— Наши отцы — братья, но мы, к счастью, унаследовали больше по материнской линии. — Елена ответила между глотками крафтового пива. — Вы тоже юристы?

Николас схватил за горлышко бутылку пива Ichnusa и сердито проглотил ароматную жидкость, изучая профиль Грейс, которая всё ещё смеялась над шуткой Стефано. Она выгнула шею, и взгляд друга прошёлся по всей обнажённой коже. Николас слишком резко поставил бутылку, привлекая внимание всего стола. Он избегал смотреть на неё, посылая взглядом недвусмысленные сигналы Стефано.

— Итак, Грейс, откуда взялось это имя?

А вот Кристиан не понял послания и продолжал неустрашимо вести кампанию соблазнения, которую Николас попытался пресечь пинком под столом.

— Мама любит Грейс Келли, но, к несчастью для неё, родилась я.

— Я не знаю, кто такая Грейс Келли, но ты в сто раз красивее.

Елена закатила глаза: — Казанова. Как ты можешь не знать Келли? Если я скажу тебе «Деревенская девушка», о чём ты подумаешь?

На мгновение воцарилось молчание, затем все, кроме него, разразились смехом, и ответ Елене затерялся в общем шуме.

Самым забавным и одновременно тревожным было то, что Николас ощущал пустоту в голове. По профессиональной привычке он был склонен вести разговор, а не скучать, выслушивая других. Но его язык превратился в кусок картона, и не было никакой возможности им пошевелить, не было никакой возможности активировать контакт с мозгом.

Поэтому вместо того, чтобы рисковать сказать какую-нибудь глупость, Николас выбрал молчание. Вокруг него раздавались смех и веселье, а он стал смотреть, как к пристани для швартовки возвращается лодка. Он и сам не знал, чего ему хочется: выбраться отсюда или остаться наедине с Грейс.

Он почувствовал на себе пристальный взгляд Грейс, ощутил его как осязаемую ласку, чем-то, что заставило кожу на лице трепетать, а сердце биться быстрее. Если бы только мог, он бы вёл себя так же, как и с любой другой женщиной. Николас был уверен, что если они когда-нибудь переспят, то это желание, это влечение, которое противоречило его чувству долга, исчезнет.

Однако он сопротивлялся зову, и в этом обстоятельстве немного лучше понимал Одиссея, который попросил своих людей привязать его к мачте корабля, чтобы не поддаться зову сирен. Только Грейс не была морским существом, а казалась божественно земной.

Николас едва наклонил голову и огляделся по сторонам, словно находя ситуацию смертельно скучной, пока взгляд не перешёл к ней.

И это было ошибкой. Их разделял только стол, узкий, кстати, стол. Пустота в голове распространилась по всему телу, и Николаса охватило парализующее оцепенение. В глазах Грейс было спокойствие, но взгляд устремлён прямо на него. Николас подумал, что она пытается понять, что с ним не так, или, возможно, он совсем сошёл с ума сегодня вечером и болтает чепуху.

«Грейс не годится, вы работаете в одном офисе».

Он повторял это по кругу, пока не поверил.

— Николас, это ты?

Он и все остальные повернулись в сторону группы девушек, прогуливающихся по набережной. Николаса охватила паника, когда одна из них — светловолосая, красивая, слишком молодая, подошла развязной походкой и с ослепительной улыбкой. Проблема заключалась в том, что он не мог вспомнить, кто она. За последние несколько месяцев было множество новых и старых знакомств, большой и бессмысленный сексуальный запой, чтобы компенсировать недоступность единственной женщины, о которой он так мечтал.

— Я Сильвия, мы познакомились в «Зума».

Девушка вела себя дерзко, без колебаний и ни на мгновение не теряя улыбки, уверенная, что он её помнит. В самом деле, занавес поднялся, и образ Сильвии, облачённой в суперсексуальное маленькое платье, шагающей вместе с ним к припаркованной неподалёку машине, всплыл в памяти вместе со всем, что произошло потом, в почасовом отеле, который он часто посещал.

Заниматься сексом в Smart было невозможно, по крайней мере, для такого любителя комфорта, как он, а о том, чтобы отвозить их домой, не могло быть и речи. Девушки не должны знать, где он живёт. Отель на час в самой классической традиции, казался лучшим решением. Николас знал названия, отзывы и адреса всех отелей в центре города, которые предоставляли такую услугу.

— Сильвия! Прости за бестактность! Как ты?

Он встал и поблагодарил всех святых календаря за то, что они вернули ему дар речи.

Сильвия выпятила грудь и самодовольно перенесла вес тела на одну ногу в позе, которая должна была быть чувственной, но показалась ему жалкой. Её подруги стояли в стороне и хихикали, в то время как из-за стола позади него тишина жалила спину.

