?

Он посмотрел на замерзшие покрасневшие пальцы и тут же вспомнил о прежнем Гу Мане, который втайне ото всех работал посудомойкой, лишь бы заработать немного денег и побаловать Мо Си хорошей едой. Раздражение в его груди стало еще сильнее.

— Ты что, не мог нагреть воды в своем дровяном сарае, чтобы помыть ее?

— Фаньдоу[9] не любит тепло.

[9] 饭兜 fàndōu фаньдоу «мешок с рисом».

— Кто?

Гу Ман снова воспользовался рукавом, чтобы стереть стекающие капли воды.

— Фаньдоу.

Мо Си понял, что тот говорит о собаке, которая следовала за ним со времен его жизни в доходном доме Ломэй, и на какое-то время замолчал. Гу Ман всегда в первую очередь заботился о нуждах других, и ради того, чтобы приноровиться к чужим требованиям, был готов терпеть всевозможные неудобства.

Теперь у него был лишь один друг — эта собака, поэтому он относился к ней, как к человеку, заботясь о ее собачьих чувствах и переживаниях.

В эту холодную ночь Мо Си не мог отвести глаз от Гу Мана. Глядя на то, как яркий лунный свет серебристым инеем ложится на его чистое и невинное лицо, отражаясь в безмятежных голубых глазах, он хотел сказать: «Почему ты снова делаешь это?».

Но стоило его губам приоткрыться, с них слетело лишь:

— Что тут сказать, может ты у нас и правда святой!

Он помылся, почистил зубы и, не раздеваясь, лег в постель, но продолжал ворочаться, не в силах уснуть.

Мо Си и сам чувствовал, что последнее время становится все более одержим своими внутренними демонами. Не в силах получить нужный ему ответ, он словно неупокоенный злой дух продолжал искать утешение для своей души, с каждым днем становясь все безумнее.

Иногда он даже думал, что было бы лучше, если бы Гу Ман умер, было бы лучше, если бы умер он сам. Лучше это, чем днем и ночью гадать и сомневаться, не находить себе места от беспокойства и мучительно томиться неизвестностью.

Глубокой ночью пошел снег. Мо Си открыл глаза и, устремив взгляд в бесконечную ночь, бессознательно вцепился пальцами в одеяло.

Сердце билось все быстрее. Поддавшись внезапному порыву, он поспешно откинул полог, не в силах больше это терпеть. Не удосужившись надеть туфли, Мо Си ступил на мягкий снег, сверкающий белизной, словно ивовый пух.

— Гу Ман!

Стоя у «пещеры» из декоративных камней, кипящий от гнева Мо Си проорал это имя в ее «зев», чувствуя при этом, что ему, должно быть, и правда стоит показаться целителю.

— Гу Ман, выходи по-хорошему!

Теплый занавес у входа приподнялся и из-под него вылез сонный и ничего не понимающий Гу Ман.

— Что случилось? — потерев заспанные глаза спросил он.

Мо Си долго скрипел зубами, прежде чем процедить:

— Ничего.

Сладко зевнув, Гу Ман сказал:

— Тогда я пойду.

— Подожди! — взвился Мо Си.

— Что-то еще?

— Есть одно дело.

— Что за дело? — моргнул Гу Ман.

— Я не могу спать, — потемнев лицом, ответил Мо Си. После паузы, он скрипнул зубами и неохотно продолжил. — Если я не могу спать, то ты тоже не смей отдыхать.

Будь на месте Гу Мана любой нормальный человек, он побледнел бы от страха и в ужасе воскликнул: «Да ты с ума сошел!». Но Гу Ман точно не был нормальным человеком, поэтому лишь на пару мгновений застыл в изумлении, а потом подняв на него все еще немного затуманенные сном глаза, невозмутимо протянул:

— А-а…

Его голос был спокойным, как вода в старом колодце, вот только эта вода упала в кипящее масло раскаленного добела Мо Си, и в тот же миг искры брызнули во все стороны и пламя гнева взметнулось до небес.

