Мы также узнаем о местном песеннике из Нойзонвиля (Арденны), двадцатичетырехлетнем слесаре по фамилии Демулен, который собирался с другими кузнецами в одной таверне, где они пели и танцевали, а также (по словам представителей жандармерии) пели подрывные песни, написанные Демуленом. Это было в 1850 г., и когда маленькая банда прошла по Нейзонвилю в красных капотах (фригийских шапочках времен революции), распевая песни Демулена, они столкнулись с полицией и предстали перед судом". Но Нейзонвиль был большим рыночным городом, и у компаньонов - подмастерьев, состоящих в торговых гильдиях, - была традиция придумывать песни, которые редко перекликались в деревне.

После 1848 г. в сельскую местность хлынет поток подрывных песен, но даже в самой аутентичной из них, "Песне виньеронов" Клода Дюрана 1850 г., автор находился под влиянием стихов Виктора Гюго. Самое известное и наиболее часто цитируемое стихотворение революционной бухты было написано дрейфующим городским поэтом Пьером Дюпоном:

О! Когда придет время прекрасного, Когда пройдут миллионы и столетия, Когда Жан Гетре назовет Республику пайсанов?

Конечно, политическая агитация в условиях минимальной грамотности часто прибегала к песням и декламации. В списке агитаторов, арестованных в Жиронде после 2 декабря 1851 г., значились двое рабочих, которые, как и Демулен в Арденнах, сочиняли "плохие стихи": Пьер Вижье, который был бондарем, а теперь занимался сочинением политических песен и стихов, и Эли Буазак, булочник из Пьян-сюр-Гаронн, который "пишет плохие стихи и считает себя предназначенным к возвышенной судьбе. Отсюда и недовольство "**. Такие люди писали по-французски, и их продукция была так же верна народному сознанию, как донесение жандарма. Другие, более искушенные, надеялись достучаться до крестьянства, пишущего на местном наречии.

Но это относилось только к политической продукции городских шансонье, и даже их произведения еще можно было встретить на дорогах в 1854 г., когда полиция Йонны сообщила о конфискации нескольких подрывных газет, а в Морване "La Morvandelle" высмеивала двуличного цезаря, погубившего свободу. Можно скептически отнестись к сообщению о "патриотической песне спонтанного и народного происхождения" в Йонне, приветствовавшей увеличение призыва в Крым. Но вполне можно поверить, что сапожник из Гарда Исаак Маурин, осужденный на шесть дней тюрьмы, виновен в написании песни на языке патуа, "возбуждающей ненависть и презрение граждан друг к другу" и настраивающей бедных против богатых.

Третья республика имела свою долю спонтанных политических песен. В 1876 г. в Веслуде (департамент Эсна), когда крупные землевладельцы решили огородить свои земли проволокой и тем самым лишить односельчан общих пастбищ, последовавший за этим большой судебный процесс между пиктами и труандами вызвал сатирические песни. В Совета (Sauvetat), в Гайенне, 1885-1890 гг. были одним долгим сражением между приверженцами священника и мэра. Секуляристский клан использовал в качестве политического оружия песни на языке патуа, написанные или адаптированные к конкретным условиям и исполнявшиеся на деревенской площади. В Арьеже в Жестье политические песни сочинялись и исполнялись на карнавале в 1894 г., а два года спустя в Капуле мэра обвинили в том, что он подговорил молодежь готовить такие песни к местному празднику 2 августа. В 1904 г. во время забастовки рабочих виноградников в Бофоре в Минервуа один из владельцев вступил в конфликт с пикетчиками: "Они сочиняют ему песню, в которой называют его железной головой". Придумывание песен в качестве аргументов в конфликте продолжалось вплоть до Первой мировой войны. Хариваризаторы также хорошо знали, что нет более запоминающегося способа достать оппонента.

Как и Эжен Потье, Морис Агулхон считает, что народная традиция в песнях и других старых формах пострадала от брака политики и фольклора, который привел к тому, что правительство пошло против них. ® То, что мы называем фольклором, всегда отражало местную политику. Когда местная политика стала национальной, правительство начало вмешиваться; представители власти ополчились против деревенских песенников, фарандолов, карнавалов и т.п., вполне готовые потерять ребенка вместе с водой.

Но сам брак с политикой отразился на фольклоре. Песни одними из первых почувствовали влияние внешнего мира и, как кажется, в большинстве случаев приветствовали его. Народная музыка популярна не по своему происхождению, а по тому, кто что принимает. Мы уже видели, как ноэли и пасторали вбирали в себя более изящный французский язык, хотя бы для того, чтобы высмеять его. И, судя по всему, другие традиционные диалектные песни, такие как новогоднее гильоше Гаскони ("au gui lan neuf"), были изменены французами XVI-XVII вв. - гасконцами, которым приходилось объясняться с французскими чиновниками, чтобы получить чаевые.°° Однако важнее таких неустоек то, что песни путешествовали. Учитывая относительную скудость местных источников в сельской местности, необходимо было постоянно пополнять их запасы, и в этом плане охотно принимались материалы извне.

