Глава 21

Исповедь

Победа над Миледи была сущим пустяком по сравнению с тем, что Норе предстояло сделать на следующий день. Она одолжила машину у Кингсли, поехала в Уэйкфилд, штат Коннектикут, и прошла через тяжелые деревянные парадные двери католической церкви Пресвятого Сердца. Она прошла через вестибюль, притворник, Элеонор называла его притворником, и направилась к его кабинету.

— Элли?

Нора замерла при звуке знакомого голоса. Она обернулась и увидела Диану, секретаршу Сорена, которая направлялась к ней по коридору.

— Диана, — сказала Нора, готовясь к объятиям. Диана могла удушить в своих объятиях до смерти.

Но Диана остановилась в трех футах от нее. Никаких объятий.

Черт.

— Как поживаешь, Элли? Давненько тебя не видела. — Диана засунула руки в карманы. Как будто отсутствие объятий было недостаточно красноречивым...

— Я уехала на год. Путешествовала.

— Понимаю. И теперь ты вернулась?

— Для краткого визита.

— Понимаю.

— Я вижу, что ты понимаешь, — ответила Нора. — Потому что ты второй раз сказала "понимаю".

Это вызвало легкую улыбку у Дианы.

— Что—то подсказывает, что ты хочешь мне что—то сказать? — Нора ждала, собравшись с духом.

Диана поднесла руку к голове и тяжело выдохнула.

— Ты была на моей свадьбе. — Она произнесла эти слова так, словно обвиняла Нору в совершении преступления.

— Он был на свадьбе, — напомнила ей Нора.

— Ты могла бы сказать мне.

— Звучит так, как будто тебе кто—то сказал.

Диана взяла ее за руку и проводила в маленький кабинет рядом с кабинетом Сорена.

— Он сказал тебе, — прошептала Нора, поскольку в кабинете Дианы не было двери.

Диана отвернулась к окну и кивнула. Она была на десять лет старше Норы, женой, матерью и настолько предана Сорену, что Нора уже знала, к чему приведет этот разговор.

— Я люблю его, — сказала Диана. — Ты же знаешь это.

— Знаю, — ответила Нора. Диана была одним из первых мелких скандалов Сорена в «Пресвятом Сердце». Это была белоснежная консервативная община, а Диана была чернокожей и разведенной. Когда Сорен нанял ее, на ее расчетном счету было сорок долларов, и единственное, что превышало его лояльность к секретарше, — это ее лояльность к нему. — Он тоже любит тебя. Я не знаю, сколько раз он говорил мне, что не может управлять церковью без тебя.

— Почти так и было. В прошлом году он пришел в офис с таким видом, словно кто—то умер, и не сказал мне, почему. Не раньше, чем через неделю. Только когда я умоляла его на коленях — и это не преувеличение, — он рассказал мне, что случилось. Двенадцать лет я работала на этого человека, и я понятия не имела, что у него есть... ты. Пока ты не ушла.

— Так ты злишься на меня или на него?

— Я ни на кого не злюсь. Вы оба взрослые люди. Он сказал, что между вами ничего особенного не происходило, пока тебе не исполнилось двадцать.

— До двадцати лет я хранила девственность. До него.

Диана поморщилась.

— Мне жаль, — сказала Нора, хотя это было не так. — Ты, вероятно, не хочешь, чтобы этот образ был у тебя в голове. Послушай, я знаю, что он тебе небезразличен, и тебе, должно быть, было тяжело узнать, что у него была...

— Любовница?

— Ты не первая меня так называешь. Так или иначе, я знаю для тебя это было шоком, но он...

— Ты вернешься к нему?

— Что? Ты серьезно?

— Да. Ты вернешься к нему?

— Я не планировала. А что?

— Потому что он скучает по тебе. И он уже не тот без тебя.

— Позволь уточнить: ты, секретарь священника, советуешь бывшей любовнице священника снова начать с ним спать?

— Я не осуждаю его за то, что у него были отношения. В Библии говорится, что человеку нехорошо быть одному. Но я... Я не хочу. Я больше не хочу видеть, как ему больно.

— Я больше не хочу испытывать боль. Ты знаешь, как трудно быть влюбленной в католического священника?

— Не могу представить, что это легко.

— Не легко. И прежде чем ты решишь, что я плохая из—за того, что бросила его, ты должна знать, что он оттолкнул меня. Он перешел со мной черту, и у меня не было выбора.

— Он перешел с тобой черту? — В голосе Дианы звучало сомнение.

— Да.

— Тебе было двадцать, когда он переспал с тобой. Взрослая женщина. Когда мне было двадцать, я уже была в первом браке. Если бы тебе было пятнадцать, может я бы и посочувствовала. Но когда дело доходит до разговоров о пересечении границ, взрослой женщине, которая спит со священником, не о чем говорить.

Нора улыбнулась.

— Знаешь, Диана, в ночь твоей свадьбы он предупредил меня, что, если нас когда—нибудь поймают, я возьму на себя львиную долю вины. Думаю, он был прав.

— Все, что я хочу сказать, это то, что ты нужна ему. Он любит тебя. Он говорит...

— Что я говорю?

В дверях стоял Серен.

Нора вздохнула.

— Твоей секретарше нужна дверь в кабинете, — сказала Нора.

— Она не хочет. Я предлагал, — ответил Сорен.

— Если у меня будет дверь, люди захотят войти, закрыть ее и сказать мне то, что я не хочу слышать. Его работа — заботиться об этих людях и их проблемах. Моя работа — заботиться о нем.

