Она поднялась на три этажа по неудобной, неровной лестнице и, когда добралась до квартиры, её дыхание стало тяжёлым, а ноги болели. На звонок в дверь, мать сама пришла открыть ей.

— Дорогая, как ты прекрасна!

Грейс позволила себя обнять, огляделась вокруг и заметила непропорционально большое количество картин, которые появились на стенах с тех пор, как она была здесь в последний раз.

— Мама, ты занялась живописью?

Анжела закрыла дверь и самодовольно огляделась.

— Красивые, не правда ли? Я познакомилась с очень перспективным и талантливым художником, и расширяю круг его знакомств, чтобы он мог заявить о себе. Он абсолютно достоин успеха!

Грейс поставила бы всё, что у неё было, на то, что художник — это очередной любовник. Анжела жестом велела дочери следовать за ней, миновав коридор, в центре которого возвышался небольшой столик, похожий на фонтан, выточенный из золота.

Отвратительно.

Новое жилище площадью всего двести квадратных метров казалось более уютным и интимным, чем прежнее. Мать не пожалела средств на ремонт, будучи уверенной, что муж оплатит все счета. Полы перестелили элегантным мрамором чёрного и белого цвета в шахматном порядке, стены оклеили дорогими обоями из китайского шёлка с золотым тиснением, мебель изготовили на заказ по эскизам Анжелы. Однако между спальней и кухней мать потеряла чувство меры, и ремонт превратился в гневный проект мести. Так что переступая порог дома, Грейс оказалась в атмосфере китча, больше подходящей Донателле Версаче, чем прославленной хорошим вкусом Анжеле Ринальди.

В гостиной их встретила новая горничная-филиппинка — признак того, что мать ещё не оставила поиски идеальной прислуги.

Грейс устроилась на неудобном диване в стиле Луи Филиппа, пока Анжела давала указания по поводу обеда. Она заметила, что мать выглядит свежее и моложе, овал лица стал чётче, мешки под глазами исчезли, губы приобрели объём. Пушистые светлые волосы недавно прошли через руки лучшего парикмахера, а элегантное платье подчёркивало пышное декольте.

— Ты недавно была в Таллине? — спросила Грейс, имея в виду клинику, куда Анжела ездила каждые полгода, чтобы освежиться.

Мать села рядом, прищурила глаза, а затем улыбнулась той фальшивой, вежливой манерой, с помощью которой она обходила проблемы или, как в данном случае, вопросы.

— Итак, Грейс, что новенького?

Горничная принесла поднос с двумя полными бокалами охлаждённого белого вина и закуски в небольших пиалах.

— О, ничего нового. Я работаю, развлекаюсь, дышу свежим деревенским воздухом.

Анжела фыркнула.

— Ты всё ещё ходишь в ту фирму?

— Конечно.

— Тебе это не нужно, я не понимаю...

— Пожалуйста, ты же знаешь, я не хочу об этом говорить.

Анжела едва заметно округлила глаза, прежде чем отпить глоток вина, подражая Грейс, которая кивком показала, что ей нравится вкус.

— Отличное.

— Поскольку мы не можем говорить о твоей работе или, насколько я помню, о твоей личной жизни, как насчёт того, чтобы начать планировать твой день рождения? Он в октябре, и если мы хотим, чтобы всё прошло как надо, нам нужно определиться с местом, выбрать кого пригласить и… Грейс поперхнулась вином. Когда она перестала кашлять, её глаза наполнились слезами, и она уставилась на Анжелу с сильным желанием пожать плечами.

— Я не праздновала свой день рождения уже десять лет. Почему ты решила, что я должна начать прямо сейчас?

— Потому что тебе исполняется тридцать лет, а это особая веха!

— Ах, да неужели... И в чём выигрыш?

— Я не люблю сарказм, ты должна это знать, — отругала мать, едко глядя на неё.

