В десять за нами пришла машина, мы сели и поехали на Курский вокзал.

С нами ехали: главный художник Тарас Паникоровский, третий режиссёр Вольф Баракин и администратор Максим Агапитов. И мы не знали, кто из них соглядатай власти.

Все трое в купе через вагон, а мы – в мягком.

Максим Агапитов, рыжий молодой человек с чернеющими зубами, сказал:

– Приходите, у нас «хванчкара» есть! – он дёрнул сеткой, в которой звякнули бутылки.

– Всенепременно, – мимоходом среагировал Миша, подсаживая меня в вагон.

Я поняла, что никуда не пойдёт, а будет обсуждать со мной план побега. Мороз пробежал у меня по коже.

– Приходите, приходите, – сказал Тарас Паникоровский, человек, обременённый заметным брюшком и перхотью на ушах.

Незаметно для Миши, он волочился за мной, когда я порой приходила к Мише в театр. Я всегда делала вид, что его не замечаю, и не позволяла ему перейти границы приличия.

Третий режиссёр, высокий, интеллигентный Вольф Баракин, подал Мише чемодан. Миша сделал всем ручкой, и мы пошли в купе.

Миша явно нервничал, подталкивая меня, хотя старался не подавать вида, но я-то хорошо его знала.

Однако, к моему удивлению, мы молча поужинали курицей, которую я взяла, и легли спать. Миша пить вино не пошёл. Я поняла, что всё-таки взял злополучное письмо Дукаки Трубецкого и готовился к самому худшему.

Утром он выглядел хуже смерти, не спал в ожидании ареста. Но к нашему удивлению, поезд медленно и даже нехотя миновал Новочеркасск, где мы стояли полчаса, затем – Ростов-на-Дону, и Миша заметно повеселел, ибо здесь было самое удобное место взять нас за цугундер в случае чего. А когда мы стали приближаться к Батайску, то вообще заказал чаю и бубликов.

И вот мы сидим, пьем чай, хрустим бубликами, как вдруг Миша посмотрел в окно и сказал упавшим голосом:

– Это точно за нами…

Я посмотрела: по перрону озабоченно поглядывая на наш вагон шли двое в кожанках, косоворотках и армейских сапогах. За пазухой у них было по револьверу. Мы перестали жевать и с ужасом уставились на дверь. Через мгновение в неё требовательно постучали.

– Открой… – мотнул головой Миша, – у меня отказали ноги…

Я поднялась и открыла. Во мне не было ничего, кроме пустоты. Всё было кончено.

– Булгаков Михаил Афанасьевич? – спросил тот, который был русским, – и Елена Сергеевна Булгакова?

– Да… – простонал Миша, – это мы…

– ОГПУ по ростовской области! – предъявил бумагу.

Второй был грузином, с буйной шевелюрой из-под кепки.

– Проходите, – выдавил Миша, – и подвинулся в угол, к окну.

Они вошли, сели на скамью к Мише, очень культурно и даже стеснительно, что меня удивило. Русский, фамилию которого я запомнила: Григорий Моногаров, спросил:

– Когда вы в последний раз видели главного редактора журнала Дукаку Трубецкого?

Миша, бледнее смерти, ответил:

– Позавчера, часов… во сколько? – повернулся он ко мне, выигрывая время, чтобы прийти в себя.

– К вечеру… – сказала я тоже неспешно, – в шестнадцать… а пять он ушёл…

– А где вы были утром? – быстро, как на допросе, спросил Григорий Моногаров

– В поезде… – удивился Миша и даже пошевелился, ибо дело, кажется, было не в злополучном письме.

Григорий Моногаров осуждающе, как мне показалось, посмотрел на грузина, мол, чего ты выдумываешь?

– Я тебе сразу сказал… – укорил его грузин почти без акцента, но с характерным эмоционально жестом.

– Сегодня в пять часов утра он был убит возле дома выстрелом в голову, – сказал Григорий Моногаров, твёрдо глядя на нас и, вероятно, проверяя нашу реакцию.

– Ё-моё! – вырвалось у Миши. – Не может быть!

Я же промолчала, только прижалась к окну. Мне было страшно.

– Зачем он к вам приходил? – спросил грузин со своим эмоциональным жестом рукой.

– Он принёс весть о смерти Юлия Геронимуса, директора первого столичного издательства, – сказал Миша, – который утонул год назад в Клязьме.

– Да, да мы в курсе, – остановил его грузин. – Это понятно. А зачем приходил?

Миша побледнел и выпучил глаза. Я испугалась, что его хватит удар.

– А не передавал ли он от вам письма или какие-нибудь бумаги? –помог ему Григорий Моногаров.

– Передавал… – сказал Миша и достал злополучное письмо из папки с пьесой, которая лежала на столе.

Григорий Моногаров твёрдой рукой открыл конверт, вытащил письмо и с недоумением сказал, протягивая его грузину:

– Это по твоей части…

Вид у него был крайне озабоченный.

– А что случилось?.. – наконец выдавил из себя Миша.

– Минуточку… – остановил его Григорий Моногаров и вопросительно уставился на грузина.

Чем больше его товарищ читал письмо, тем больше его лицо выражало недоумение.

– Это сказка… – пожал он плечами. – Ха!

– Сказка?.. – удивился Григорий Моногаров.

– Ну да. О медведе и муравье. Медведь пришёл к муравью и стал испрашивать у него совета, как ему лучше провести зиму…

– Подожди… – остановил его Григорий Моногаров, – а дальше?..