— Что ты делаешь превосходно, — сказал Сорен своей многострадальной секретарше. — Возможно, слишком превосходно.

— Кто—то же должен о тебе заботиться, верно? — спросила Диана. Этот вопрос был ножом в живот Норы. Смысл был ясен — Диана должна была заботиться о нем, поскольку Нора больше этим не занималась.

— Элеонор? Предполагаю ты здесь, чтобы встретиться со мной?

— Если у тебя найдется минутка.

— На самом деле, нет. У меня свидание с несколькими раскаявшимися грешниками. Но если хочешь подождать в моем кабинете, я закончу через час.

Он развернулся на каблуках и пошел в противоположную сторону.

— Сейчас у него исповеди, — сказала Диана. — Как он сказал, ты можешь подождать его, если хочешь.

— Нет. Я не хочу ждать. Прости.

Она оставила Диану в ее кабинете и последовала за Сореном по коридору. В «Пресвятом сердце» была исповедальня в традиционном стиле, две двери по разные стороны и ширма между ними. Когда—то та стояла в углу святилища, но Сорен приказал перенести ее в нишу в конце западного коридора, которая когда—то была Часовней Вечного Поклонения. Это было более безопасное, тихое и интимное место для обнажения души, чем святилище. Она вошла в старую часовню и закрыла за собой деревянную дверь. Выгравированная табличка на двери предупреждала не входить, если дверь закрыта. Никто не побеспокоит их, пока она не скажет свое слово.

Нора вошла в ту часть исповедальни, которая предназначалась для кающихся.

— Я слушаю, когда будете готовы говорить, — сказал Сорен по другую сторону ширмы. Хотя она не могла видеть его лица, по его голосу она поняла, что он не знал, что это была она.

— О, я готова говорить, отец.

Она услышала его вздох.

— Я далек от того, чтобы помешать грешнику исповедоваться, — сказал он.

— На самом деле я здесь ради вашей исповеди.

— Моей?

— Что произошло между тобой и Миледи?

— Ничего такого, о чем тебе нужно знать.

— В медальоне на ее шее был твой волос, а теперь у меня есть ноутбук. Эти вещи взаимосвязаны.

— Если тебе так уж хочется знать, я пошел поговорить с ней, потому что она угрожала нам обоим. Все домины Кингсли — здравомыслящие женщины. Я полагал, что смогу договориться с ней. Она сказала, что не собиралась раскрывать меня перед кем—либо, а просто пыталась подколоть тебя. Когда я собрался уходить, она спросила меня, можно ли ей взять прядь моих волос. Я сказал ей «нет». Она спросила меня, не продам ли я их ей. Я вспомнил, что тебе очень нужен был компьютер, чтобы ты могла написать свою следующую книгу, и что ты думала, что он будет стоить две тысячи долларов. Я назвал свою цену. Она охотно заплатила.

— Она прикасалась к тебе?

— Я не верю, что можно подстричь чьи—то волосы, не прикасаясь к этому человеку.

— Ты знаешь, что я имею в виду.

— Тебя волнует, что она это сделала?

— Есть люди, которые заслуживают того, чтобы прикасаться к тебе, и люди, которые этого не заслуживают. Она не заслуживает того, чтобы прикасаться к тебе.

— Она поцеловала меня. Я позволил ей.

— Тебе понравилось?

— Я полагаю, что стандартная поговорка звучит так: «Это было похоже на поцелуй моей сестры», но, конечно, ты понимаешь, что это означает нечто совершенно иное для меня.

— Значит, тебе все—таки понравилось?

— Нет.

Нора крепко зажмурилась. Было бы почти лучше, если бы ему это нравилось. Представить, как он сидит там, страдая от поцелуя, закрыв глаза и думая об Англии, и все ради того, чтобы у нее был гребаный ноутбук, который она могла бы купить себе через неделю или две...

— Почему? Почему ты сделал это, Сорен?

— Я хотел сделать тебе подарок.

— Нет, ты хотел заставить меня ревновать, разозлить или свести с ума. Если бы ты хотел сделать мне подарок, ты бы нарвал у дороги букет чертовых маргариток.

— Ты не можешь написать книгу маргаритками, — ответил он.

Нора обхватила руками живот, чувствуя тошноту, головокружение и отвращение.

— Тебе понравился?

— Он идеальный, — прошептала она. — Именно то, что я хотела.

— Диана выбрала его. Как ты знаешь, я в некотором роде Луддит.

— Сорен, я... — Нора пребывала в агонии нерешительности. — Я не собираюсь бросать свою работу и свою жизнь и возвращаться к тебе только потому, что ты купил мне подарок или что бы это ни было. Ты ведь знаешь это, верно?

— Оставь его. Используй его. В конце концов, я дорого заплатил за него.

— Я оставлю его, — пообещала она. — Я не вернусь к тебе... но я оставлю подарок.

— Ты вернешься ко мне, когда будешь готова.

— Я не собираюсь быть готовой. И ты должен выбросить из головы, что это я сбежала от тебя, потому что однажды ночью ты вышел из себя. Ты отверг меня. Я рассказала тебе правду о себе, а ты не захотел ее слышать. Если я вернусь к тебе, ты заберешь меня у меня. Ты бы забрал у меня Нору, а я только что нашла ее. Я не откажусь от себя ради тебя. Я не могу пожертвовать собой настолько, чтобы не осталось ничего, что я могла бы вернуть тебе.

— Ты обещала мне вечность, Элеонор.

— Ты больше не можешь дать мне все, и я не могу дать тебе вечность.