Изменить стиль страницы

Пожары иногда носили катастрофический характер. Только в 1857 г. произошло два таких пожара: в маленькой деревушке Френ-сюр-Апанс (Верхняя Марна) было уничтожено 114 жилых домов, а в деревушке Фреттеранс (Бресс) сгорели все 17 домов, в результате чего без крова остались два человека. Учитывая, что средства борьбы с пожарами были в лучшем случае примитивными, а чаще всего практически бесполезными, неудивительно, что люди легко поддавались панике. В октябре 1861 г. в результате серии пожаров в окрестностях Нерака (Лот-и-Гаронна) по департаменту и соседним кантонам Герс прокатилась волна страха, настолько глубокого, что, по мнению имперского прокурора, его можно сравнить с Великим страхом 1789 года: вооруженные патрули, выстрелы по ночам, люди, забаррикадировавшиеся в своих домах, нищие и бродяги, арестованные или выгнанные из деревень, даже "массовые сборы" по слухам, что клерикальные и легитимистские группы устраивают пожары в отместку за папскую политику императора. Такие слухи оказались заразительными, и один бедняк поджег мельницу, "потому что слышал, как говорили, что так надо делать, и что он будет богато вознагражден". В конце концов тревога улеглась, как и другие волны паники в тревожные времена.

Наибольшую пожарную опасность представляли соломенные крыши, которыми было покрыто множество строений. "Если крыша покрыта соломой, - гласила гасконская поговорка, - не подпускай к ней огонь". Власти и страховые компании вели ожесточенную борьбу с соломенными крышами. Но многие факторы препятствовали изменениям, прежде всего, стоимость подходящего заменителя, пока транспорт не сделал шифер или черепицу более доступными. Кроме того, в горах и других районах солома хорошо защищала хижины, что позволяло запасать продукты в большом количестве. Более того, возможно, стены и деревянные конструкции крестьянских хижин были слишком слабыми для более тяжелого покрытия, и их приходилось укреплять, а то и полностью перестраивать. И это почти наверняка объясняет странное восстание против соломенных крыш, потрясшее анжуйскую деревню в 1854 г., когда префект Мэна-и-Луара, желая устранить источник слишком частых пожаров, постановил, что все соломенные крыши должны быть заменены шифером или черепицей. Многие крестьяне, слишком бедные, чтобы нести расходы на новую крышу, не говоря уже о том, чтобы перестраивать свои дома из камня, а не из глины и дерева, воспротивились этому распоряжению и были выселены. Они двинулись на Анжер в количестве нескольких тысяч человек, и армия была вынуждена вмешаться и разогнать их. Префект был заменен, указ отменен, а соломенные крыши стали исчезать постепенно. Относительно благополучные крестьяне, занимавшиеся страхованием, были вынуждены подчиниться требованиям в результате целенаправленной атаки страховых компаний в 1860-х годах и позже. Но окончательный скат к забвению произошел, когда на смену древней молотилке пришла молотилка. Солома, используемая для крыш, должна была сбиваться в кучу; механические молотилки ломали солому и делали ее бесполезной. Страховые тарифы сделали соломенные крыши нецелесообразными для зажиточных людей, а машины сделали это практически невозможным для бедных".

Голод и страх перед ним были более постоянным страхом, чем пожар, вездесущий очаг и главная проблема многих провинций. В одних местах, как в Мориенне, тревога за обеспечение себя и своей семьи хлебом, кашей или отрубями была сильнее, чем в других. Но везде она определяла поведение, взгляды и решения.

В 1773 г. королевский чиновник в Фуа заметил, что бедняки "соблюдают больше постов, чем церковные предписания". Девятнадцатый век не обошелся без дисетов: 1812, 1817, 1837, 1853 годы и особенно великий голод 1846-47 годов. В Арьеже семьи ели траву, голодные крестьяне "стремились попасть в тюрьму", нищенство стало хроническим явлением, армии нищих спустились на равнины, и до конца века путешественники были окружены легионами детей, просящих милостыню.

В песнях и поговорках запечатлена мудрость голода: "Год пчелиный - год голодный; год желудевый - год нулевой". "С голым задом ходят, с пустым брюхом не ходят". "Не обращай внимания на лохмотья, лишь бы была еда". "Полно капусты, полно репы, лишь бы человек был сыт". И о том, как важно беречь драгоценный хлеб: "Твердый хлеб - надежный дом". Теплый хлеб мог означать разорение, если человек ел его слишком много. Черствый хлеб поощрял бережливость". Как подчеркивает Кобб, проблемы прожиточного минимума, т.е. минимума, значительно ниже прожиточного минимума, сохранялись и в XIX веке. Голодные крестьяне, столкнувшиеся с нехваткой зерна, вели себя так же, как их предки: блокировали или грабили колонны с зерном. Начиная с 1830-х гг. и до конца Второй империи министры, префекты и субпрефекты с тревогой следили за состоянием посевов, а начальники полиции ежемесячно, а иногда и еженедельно докладывали о состоянии посевов в своих регионах и о запасах зерна в целом. Как отмечал в октябре 1856 г. префект Луара, бедствие и нужда были неизбежны "в этот сезон". Можно только поздравить себя с тем, что удалось избежать крайнего бедствия. Год, когда нужда не вызывала беспокойства, был поводом для официальных комментариев. В 1854 г. правительственные меры, общественные работы и помощь Мэн-и-Луаре позволили округе спокойно пережить голодную зиму и еще более голодную весну. "Впервые ... бедственный год пройдет без беспорядков и почти без шума", - хвастался местный префект".

