Она потянулась в карман своего жакета и достала сложенный бумажный прямоугольник.

— Рад тебя видеть здесь, Элеонор, — сказала Сорен. — Приятно снова видеть тебя в церкви.

Они были на публике. Шанс быть услышанным слишком велик, чтобы говорить друг другу правду. Они прятались за банальностями и кодовыми словами. Но ей не нужно было скрывать то, что она хотела ему сказать.

— Приятно снова быть в церкви. Может, я не так уж и опустилась.

— Мог бы сказать то же самое, — сказал он. — Клэр приглашает меня на ужин вечером, если ты не против присоединиться к нам. Я думаю, вы двое прекрасно бы поладили.

— У меня другие планы. Просто хотела зайти и отдать тебе кое—что.

— Не нужно дарить подарки священнику, который принял Финальные обеты, — сказал он. — Это не первое причастие.

— То, что я хочу тебе дать, это библейский стих. Я выучила его для тебя. Это приемлемый подарок?

— Всегда, — ответил он. — Какой стих?

— Из Книги Руфи, глава первая, стихи шестнадцатый и семнадцатый. — Нора вздохнула и прочитала наизусть.

— Но Руфь сказала: не принуждай меня оставить тебя и возвратиться от тебя; но куда ты пойдешь, туда и я пойду, и где ты жить будешь, там и я буду жить; народ твой будет моим народом, и твой Бог — моим Богом. И где ты умрешь, там и я умру и погребена буду; пусть то и то сделает мне Господь, и еще больше сделает; смерть одна разлучит меня с тобою.

Затем она протянула ему свернутый листок бумаги из своего кармана, тот, который она приобрела по ее особому поручению.

— Элеанор, это билет на самолет на твое имя.

— Точка назначения Сирия, — сказала она. — Куда ты, туда и я. Если ты едешь в Сирию, я еду с тобой. И я не поеду домой, пока ты не поедешь домой. Я не оставлю тебя. Я не откажусь от тебя. Где ты умрешь, там и меня похоронят. И это мои последние клятвы.

Затем она забрала свой билет, развернулась и ушла.

Она имела в виду каждое слово своей клятвы. Если он едет в зону боевых действий, она тоже поедет. Ничто не могло остановить ее. Поездка с ним в Сирию была единственным козырем, оставшимся в ее рукаве. Она сделала самую крупную ставку в своей жизни и не блефовала.

Нора вошла в особняк Кингсли и застала его сидящим в своем кабинете, уставившимся в окно ни на что, вообще ни на что.

Кингсли посмотрел через плечо на нее и вернулся к окну.

Нора села на стол позади него и стала ждать. Мгновение спустя Кингсли повернулся в кресле и положил голову ей на колени. Он уволил ее два дня назад, но сейчас все это не имело значения. Она провела пальцами по его темным волосам, словно он был больным ребенком, нуждающимся в материнском прикосновении.

— Как долго ты сидишь здесь в раздумьях? — Она спросила.

— Много часов.

— Мне жаль, что меня не было рядом, когда я была тебе нужна, — сказала она, потянув его за мочку уха.

— Я забываю, что тебе иногда нужна жизнь вне работы.

— Нужна. Но ты будешь счастлив узнать, что я больше никогда не увижу Торни во время работы или в нерабочее время.

Кингсли глубоко вдохнул. Она ощутила, как его грудь двигается на ее коленях.

— Это не делает меня счастливым. Полегчало, да. Но я не счастлив. Я хочу, чтобы ты была счастлива. — Он посмотрел на нее с болью в глазах, открыто и беззащитно, и она мельком увидела подростка, которым он был, когда Сорен впервые полюбил его.

— Вернувшись к Сорену?

— Да, — сказал он.

— Почему? — Нора коснулась лица Кингсли, провела пальцами по его щеке.

— Это удержит его здесь.

Нора вздернула подбородок, чтобы встретиться с ним взглядом, теперь доминант разговаривал с сабмиссивом.

— Это единственная причина?

— Я скучаю по нему, — сказал Кингсли, шепча слова как признание. — Я скучаю по тому, как раньше было у нас троих. И я знаю, как сильно он любит тебя. Хотел бы я представить тебя с кем—то другим, кроме него, но не могу. Хотел бы я представить, как мы втроем двигаемся дальше и живем своей жизнью друг без друга, но я не могу. Черт, я даже скучаю по тому, как мы с ним надрались в приходском доме. Однажды мы оказались на крыше, и я до сих пор не помню, как мы спускались. Я скучаю по нему, Элли. Это даже не секс. У нас не было секса более десяти лет. Это он. Это мы. Это наша дружба. Нет, не то. — Кингсли посмотрел на нее с печалью в глазах. — Он вся семья, которая у меня есть. Если уйдет, он заберет у меня мою семью.

Сердце Норы разрывалось из—за него. Он снова опустил голову ей на колени, и она вытерла слезу на щеке. Нора не сказала Кингсли, что она сделала или сказала Сорену. Она не рассказала ему о своем билете на самолет и своих клятвах. Он уже оплакивал потерю Сорена. Кингсли не нужно было оплакивать что—то еще.

— Почему она всегда должна быть такой болезненной? — Спросил Кингсли.

— Что?

— Жизнь.

Нора улыбнулась.

— Бог садист. Вот почему.

— Думаешь?

— О, я знаю, — ответила Нора. — Я писатель. Я делаю то, что делает Бог в миниатюре, каждый раз создавая книгу. Я создаю миры и людей из ничего, ex nihilo, и мучаю их к чертям четыреста страниц.

— Потому что ты садист?

— Отчасти. К тому же... Если бы я не мучила их, это была бы чертовски короткая книга. И поверь мне, Кинг, в коротких рассказах нет денег.

Кингсли рассмеялся и снова уткнулся головой ей в колени, ища ее утешения и безопасности и убежища у кого—то более сильного.

— Ты решила старейшую богословскую головоломку всех времен, — сказал Кингсли. «Почему Бог допускает страдания? Потому что в коротких рассказах нет денег.»

— Я открою тебе еще один маленький секрет о том, как быть богом. Хоть я и мучаю их четыреста страниц, мне больно это делать.

— Они не настоящие. Почему больно?

— Я создала их. Они мои. Я люблю их. Бог любит нас тоже, даже когда причиняет нам боль. Особенно когда причиняет нам боль, как мне думается.

— Сорен создал меня, — сказал Кингсли. — Я обязан ему своей жизнью, своим миром, своим королевством. Даже Джульеттой. Я бы никогда не встретил ее, если бы мы с ним не поссорились. Я не могу жить без него, как и ты не можешь жить без Бога.

— Если бы я думала, что, вернувшись к нему, все исправлю и для тебя, и для меня, и для него, я бы это сделала.

— Прости, — сказал Кингсли. — Я был эгоистом.

— Ты напуган. Как и я.

— Что нам делать? — Кингсли посмотрел на нее снова и ждал ответа.

— То, что всегда делаем.

— Что это?

Нора наклонилась и поцеловал его. Напротив его губ она прошептала одно слово.

— Протрахаемся.

— Это лучшая идея, которую я слышал за весь день.