Глава 51. Составь мне компанию

Тебе больно ненавидеть меня?

— …

Он произнес это без задней мысли, но его слова попали точно в цель[1]. Мо Си резко закрыл глаза, ощущая себя так, будто самый острый нож, пройдя сквозь легкие, вонзился прямо в его сердце и горячая кровь, заполнив грудь, брызнула на землю.

[1] 说者无心，听者有意 shuōzhe wúxīn, tīngzhě yǒuyì «спроста сказано, да неспроста услышано» — сказано без задней мысли, а услышано с умыслом.

С тех пор как Гу Ман вернулся в Чунхуа, на обращенных к нему лицах людей он замечал лишь ненависть, раздражение, желание оскорбить и унизить его, но еще ни разу он не видел такого лица, какое было у Мо Си в этот момент:

— Тогда я больше не хочу, чтобы ты был моим хозяином, не расстраивайся, — поспешно сказал он.

— …

— Не надо меня ненавидеть. Если ты не будешь меня ненавидеть, тебе ведь больше не будет больно?

Поверхность озера подернулась рябью. Из-за разбитого отражения фонарей темные воды стали похожи на полное мерцающих звезд ночное небо.

— Слишком поздно.

Спустя долгое время Мо Си наконец хрипло сказал:

— Гу Ман, однажды ты умрешь от моей руки… Нам с тобой не суждено быть вместе. Такую клятву я дал.

Он повернул голову. В отраженном свете красных фонарей его красивое лицо казалось слегка размытым и нечетким.

— И еще… меня точно нельзя назвать «хорошим человеком». Просто брат-наставник[2] ошибся во мне с самого начала.

[2] 师‌兄 shīxiōng шисюн «брат-наставник» — звучит так же, как 湿‌胸‌ shīxiōng — «мокрая грудь».

Услышав эти слова, Гу Ман тут же по-быстрому проглотил оставшуюся часть булочки и принялся ощупывать себя.

Понаблюдав за его странным поведением, Мо Си спросил:

— Что ты делаешь?

Гу Ман еще раз тщательно ощупал всю одежду, прежде чем, наконец, поднял голову:

— Сухая, — после этого он снова потянулся к руке Мо Си, видимо, желая, чтобы тот тоже пощупал его одежду. Мо Си, естественно, это не понравилось, он тут же отбросил его руку и, нахмурив брови, угрожающе спросил:

— Ты что творишь[3]?

[3] 胡闹 húnào хуньао — безобразничать; вести себя вызывающе; диал. распутничать, развратничать.

— Странно. Я ведь точно сухой, почему же ты назвал меня «мокрая грудь»?

Мо Си: — …

Но на самом деле сказанные Мо Си слова были правдой: он действительно не был совершенным во всех отношениях хорошим и порядочным человеком. Его волчье сердце, порочные желания и грубость, безрассудство и импульсивность, нерешительность и несдержанность — все это Гу Ман видел своими глазами. И не только видел — все это он прочувствовал на себе.

Но нынешний Гу Ман похоронил их прошлое, так что теперь Мо Си остался совсем один в этой осажденной крепости их прошлых отношений[4], и именно потому, что ему никак не удавалось выбраться, его сердце переполняли ненависть и негодование.

[4] 围城 wéichéng вэйчэн — осажденная крепость, осажденный город; обр. брак, супружество.

— Тогда почему ты должен меня ненавидеть?

— Потому что в прошлом с тобой я совершил множество ошибок, — вот что Мо Си сказал ему на обратном пути домой. Словно обсуждая погоду, голосом, полностью лишенным каких-либо эмоций, он добавил, — поступков неподобающих и выходящих за всякие рамки.

Но стоило Гу Ману спросить, что это были за ошибки и поступки, он тут же замолчал и больше не проронил ни слова.

На самом деле, ошибок, что он совершил, было не так уж и много. Что касается Гу Мана, Мо Си чувствовал, что он был не прав лишь в одном.

Влюбился в Гу Мана.

Это было непростительное преступление, которое не искупить и тысячей смертей, но, словно безнадежный дурак, он совершил его не единожды, а множество раз. Сколько раз он напоминал себе, что не может снова допустить эту ошибку, и не счесть сколько раз подвешивал себя на том же дереве[5].

[5] 一棵树上吊死 yī kē shù shàng diàosǐ «повеситься на дереве» — обр. в знач. не иметь гибкости, быть упёртым в своём выборе не видя альтернатив.

В ту ночь Мо Си лежал в постели и, уставившись сухими глазами на узоры на занавесях, размышлял, почему бы ему просто одним ударом не убить Гу Мана? Почему бы не покончить с этим одним махом? В конце концов, ради чего все это?

Позже он понял, что до последнего продолжал надеяться, что Гу Ман все же вспомнит прошлое. И, может быть, дело не только в том, что ему нужно было узнать, почему он совершил предательство, услышать, что Гу Ман сожалеет и увидеть, как слезы текут из его глаз. Скорее, он до сих пор хотел, чтобы Гу Ман пришел к нему и потребовал у него ответа, чтобы спросил о тех секретах, которые были известны только им двоим. Чтобы яростно рычал и в гневе кричал на него, даже если им снова придется сражаться не на жизнь, а на смерть.

Даже так будет лучше, чем то, что происходило сейчас. У него была лишь одна пара плеч, но ему приходилось нести на них вес воспоминаний двоих людей.

— Гу Ман, — в сокрытых за балдахином тишине и одиночестве раздался еле слышный вздох, — и все-таки ты безжалостнее меня.