Стараясь очаровать девушку, Николас, подобно фокуснику, вытаскивал из цилиндра всевозможные уловки. Улыбки, подмигивания в нужный момент, рука в волосах, чтобы подчеркнуть шутку, хотя, если честно, он действовал на автопилоте, устремив всё внимание к столику позади себя. К молчаливой и сдержанной женщине, к которой он относился с безразличием, чтобы удерживать её на расстоянии. Именно ей он адресовал каждую улыбку, каждый жест вежливости, а не к кудахчущей гусыне с наигранным кокетством. Именно о Грейс он думал под душем или перед сном, когда его мысли уносились в запретные края.

— Хочешь пойти в клуб в Тестаччо?

Сильвия с надеждой смотрела на него, и Николас подумал, что на этом спектакль должен закончиться. Он был добр, но причин продолжать не было.

— Извини, я занят, — ответил он с наигранным раскаянием.

Она поняла намёк, но, застав его врасплох, встала на цыпочки и звонко поцеловала в губы.

— Очень жаль. Увидимся, Нико! — попрощалась она, и махнув рукой, поковыляла в сторону Понте Гарибальди.

Николас сел на место, пробормотав извинения, и приложился к тому, что осталось от его пива, испытывая горькое смущение из-за вольностей, которые эта малолетка позволила себе на глазах у его друзей. На глазах у Грейс.

— Ты берёшь их молодыми, а, адвокат? — Стефано неодобрительно уставился на него.

— В следующий раз проверяй документы.

— Не волнуйся, она сказала, что ей двадцать или около того.

Грейс пососала соломинку, прежде чем с весёлым взглядом заговорить с ним.

— Руби тоже казалась совершеннолетней, и посмотрите, чем всё закончилось.

(Прим.пер: Упоминается судебный процесс Сильвио Берлускони против Руби, по поводу участия в секс-вечеринках несовершеннолетних). Друзья снова расхохотались над шуткой Грейс, все, кроме него.

Смущение смешалось с раздражением. На Николаса снова нахлынула волна неуправляемых ощущений, вызванных этими слишком большими, слишком глубокими глазами, и прилипла к его нёбу.

Грейс получила сообщение на мобильный телефон, и это позволило Николасу вновь обрести контроль над собой. Уголком глаза он наблюдал, как она читает; уголки её рта задрожали и изогнулись вверх. Он почувствовал безумную потребность выхватить у неё эту чёртову штуку, чтобы узнать, кто ей пишет, кто её развлекает. И пока Николас боролся с собой, Грейс поднесла бокал к красным, пухлым губам. Всё это было делом нескольких секунд; она, вероятно, увлечённая чтением даже не осознавала, что делает. Но он и любой мужчина, присутствовавший за этим столом или сидевший рядом с ними, могли наблюдать, как её язык нежно проводит по ободку бокала, слизывая сахарную крошку.

Николас порывисто поднял голову, готовый разбить лицо любому, кто произнесёт о ней хоть одно непочтительное слово. Только Кристиан, судя по ошеломлённому выражению его лица, заметил импровизированное представление, но одного взгляда Николаса было достаточно, чтобы тут же отвлечь внимание.

Грейс убрала телефон в сумку и посмотрела на Николаса. То, что она увидела, должно быть, обеспокоило или озадачило её. Она сжала губы и нахмурила брови, будто не совсем понимала, что происходит. Николас ненавидел и вожделел её так, как никогда не случалось с ним до этого вечера. Или, вернее, он ненавидел то желание, которое загнало Грейс в его голову, как глубоко вбитый в стену гвоздь.

Его руки тряслись, а несвоевременная эрекция давила на брюки.

Можно винить чувство запретного, которым он окружил Грейс, даже если она не была святой или родственницей. Винить соперничество, которое он испытывал по отношению к каждому мужчине, вращающемуся вокруг неё. Или во всём виновато наследие первобытного человека, потому как если бы Николас мог, он бы взвалил Грейс на плечи, чтобы унести подальше от этой реки, изолировать в пещере и делать всё, что придёт ему в голову. А он обладал чрезмерно развитым воображением.

Затем Грейс сбила его с толку, смущённо протянув руку. Стройная рука с накрашенными красным ногтями приблизилась к его лицу. На мгновение он подумал, что Грейс собирается дать ему пощёчину, но она провела кончиком указательного пальца по его нижней губе. Его глаза внимательно следили за направлением её жестов. Он почувствовал обжигающий жар там, где кончик пальца задержался, нежно потирая губу. Жар, который обжёг его плоть, перерос в пламя, не оставившее ему выхода и лишившее всякой связной мысли. В его сознании были только она, проклятый палец и этот открытый, манящий рот, который Николас хотел ощутить на своей коже.

— Она оставила на тебе след помады.

Грейс не пыталась скрыть свой сарказм, проводя пальцем по его губам. Он схватил её за запястье и отстранил от себя, прежде чем поддаться искушению провести языком по её ладони, пососать каждый палец, умолять раздвинуть бёдра и впустить в рай. Ему казалось, что они были одни за этим столом, в этом баре, в этом городе.

— Грейс… — прорычал он. Имя прозвучало как мольба, предупреждение, угроза.

Она едва заметно улыбнулась, высвобождая, повернула запястье, и он раскрыл ладонь.

А потом вернулись звуки, чтобы нарушить эту наполненную напряжением тишину.