Даже в столь поздние сроки суровая зима, бесплодная весна, неурожай все еще могли привести к бедствиям и зерновым бунтам, которые требовали общественных работ, субсидий, благотворительных инициатив и полицейских мер. Медленно - но очень медленно - ситуацию выправляли железные дороги. В 1847 г. Орлеанская компания была готова заявить о своем "славном удовлетворении тем, что земли вдоль ее железной дороги были избавлены [не от голода, а] от тех сцен беспорядков, которые вызвала нехватка продовольствия в других странах". Директора компании слишком рано радовались, но об этом с большим основанием скажут другие: Лавернь в 1855 г. радовался тому, что новые железнодорожные пути позволяют избежать голода даже при высоких ценах на пшеницу; Ж.А. Барраль в 1884 г. радовался тому, что с появлением железной дороги Лимузен больше не подвержен частым голодам.

Хотя обеспечение населения продовольствием оставалось проблемой до самого конца существования империи, продовольственных бунтов становилось все меньше и меньше, что свидетельствовало о растущих успехах в решении проблем пропитания. В неурожайном 1868 году неспокойно было в голодные весенне-летние месяцы, когда зерно предыдущего урожая закончилось еще до того, как был завезен новый. Резкий рост цен, слухи о приписках и спекуляциях вызвали продовольственные бунты от Манша до Ардеша и Тарна. Серьезные беспорядки вспыхнули в Гайаке и Альби, а магистраты в Тулузе сообщили о самой напряженной ситуации за последние 15 лет". Но, похоже, это был последний старомодный продовольственный кризис. Рост производительности труда и совершенствование коммуникаций вытеснили страх перед голодом из публичной сферы в частную, из общего в частное. Голод, который управлял общественной жизнью на протяжении тысячелетий, стал исключительным событием. Наглядным свидетельством того, как голод накладывал свой отпечаток на общество, может служить самый интимный показатель: в 1836-1860 гг. мы видим статистически значимую корреляцию между ценой на зерно и уровнем брачности (-0,6r); в 1876-1900 гг. эта корреляция исчезает (-0,04)."

В это время стало исчезать и другое, хотя это трудно определить: привычная крестьянская покорность. Воинственная Луиза Мишель вспомнила слова одной старушки из ее родной деревни, которая вспоминала год, когда

спекулянты ввергли регион в голод: "Конечно, бедные люди должны смириться с тем, что они не могут предотвратить!"" "Quequ'vous voulez, faut ben durer", - говорит крестьянин из Бурбонне; durer означает и терпеть, и продолжать. Крестьянин знает, что тот, кто терпит, тот и остается. С засушливым летом или суровой зимой, с внезапной бурей, с несчастьем или судьбой ничего нельзя поделать, кроме как ждать, сгибаться и, возможно, молиться. Бедные всегда будут бедными, всегда будут угнетенными и эксплуатируемыми, учит мудрость веков. Все, что они могут сделать, - это помнить об этом и действовать соответственно. "Чем лохматее зверь, тем больше его жалят мухи". "Хлеб бедняков всегда сгорает в печи". "Свинопас в этом мире, свинопас в другом". "Тяжелые времена для бедных так же неизбежны, как и легкие для богатых". "Петух бедняка поет, что зима долгая; петух мельника отвечает, что она скоро кончится". Примите свое состояние и дерзайте: "Не пытайся пукнуть выше своей задницы". "Волочащаяся задница ползет, высокая задница погибает". Не ждите помощи: "К комку больше жалости, чем к сироте". И берегитесь, ибо гордыня, как бы мала она ни была, предшествует падению: "У кого нет проблем, тот их ждет". "Хорошо плавать, хорошо тонуть". "Никогда не знаешь, какой смертью умрешь". "Ты думаешь, что яйца на огне, когда от них осталась только скорлупа". "Когда варишь хороший суп, приходит дьявол и гадит в него".

Человек принимал то, что было всегда, пытался учиться на опыте, приспосабливался к обстоятельствам, а не пытался их изменить. Принятие вечного порядка с ограниченными альтернативами - вечный порядок чемпионов? Или просто узкие горизонты, невежество, инертность? Думаю, и то, и другое, и корни - в представлениях, которые менялись лишь по мере старения века. Фермер из Лимузена работал весь год, но, как бы он ни старался, не мог прокормить свое племя. Так было всегда. И все же в своей лачуге земледелец считал себя достаточно обеспеченным, "потому что не знал ничего лучшего". Это было в 1817 году. В 1907 году старый крестьянин вспоминал Жюлю Ренару свою прежнюю жизнь: до женитьбы он никогда не спал в постели, не пробовал вина, а мясо впервые стал есть только потому, что умерла лошадь (которую работники пировали 15 дней подряд, съев ее до последнего копытца). "Неужели вы не посмели попросить лучшего?" "А мы и не думали". К 1907 году крестьяне научились лучше. Они научились просить. И на рубеже веков некоторые находили повод сожалеть об уходе в отставку: "В наше время никто не смиряется; утопия права на счастье сменилась утопией права на труд".