По прошествии времени, хотя Мо Си никогда не ослаблял бдительности, ему так и не удалось обнаружить хоть какие-то доказательства притворства Гу Мана. С каждым днем его надежда становилась все более бесплотной, и постепенно он начал сдавать и все сильнее отыгрываться на Гу Мане, который теперь вызывал у него лишь отвращение.

— Прежде, стоило Гу Ману появиться, как взгляд князя тут же приклеивался к нему, а теперь, стоит ему показаться, как князь спешит отвернуться, — заключил всегда держащий свой собачий нос по ветру подхалим Ли Вэй. — Слишком раздражительным стал наш князь.

Стоит ли говорить, что к тому времени вся резиденция князя Сихэ успела почувствовать раздражение Мо Си.

Говорят, длительное подавление своих эмоций может свести человека с ума. Мо Си слишком долго подавлял свою обиду, поэтому придирки, которыми он постоянно осыпал Гу Мана, становились все более мелочными и даже безумными.

— Обязательно есть все руками?

— Если не умеешь стирать одежду, то откуда знаешь, как ее надевать?

— Ли Вэй трижды учил тебя варить кашу из корня лотоса, но ты до сих пор не можешь отличить сосуд с солью от сосуда с сахаром. Ты слепой или у тебя язык разницы не ощущает?

Гу Ману поручали все больше различной работы по дому, при этом требования к ее качеству становились все выше и выше.

Чем быстрее Мо Си терял надежду на то, что Гу Ман восстановит воспоминания, тем более извращенным становилось его обращение с ним. В итоге даже личные слуги Мо Си сочли его поведение немыслимо странным.

— Пусть у князя всегда каменное лицо, он никогда не гневается на нас без причины, не говоря уже о том, что он никогда не будет намеренно усложнять нам жизнь… но с Гу Маном…

— Эх, похоже, он и правда ненавидит Гу Мана.

Через какое-то время дошло до того, что личным слугам Мо Си стало просто нечем заняться. И произошло это не по какой-то иной причине, а лишь потому что сбрендивший князь Сихэ уже все их обязанности переложил на Гу Мана.

Однако нужно было признать, что Гу Ман был весьма одарен и сообразителен.

Хотя его сознание в какой-то момент было разрушено, на способностях это практически не отразилось. Через месяц он уже мог аккуратно и последовательно выполнять всю работу по дому, которой обучил его Ли Вэй. Вдобавок, обладая большой физической силой, он работал очень быстро и, в одиночку трудясь за десятерых человек, ни разу не пожаловался на усталость.

— Посмотрите, какой ужасной жизнью он живет, — слонявшиеся без дела слуги, собравшись вместе, сразу же начинали перешептываться. — Ему нужно проснуться до полуночи[6], чтобы нарубить дров, с часу до трех ночи[7] разжечь огонь на кухне и приготовить завтрак. Как только князь проснется, он должен прибираться в его комнате и выслушивать его брань независимо от того, насколько хорошо он убрался. После того, как его хорошенько отругают, он идет завтракать и там выслушивает новую порцию ругани. Когда князь отправляется ко двору, он должен выстирать одежду, развесить ее сушиться, до блеска натереть полы в главном зале, приемной и столовой, покормить рыбу и прополоть сорняки на заднем дворе, а затем приготовить поздний ужин…

[6] 三更 sāngēng третья ночная стража: время с 23 часов до 1 часа ночи;

[7] 四更 sìgēng четвертая ночная стража: время от 1 до 3 часов ночи.

— Боже, как он должен себя чувствовать после такого?

Как он себя чувствовал?

Вряд ли кто-то поверил бы в это, но на самом деле Гу Ман ничего особо и не чувствовал.

Он знал лишь ограниченное количество слов, поэтому, когда Мо Си его ругал, он понимал лишь самые простые фразы, вроде: «Ты что, свинья?». Так как человеческая мораль[8] была ему чужда и непонятна, Гу Ман просто не осознавал, что должен из-за чего-то расстраиваться.

[8] 礼义廉耻 lǐ yì lián chǐ ли и лянь чи — четыре основные добродетели в конфуцианстве: этикет (культурность), чувство долга (справедливость), умеренность (бескорыстие), совестливость.

Животная натура приучила его смотреть на вещи со звериной логикой, поэтому, хотя Мо Си не раз нелестно отзывался о нем, а начав разглагольствовать, говорил быстро и гневно, Гу Ман не испытывал к нему неприязни.

Потому что каждый день Мо Си давал ему хорошую пищу.

В глазах Гу Мана резиденция Сихэ была территорией стаи волков. Как и положено альфа-самцу, Мо Си был суровым и безжалостным вожаком. Каждый день он выходил за пределы становища, а затем приносил стае «жалование чиновника», которое можно было обменять на еду и одежду. Так что Гу Ман считал, что Мо Си был хорошим вожаком и умелым охотником, который просто слишком любит выть и рычать.

Приняв во внимание его выдающиеся способности, Гу Ман решил не смотреть на него свысока и не винить его за этот изъян.

Роли и обязанности в волчьей стае были четко распределены: поскольку Мо Си нужно было выходить, чтобы поохотиться, вполне резонно, что он поручал Гу Ману охранять территорию стаи, а также следить за чистотой и запасами. Оставалась проблема готовки. Это было весьма трудным заданием, поэтому Гу Ману пришлось потратить около десяти дней, чтобы выучить слова, которыми помечались горшки и кувшины. Он очень гордился своими успехами, ведь теперь он знал не только, как пишутся «сахар» и «соль», но и сам мог написать «рис», «мука» и «масло». Гу Ман чувствовал себя потрясающе талантливым и все это благодаря рычанию Мо Си.