— Элеонор, — прошептал он, затаив дыхание, — что ты делаешь?

— Разрешаю проблему кризиса в священничестве, — сказала она. — Однажды я встретила монахиню, которая сказала, что секрет в том, чтобы ежедневно помогать священникам подрочить. Это не половой акт — ни анальный, ни вагинальный, ни оральный, — но он помогает священникам кончать. Я могла бы присоединиться к религиозному ордену, если бы мне гарантировали ежедневные оргазмы, доставляемые красивым прислужником.

— Я должен обсудить эту идею с настоятелем ордена Параклитов.

— Что это такое?

— Орден священников и сестер, призванных помогать и утешать других священников. — Сорен обнял ее левой рукой за спину и прижался к ней ближе.

— Тогда считай меня своим утешителем.

— Всегда так и было.

Он прикусил мочку ее уха, в то время как она продолжала поглаживать его. Ей нравилось слышать его тяжелое дыхание у себя над ухом. Его левая рука, неповрежденная, сильно впилась ей в поясницу. Нора не возражала. Боль, которую он причинял ей, усиливала его удовольствие. Он был зверски тверд. Твердый и мягкий, возбужденный и в то же время податливый в ее руке. Но так уж устроены мужчины. Даже такие доминирующие садисты, как Сорен. Этим утром он поддразнивал ее, что их маленькое королевство придет в ужас, увидев, как их грозная Красная королева прячется в шкафу от разносчика фикусов. Что ж, разве им не было бы так же забавно увидеть, как их Бог боли тает рядом с ней, одновременно напряженный и расслабленный, всего лишь из—за своевременной дрочки?

Нора намочила руку под краном. Сорен тихонько ахнул ей в шею, когда она снова обняла его, поглаживая теплыми влажными пальцами. Его бедра двигались, но только в ее хватке, крошечные импульсы, которые были для нее более эротичными, чем резкие толчки, потому что она знала, как сильно он хотел сохранить контроль, а он не мог полностью овладеть собой. Но он мог овладеть ею.

— Не останавливайся, — приказал он.

— Нет, сэр. – Стоило признать, что Сорен давно не кончал. Жидкость капнула с головки ей на руку, и она втерла ее обратно в уздечку. Его грудь вздымалась от резких вдохов. Ей было приятно, что она смогла на несколько минут отвлечь его от его собственной боли. Это успокоило ее ноющую совесть. Она знала, что уйти от него было правильным поступком, и знала, что вернуться к нему будет ошибкой. Но Кингсли хорошо натренировал ее как госпожу. Это противоречило ее натуре — причинять боль тому, кто не просил о боли. Сорен не только не просил о боли, которую она ему причинила, но и не заплатил за нее вперед.

— Мне нравится прикасаться к тебе, — сказала она. — Мне нечасто приходилось это делать, когда я была в твоем ошейнике. Ты всегда связывал меня и прикасался ко мне, в то время как я лежала там, умирая от желания прикоснуться к тебе.

— Тебе следовало умолять чуть сильнее, и я, возможно, позволил бы тебе. — Конечно, он сказал бы ей это сейчас, спустя годы после того, как это имело значение. Такой талантливый садист, он мог мучить ее в прошлом, выдавая ей секреты в настоящем.

— Если я остановлюсь, ты будешь умолять?

— Нет.

— Что ты сделаешь?

— Закончу левой рукой.

Она рассмеялась и почувствовала его улыбку на своей коже. Она обхватила его левую ногу своей ногой просто потому, что хотела быть ближе к нему, пока прикасалась к нему. Теперь она сосредоточилась на головке, на толстом кончике, проводя большим пальцем по маленькому скользкому углублению наверху. Ее рука скользнула вниз по нему, крепко обхватив его у основания, прежде чем снова провести ладонью по всей длине к головке. Она сделала это снова, на этот раз потянув сильнее, заставив Сорена слегка вздрогнуть. Она крепко сжала его, но двигалась медленно. Он был не единственным садистом в комнате.

И поскольку он был не единственным садистом в комнате, именно тогда, когда он был у нее в руках, когда она знала, что он кончит в любую секунду, она остановилась.

Она остановилась и улыбнулась ему, облокотившись на стойку в ванной и опершись на руки.

— Хорошо, — сказала она, — закончи левой рукой.

Он прищурился, глядя на нее.

— Если ты настаиваешь.

Левой рукой он схватил ее за локоть и грубо притянул к себе. Даже с учетом того, что его правая рука оставалась в основном нерабочей, он все равно был сильнее Норы. В одно мгновение он развернул ее к себе. Он схватил ее сзади за шею, толкнул на стойку и удерживал там. Она услышала звук шелестящей ткани всего за несколько секунд до того, как почувствовала его внутри себя. Прикосновение к нему сделало ее влажной, и он легко вошел в нее. Жесткими толчками он врезался в нее, когда она беспомощно лежала, прижатая к кафельной столешнице его левой рукой сзади на шее.

Нора не настолько глупа, раз думала, что сможет одержать над ним верх. Как бы грубо он ни удерживал ее, у нее не было ни единого шанса сбежать. Если только она не скажет свое стоп—слово. Но потом он остановился, и что в этом было веселого? Его толчки были глубокими и длинными, и в этом положении она чувствовала себя незащищенной, открытой, беспомощной. Ей это нравилось. Она ненавидела это. Она ненавидела то, что ей это нравилось, и любила то, что ненавидела это, потому что ненависть к этому означала, что она еще не полностью принадлежала ему. Все еще оставалась надежда, что она сможет полностью сбежать от него. Когда—нибудь. В конце концов. Но пока нет. Не сейчас, когда ему было так хорошо.

Восхитительная дрожь прошла по ее бедрам, поднялась по спине и спустилась вниз по ногам, пока он трахал ее. Она чувствовала себя наполненной им, раскрывшейся, принадлежащей ему и повелеваемой. Когда она кончила, то сделала это молча, последний бунт против него. Когда он кончил в нее, она вздохнула, благодарная за влажное тепло, которого ей так не хватало. Она заставляла других своих любовников использовать презервативы. Но только не Сорена. Она никогда не смогла бы быть с ним, если бы что—то стояло между ними.

Сорен вышел из нее и позволил ей подняться. Задняя часть ее шеи болела в том месте, где его руки сжимали ее. Не сказав ему ни слова, она вышла из ванной и направилась в спальню, чтобы одеться, оставляя за собой кровавые следы.

— Куда ты? — спросил Сорен.

— Выбираюсь из океана, — ответила она. — Я наплавалась.