— А я не люблю вмешательства, ты тоже должна знать, — так же резко ответила Грейс.

Анжела выпрямила спину и посмотрела на неё косо.

— Я не понимаю, как ты могла так измениться. В детстве ты любила устраивать приёмы и небольшие угощения...

Грейс мысленно сосчитала до десяти, но когда ответила, то не смогла скрыть в тоне возмущение.

— Гости были куклами.

— Определённые склонности заметны с раннего возраста. Ты подходила для светской жизни, если бы этого не случилось...

— Скажем так. Общаться с куклами гораздо легче, чем терпеть болтовню реальных людей. И не надо говорить о том, что случилось.

Они молчали, пока не вернулась горничная, приглашая за стол.

Обед был подан в другой комнате — маленькой столовой, оформленной в ярких золотых тонах. На столешнице из чёрного мрамора лежали салфетки с вышивкой из блестящих ниток, а от цветов в высоких алебастровых вазах исходил тошнотворный аромат, и Грейс почувствовала себя, как много лет назад, запертой в тюрьме хороших манер, ложных суждений и дежурных улыбок. Ей пришлось сделать глубокий вдох и напомнить себе, что она больше не живёт в тени своей идеальной, претенциозной матери, а может позволить себе встать, повернуться к Анжеле спиной и уйти, когда захочет.

За столом они расположились напротив, предоставив горничной подавать дымящиеся булочки, покрытые вкусно пахнущим соусом. Если бы Грейс не была так раздражена, она бы вытерла тарелку, просто чтобы позлить мать, но у Грейс скрутило желудок, и она подозревала, что даже попробовав один кусочек, испытает мучительную боль.

Как идеальная хозяйка, Анжела вернулась к своей роли, отбросив острые темы работы и дня рождения. Она говорила о погоде, о каникулах, которые только что провела во французском замке с друзьями и о художнике, который, как была уверена Грейс, вытягивал деньги и контакты в обмен на иллюзию утраченной молодости и искусственной любви.

Сразу после кофе, который подавали в третьей, ещё более маленькой и вызывающей клаустрофобию комнате, стены и потолок которой были полностью покрыты деревянными панелями цвета кожи, Грейс попрощалась с матерью, пообещав вскоре снова увидеться.

Как только Грейс вышла на улицу, она глубоко вдохнула, и, несмотря на удушающую жару, воздух показался ей более пригодным для дыхания, чем в только что покинутой, роскошной квартире.

Она решила прогуляться и, выйдя на улицу Лаурина, пошла по улице дель Корсо.

Грейс надела солнцезащитные очки и направилась к площади делла Виттория. Тротуар был переполнен людьми, она обошла маленький столик бара и остановилась, чтобы посмотреть на витрину магазина дешёвых аксессуаров, привлечённая ожерельем, которое Анжела обозвала бы хламом. Грейс зашла в магазин, словно назло Анжеле, и вышла с бархатным мешочком цвета лаванды и глубоким чувством мести, улыбаясь тщетности этого жеста.

На перекрёстке с Делла Кроче Грейс остановилась. Среди едкой вони выхлопных газов и запаха пиццы ей показалось, что она уловила аромат воспоминаний. Грейс повернула налево, к переулку, ведущему к площади Испании, где каждый год зимой мальчик из Бенгалии продавал большие каштаны, жаря их на гриле. Она направилась туда. Грудь сдавила древняя боль, когда образ Марии, её няни, пунктуально появился со своим грузом страданий.

Мария, которая вырастила её и любила как мать. Мария, которая покупала ей каштаны вопреки запрету Анжелы. Мария, которая исчезла в одночасье, оставив её одну с двумя безразличными родителями и непоправимой пустотой в сердце. Мария, которая покончила с собой. Но эту последнюю истину Грейс узнала только много лет спустя, на свой 20-й день рождения. В тот день она перестала разговаривать с отцом и решила уехать в Лондон.