– Сама ты нечисть, – вступился он за всю нечистую лунную братию, но дёрнулся от предупредительного щелчка, мол, не болтай лишнего, было бы перед кем бисер метать!

– Принеси мой чемодан и нагрей ванную! – скомандовала Ракалия, которая абсолютно ничего не заметила.

Булгаков притащил из коридора огромный, как гроб, чемодан.

– Ну а теперь... – требовательно сказала она, оборачивая к нему своё ангельское лицо, – поцелуй же меня! Свою верную и преданную жену, которая вернулась домой и готова составить тебе семейную пару. – И распростёрла руки.

Булгаков отшатнулся, как от покойника, однако же контролируя каждое движение, сделал шаг и, осторожно, как кипяток, быстро поцеловал её в щёчку, ускользая из объятий.

– И это всё, на что ты способен?.. – открыла она возмущенные глаза.

– Увы, – согласился он, поджав губы.

– А где твоя страсть?! Где воодушевление и все твои обычные притязания?! Где?! – воскликнула она.

Обычно ей достаточно было поманить пальчиком, и мужчина прибегал сломя голову. Так было всегда, от основания времён, но с Булгаковым не получилось, и Ракалия озадаченно посмотрела на него.

Булгаков глупо хихикнул. Сделал он это в надежде, что все споры на сегодня прекратятся и он сможет наконец сесть за работу. Его как раз ждала сцена на ялтинском молу, где кое-кто, скорее всего, директор крупнейшего московского театра, с которым Булгаков давно хотел разделаться окончательно и бесповоротно, должен был очнуться посредством сказочного перемещения из Москвы; кто именно, Булгаков знал, но боялся произнести его имя даже вслух, а всё больше склонялся к более прозаической и второстепенной фигуре из страха, что роман не опубликуют дюже пугливые московские издатели.

– Я тебя не люблю! – сказал он равнодушно, думая о романе.

Однажды он понял, что Ракалия в любом благополучии искала трагизм. Некоторое время это его привлекало. Они ходили по натянутой струне, и это ему очень и очень нравилось.

– Забудь! – остановила она его почти ласковым движением руки. – Многие пары живут без любви. Ну и что?.. – гордо задрала она острый, как утюг, подбородок. – Я теперь другая. Я всё поняла. И исправилась!

– Не похоже… – иронично процедил Булгаков и развернулся, чтобы уйти, – по-моему, всё, как прежде.

Он давно понял, что женщины в любовных делах, в отличие от мужчин, чаще пользуются разумом, а не чувствами, оттого у них получается, как в плохой пьесе, где нитки логики и невменяемости торчат во все стороны.

– Это только кажется! – ловко заступила она ему дорогу во всё той же манере командовать, пользуясь своим крепким телом, как шлюзом на реке. – Не бойся, я тебя не съем! Тебе нужная системная жизнь и регулярное питание, – фальшиво запричитала она. – Мы с тобой напишем новый роман! Кстати, ты прежний, об этой самой Маргарите, закончил?

Он взвыл, как волк на луну, и среагировал однозначно:

– Не твоё дело!

– Как это?! – крайне экспрессивно удивилась она. – Как это?! Имей в виду как прототип, я потребую свою долю! – заявила и выставила в разрезе платья длинную, стройную ножку пока ещё идеальной формы, с твёрдой, жёсткой коленкой молодой нимфы, готовую на любой подлость, лишь бы добиться своего.

– Иди ты к чёрту! – Взбешённый, он выскочил из спальни. – Я сыт по горло твоими фокусами!

Он понял наконец, что она обычная тётка, воспринимающая этот мир, как бесконечный секс с разными мужиками.

– Ты хоть при деньгах?.. – спросила она, ничуть не смутившись и нагоняя его, как волк косулю. – У меня кончились деньги. У меня совсем нет денег…

– Ну?.. – выпустил он воздух, чтобы не взорваться, как пороховая башня.

– Там человек… – мотнула она головой в сторону парадного, – нужно заплатить за бензин.

Булгаков выбежал, увидел у подъезда знакомую жёлтую «торпеду» и человека, заплатил и, как на ядре, вернулся назад. Когда он влетел на кухню, то обнаружил, что Ракалия выпила его вино и с жадностью голодной кошки поедала колбасу, нацелившись на бисквитный торт с ликёром.

– Может, тебя покормить?.. – кисло спросил он, испытывая не то чтобы жалость, а просто человеческое участие.

– Зачем?.. Я знаю, у тебя, как всегда, одна картошка, – сказала она с вызовом.

– Но хоть чай поставить?.. – закатил он в долготерпении свои волчьи глаза.

– Ох, как ты мне нравишься в таком состоянии, – вздохнула с вызовом Ракалия. – Чай поставить, – согласилась она.

Он посмотрел на неё и вспомнил, что долго не мог забыть призывного взгляда её серых глаз, а теперь понял, что под одной крышей с ней долго не протянет, получит в лучшем случае инфаркт, а в худшем – сумасшествие третьей степени.

– Вот что… – сказала она ему, поглощая колбасу вперемешку с кремом «шантильи», который снимала чайной ложкой, – я, конечно, девушка строгих правил, но можешь свою даму привести сюда и жить с ней в кабинете. Кто она?.. – допела она свой зубодробительный каверн.

– Э-э-э… – отреагировал Булгаков, – не затаскивай меня в своё мещанское болото.

– Если хочешь знать… – многозначительно сказала она, тряхнув для убедительности своей прекрасной головкой – Юлий Геронимус нарочно всё придумал, чтобы мы с тобой расстались.