– А дальше подпись главного редактора и приписка: «Главному редактору детского издательства «Сцавлани» Ираклию Вахтангишвили».

– И всё?! – удивлению Григория Моногарова не было предела.

– А что ещё? – потряс письмом грузин. – Я таких сказок в детстве много читал. Ха! – он чисто по-грузински дёрнул рукой, мол, какие ещё разговоры?!

– Так… – поднялся Григорий Моногаров, видно, он был старшим, – письмо мы изымаем на экспертизу. – А вам, товарищи литераторы и театралы, счастливой дороги!

– До свидания! – культурно-вежливо сказал грузин, надел в дверях кепку и ушёл вслед за Григорием Моногаровым.

– Слава богу… – простонала я и посмотрела на Мишу.

– Я ничего не вижу, – ответил он, – я ослеп…»

***

«Это стало началом конца. Я сразу поняла, о чём предупреждал полковник Герман Курбатов.

Внезапно в купе вошла проводница и вручила нам телеграмму-молнию.

Я прочитала: «Главрепертком» отменяет пьесу «Батум» тчк. Экспедиция отменяется тчк. Возвращайтесь тчк.»

Сталин тоже предал нас! Но это уже было неважно, это было каплей в море нашего страдания.

Миша сказал, глядя на меня невидящими глазами:

– Всё кончено! Возвращаемся в Москву! Надо срочно дописать роман!»

***

– В чём дело? Что произошло? – гневно спросил Герман Курбатов, хотя, конечно же, был в курсе дела.

– Всё было на мази… – от страха перешёл на жаргон Ларий Похабов, – он должен был только сильно испугаться… письмо мы подменили… Но…

– Не продолжайте… – как от кислого, сморщился Герман Курбатов.

Ему было невыносимо больно услышать то, что он должен был услышать.

– Организм не выдержал… – добавил Ларий Похабов с горестным выражением на лице.

– Да… – взял себя в руки Герман Курбатов. – Вы знаете, что делать дальше?..

– Так точно!

– Действуйте! – отвернулся Герман Курбатов.

Ларий Похабов щёлкнул каблуками и быстро, по-военному, вышел. Герман Курбатов посмотрел в окно. Внизу, перед домом, на лавочке, как школяры, сидели двое: Рудольф Нахалов, младший куратор, в старом клетчатом пальто и зимней фуражке с опущенными отворотами, и кот Бегемот с траурной ленточкой на драном хвосте. Котелок, который имел свойство пропадать в самый неподходящий момент, был при нём.

Все трое понуро вздохнули и направились в сторону Новодевичьего кладбища, туда, где должен был быть похоронен Булгаков. Служебной машины им не полагалось по уставу.

***

«Миша понял, что жизнь подошла к логическому концу. И началась гонка со смертью. В нашем распоряжении было полгода. Мы спали по два часа в сутки. Днём Миша диктовал мне текст. Потом правил его. Я переписывала набело. Он делал вставки, и всё начиналось заново. Если учесть, что нас отрывали на медицинские обследования, консилиумы и авторитетные комиссии, то времени оставалось совсем мало. В день удавалось написать не более десяти листов. Ночью он меня будил, и я записывала текст. Тело его быстро слабело, но воля оставалась прежней, и он спешил.

Теперь ничего не имело значения: ни власть Сталина, ни презрение толпы. Не к этому ли Миша стремился? К свободе духа!

Когда он понял, что смерть близка, то сказал:

– Дай мне слово, что ты допишешь роман!

– Даю, мой друг, даю… – заплакала я.

– Нет, ты дай так, чтобы я поверил! – потребовал он.

– Я тебя никогда не брошу… – сказала я сквозь слёзы, – всё будет так, словно мы здесь всегда с тобой вместе! Как прежде, вместе!

И он поцеловал меня».

***

«Прошло много лет: война, пустые надежды, обновление. Мишин роман наконец увидел свет. Я была счастлива!

Вчера ко мне приходил полковник Герман Курбатов. Он долго глядел мне в глаза, сжимая мою ладонь. Молча поцеловал мне руку и ушёл. Я поняла, что у меня не более трёх дней. На рассвете я, совсем, как Миша, сожгу дневники, оставлю только то, что будут читать люди. На второй день пойду в театр на Петровке, посмотрю «Лебединое озеро», вернусь, лягу и умру на рассвете, думая о нём, о моём Мише…»

Конец.

Начат 12 июля 2018, закончен 27 августа 2020 г.

Послесловие:

Вы думаете, история Булгакова закончилась? Нет... господа! Она только, только-только начинается, ибо оковы сброшены, окна растворены и солнце наполнила чертоги нехорошей квартиры. И там зарождаются новые тайны. Там летает Маргарита и Мастер направляет путь. Там, где живет вечная любовь, там, где ей нет ни начала ни конца, появятся новые лица и новые герои открою нам горизонты тайн мироздания и новые истории ждут не дождутся нас.

Notes

[

←1

]

Тело без души есть труп (лат).

[

←2

]

Кровавый понос (лат).

[

←3

]

Иван Яковлевич Корейша – юродивый пророк во времена Булгакова.

[

←4

]

Российская ассоциация пролетарских писателей.

[

←5

]

«Баня» Маяковского.

[

←6

]

Намёк на «Кабалу святош» Булгакова.