Мо Си пришел в дикую ярость. Этой студеной снежной ночью, в одном лишь тонком халате на голое тело и босой, он совершенно не ощущал холода. Наоборот, ему было нестерпимо жарко. Пылающим взглядом он жадно уставился на Гу Мана, а потом резко схватил его за руку, да так сильно, что на ней тут же появились красные отметины. Без всякой жалости подтащив его к себе, он заглянул ему в лицо.

— Послушай, сейчас у меня действительно очень плохое настроение.

— И что нам с этим делать? — похоже, Гу Ману было все равно. – Если его немного погладить[10], станет лучше?

[10] 揉两下 róuliǎngxià «погладить/потереть/размять немного/с двух сторон/дважды».

От переводчика: фактически, сам того не зная, Гу Ман предложил Мо Си подрочить.

— Ты!.. — не в силах найти слова, Мо Си на время просто лишился дара речи. Наконец, стиснув зубы, он медленно процедил. — Хорошо. Очень хорошо… Ты ведь теперь безмозглый тупица? Растерял все свое достоинство, не знаешь, что такое стыд и ничего не помнишь? Просто покорно все терпишь и принимаешь?

Этой снежной ночью он смотрел в озадаченные, все еще немного сонные голубые глаза и видел отражение собственного лица, на котором всего за несколько дней угрюмая сдержанность сменилась почти безумной одержимостью.

В этот момент он почувствовал, что ведет себя довольно глупо. Судорожно сглотнув, он попытался унять кипящий внутри гнев, но его дыхание на выдохе было все таким же обжигающе горячим.

— Отлично, — глядя на него сверху вниз, Мо Си крепко сжал руку Гу Мана. — Сегодня ночью ты составишь мне компанию.

Автору есть что сказать:

Сегодня я занята, выкладываю вовремя сохраненные черновики и бегаю по делам, так что времени на маленький театр нет! Всех целую! А еще, завтра суббота, но я не отдыхаю, буду заниматься обновлениями, отдохну в воскресенье. Целую! Всем сердечки!

Глава 52. Не надо так безрассудно[1]обнимать

[1] 乱 luàn луань — как попало, без разбора; опрометчиво; безрассудно; развратно; распущенно.

Мерцали угольки в жаровне, зеленовато-голубой балдахин был приспущен.

Мо Си сидел на краю кровати и не сводил с Гу Мана черных глаз.

— На колени, — приказал он.

Еще в доходном доме «Ломэй» Гу Мана научили преклонять колени перед гостями, но ему это положение никогда не нравилось. И дело тут было вовсе не в гордости, просто он не мог понять, что именно нужно от него людям, которые желают, чтобы он встал перед ними на колени. Почему, хотя он каждый раз делал все в точности как его научили, их злоба становилась лишь еще сильнее, а некоторые так просто багровели лицом и задыхались от ярости?

Ему было непонятно, что именно он делал неправильно.

Чуть помешкав, не сводя глаз с Мо Си, Гу Ман опустился на колени перед постелью хозяина поместья Сихэ, прямо у ног этого человека.

Прежде его мало заботило, довольны ли им другие люди, но человек перед ним являлся источником пропитания, от которого зависело, будет ли завтра у него на столе курица, утка и рыба, поэтому в его интересах было как можно чаще его радовать.

Вот только Мо Си тоже не выглядел особо довольным.

— Тебе когда-нибудь объясняли, что значит встать на колени? — вдруг, прищурившись, холодно спросил Мо Си.

Гу Ман покачал головой.

— Вставая так, ты выказываешь человеку свою покорность, смирение и почтение, — Мо Си впился в него взглядом, — но ничего из этого на твоем лице я не вижу. Ты просто сгибаешь ноги, но спина у тебя прямая.

Гу Ман ничего не сказал. Похоже, он просто не понимал, какого именно ответа от него ждут. В растерянности и замешательстве он стоял на коленях и беспомощно хлопал глазами.