Булгаков снисходительно посмотрел на неё. Её голодные скулы говорили о том, что она недели две питалась святым духом. Значит, её бросили и она примчалась сюда отъедаться, решил он.

– Он всё время делал мне фривольные предложения, – пожаловалась они невинным тоном и для убедительности наивно заморгала ресницами. – Я не говорила тебе, чтобы ты не ревновал…

– Брось… – с лёгким презрением отреагировал Булгаков. – Я же не ребёнок!

– Ну и отлично! – с надеждой встрепенулась она. – Заживёт новой жизнью! Ты будешь писать. Я буду тебя вдохновлять! – И требовательно схватила Булгакова за руку. – Ты меня ещё любишь?!

– Избавь!.. – Булгаков с искаженным лицом вырвался, цапнул из шкафчика бутылку коньяка и, дёргаясь, как паралитик, налил себе стакан.

– А мне?.. – заканючила она, жалобно наморщив лоб. – Твоей преданной и верной жене!

– У нас больше ничего не может быть! – окончательно разозлился Булгаков, глядя ей в лживые до предела глаза. – Живи в спальне, я буду жить в кабинете.

– Это всё из-за этой твоей новой пассии! – неожиданно холодно среагировала Ракалия.

Он снова завыл, как волк в пустыне:

– Как тебе объяснить?!

– Никак! Кто эта потаскушка?! – ударила она кулачком по столу.

– Не тебе судить о ней! – зарычал он.

– Кто она? Кто?! – вскочила Ракалия, замахнувшись чайной ложкой, как секирой.

Булгакову стало смешно и он твёрдо сказал, не уступая жене ни в чём:

– Елена Сергеевна!

– Кто?! – пошатнулась Ракалия, выпучив глаза.

И он увидел, какое у неё настоящее взбешенное, вовсе не ангельское лицо.

Ракалия откашлялась, как столетний курильщик, и выдала:

– Недаром эта вертихвостка всё время крутилась рядом!

– Она не вертихвостка! – заступился Булгаков.

Ракалия иронично надула губы и с ненавистью посмотрела на него:

– Подобрала-таки! А ты знаешь, что она о тебе говорила!

– Заткнись! – посоветовал Булгаков. – Твои инсинуации меня не интересуют!

Ракалия швырнула в него тарелку с остатками торта. К счастью, у Булгакова была великолепнейшая реакция. Тарелка с её содержимым размазалась по стене между буфетом и водяной колонкой.

– Ну да… конечно… – качнулась Ракалия. – Все мы святые! – И отправилась, пошатываясь, спать, добавив на ходу. – В спальню ни ногой, знаю я твои замашки! Не обломится!

***

Ровно через три дня, в течение которых они не разговаривали и даже не здоровались, а в голове у него щёлкнуло, как призраки пальцами, и в квартире раздалось три нервно-требовательных звонка.

Ах, подумал он нервно, и без всякой надежды побежал открывать. На него, обдав его облаком шикарных духов, как кошка, прыгнула Гэже и зацеловала до смерти.

– Я свободна, – прошептала она между поцелуями, – я почти свободна! Рюрик Максимович даёт мне свободу к праздникам.

– К праздникам, это когда? – промолвил Булгаков сквозь её слёзы и поцелуи.

– Это на октябрьские… – сказала она шёпотом, словно боясь сглазить. – Он сказал, что если я не одумаюсь, то к середине осени могу катиться на все четыре стороны. А я не одумаюсь!

– Ой… – вздохнул Булгаков с облегчением, – ты меня задушишь.

– У меня две минуты… – зашептала Гэже, пытаясь вырваться из его объятий. – Две минуты, и я должна бежать!

– Когда? Зачем? Когда мы снова увидимся?!

– Я не знаю... Я ничего не знаю... Я знаю, что наше счастье близко!

– Ах, вот как?.. – менторским тоном произнесла Ракалия.

Они заговорщически оглянулись. Ракалия стояла, прислонившись плечом к косяку и опираясь рукой о бок.

«– Ракалия как три дня вернулась, – сказал, посторонившись, Миша и сжал руку, чтобы я поняла, что мы единой целое и чтобы я ему верила.

Я внимательно посмотрела на Белозёрскую, особенно на её безоблачно-ангельское лицо, всё поняла и сказала:

– Миша… можно попросить тебя выйти… мне нужно поговорить с твоей женой…

Он взглянул на меня вопросительно, но зная мой характер, понял меня однозначно: я всё сделаю правильно, и он будет гордиться мной.

– Выйди, выйди! – в свою очередь насмешливо и одновременно с трусливо бегающими глазами сказала Белозёрская, – мы объяснимся.

Миша выбежал на кухню, и я краем глаза увидела, как он наливает себе коньяк.

– Вот что… – сказала я, глядя на Белозёрскую, – надеюсь, ты понимаешь, что тебе здесь делать нечего?!

– Ах… – дёрнулась она, – он настроил тебя против! – и надела маску лжи. – А ведь мы с тобой дружили! – прищурилась, как гарпия.

– Не обольщайся, мы о тебе за два года даже ни разу не вспомнили! – остудила я её пыл.

– Не может быть… – пала она духом. – Я всё время думала о нём…

«В постели с другим», – чуть не добавила я саркастически, но она и сама всё поняла.

– Раньше надо было, – уязвила я её.

– В моём положении… – вырвалось у неё.

– Дорога ложка к обеду, – напомнила я.