Их охотно разучивали и даже покупали на ярмарках или у странствующих разносчиков. Большинство из них заимствовано из водевилей и старых опер. И большинство из них были городскими творениями. Но были и другие. Жорж Санд рассказывала о менестреле из окрестностей Ла Шатра в Берри, который говорил ей, что каждый год отправляется искать новые танцевальные темы среди лесорубов Бурбоннэ, потому что они - самые лучшие композиторы в мире.

Многие баллады, которые пели ткачихи и прядильщицы, были на французском языке или, по крайней мере, приходили из-за пределов прихода. Это тоже не могло не привести к появлению странных тем и представлений. Даже в пределах Бретани портные и саботажники, странствующие нищие и оборванцы, которые выносили песни из Трегорруа, должны были переносить их в регионы, где речь была другой, а возможно, и ритм. Неудивительно, что французский язык мог появиться как lingua franca.

Наконец, несмотря на то, что большинство сельской музыки было песенным, лучшей (то есть самой дорогой) была инструментальная музыка. Инструментальные общества, созданные по образцу оркестров, сопровождавших армейские части до организации полковых оркестров в 1860 г., были основаны еще в XVIII в. для игры на духовых, деревянных и медных инструментах. К середине века в каждом небольшом городке, где была возможность, был свой оркестр для особых случаев; но такие выступления оставались, по словам субпрефекта Серета в 1894 г., "редким развлечением в сельских коммунах". Инструменты стоили дорого, учиться играть было трудно, а при отсутствии значительного числа жителей нельзя было рассчитывать на то, что удастся добиться чего-то большего, чем флейта и барабан. Тем не менее, оркестры (и кафе) небольших городов распространяли городские музыкальные вкусы далеко за их пределы. От местных и странствующих музыкантов ожидали соответствия, и при наличии выбора их нанимали и платили соответственно. Они старались следовать моде. А те, кто играл для собственного развлечения, старались следовать им. К 1880-1890-м годам козопасы в окрестностях Ла Гард-Френе (Вар) со своими самодельными флейтами "прекрасно подражали настоящим музыкантам, которых они звучали на деревенских праздниках. Они играли польку, мазурку, кадриль". Волынки и флейты, хурди-гурды сопровождались определенными мелодиями.

На смену им пришли более модные инструменты - аккордеоны и медные духовые, а песнопения и танцы, которыми они сопровождались (как в Вандее), также отошли на второй план. Возможно, они все равно бы ушли, ведь деревенские жители стремились к городской музыке еще до того, как к речи.

n

В сборнике песен, собранном им до 1848 г., хранились не родные предания, а песни и стихи, наиболее характерные для официальной культуры: "Noble espérance, De notre enfance"; "Un ange au radieux visage, Penché sur le bord d'un berceau".

Чем чужероднее язык, тем выше его престиж. Но когда они сочиняли стихи и песни, то откладывали это в сторону. "Это горожане, это mossteu noutr' mdétre, чьему языку они пытаются подражать". Как только крестьянин считал себя достаточно хорошим, он хотел петь по-французски. В его представлении хорошая музыка - это джинглы из мюзик-холла. Он пытался подражать им или ждал, что это сделают за него местные менестрели. Что касается песен на языке патуа, то в них искали вдохновения грамотные горожане. То, что Шарль Нисар называл la muse foraine, интересовалось только парижскими товарами. Стремление к новизне в сочетании с престижем городской жизни и деятельности сделало песни одним из главных путей проникновения национального языка в чужую сельскую местность.

Самый яркий пример - "Марсельеза". Родившись в Страсбурге как боевая песня Рейнской армии 25 апреля 1792 г., новая композиция получила первую официальную афишу в салоне мэра города вечером следующего дня, затем в воскресенье, 29 апреля, ее исполнил оркестр Национальной гвардии и спели лионские добровольцы из Первого рейнско-луарского батальона, которые прошли парадом по Страсбургской площади вооружений. Через несколько дней песня была напечатана, а 17 мая мы узнали, что ее поют в Монпелье. Через несколько дней делегат Конституционного (то есть жирондистского) общества Монпелье привез ее в Марсель, где 22 мая исполнил ее, вызвав большой энтузиазм, в конце банкета Конституции. Уже на следующий день песня была напечатана в местной прессе. Что еще важнее, она была напечатана на отдельном листе, несколько экземпляров которого были розданы каждому добровольцу Марсельского батальона, в то время поднимавшегося с некоторым трудом. Поскольку они постоянно пели эту песню и раздавали ее экземпляры во время похода на Париж, который занял весь июль, песня стала известна как гимн или воздух марсельцев.