Вдруг ему позвонили по телефону и вкрадчивым голосом сексота сообщили в толстовском стиле: «Вы плохо видите сквозь ваш единственный монокль. Связь вашей жены с Юлием Геронимусом есть тайна только для одного вас!»

Булгаков взвился. Мысль о том, что Юлий Геронимус пользуется прекрасным телом Ракалии, поразила его. Он никогда не думал, что его можно вот так ловко обвести вокруг пальца, а он ничего не почувствовал, и вдруг чётко и ясно свёл одно к одному и вспомнил, что у неё было примерно полгода свободного времени, как она приехала в Россию. А потом появился я… и что? А то, что был настолько глуп, что без оглядки бросил Тасю и женился на ней. Ё-моё! – словно очнулся он, и всё, абсолютно всё совпало, как ясный день. Впору было пойти и убить чем-то тяжёлым Юлия Геронимуса. А вдруг она от меня только этого и добивается? – подумал он. И щелчок в голове был признаком непроизвольного озарения. Вот это да-а-а… – сказал он сам себе и присел на оградку в сквере. Да она мной вертит с самого первого дня, когда заарканила своими серыми глазищами, потом она меня обманывала этими самыми глазищами в постели и ещё обманывала много раз в постели с Юлием Геронимусом, манипулировала расчетливо и без чувств, добиваясь раз за разом своих целей. А я ей книгу, как распоследний дурак, посвятил, отрёкся от Таси и даже имя её забыл. Ему захотелось тут бежать к Тасе, пасть перед ней на колени и попросить прощения, чтобы она вернулась, и они бы всё забыли, и жили бы душа в душу долго и счастливо. Но Тася была замужем неизвестно где, и Булгаков не решился её искать.

Зато он по телефону наговорил грубостей Юлию Геронимусу и вызвал его на дуэль.

– Всенепременно! – нервно закричал в трубку Юлий Геронимус, и связь оборвалась.

– Ну что?.. – спросила Белозёрская, с ангельским лицом вытирая лживые слёзы. – Добился своего?!

У неё ещё теплилась надежда, что сегодняшняя ночь ненастоящая, что такие ночи проходят без последствий и что можно и дальше водить дурака-мужа за нос. Да и между ног у него совсем не то, на что я рассчитывала, думала она цинично, хотя и похлеще будет, чем у Юлия Геронимуса.

– Вот… – показал он ей молчащую трубку, стараясь не глядеть на Ракалию, которая его страшно раздражала.

– А… ну да… – растерянно кивнула и тоже принялась ждать, кусая губы.

А вдруг он не позвонит, вдруг? И всё само собой рассосётся? – думала она с глупой надеждой конформистки. Ей было жаль саму себя, несбывшихся планов относительно мужа. Вся эта возня с литературой: бесконечные ночные бдения, тягомотина с переписыванием и вклейками, с кремированием черновиков и недовольством самим собой. Не так, как она себе представляла жизнь знаменитого писателя, а сплошные балы, вечеринки и восхваления, и себя в центре всех этих вихрей удовольствия.

Юлий Геронимус позвонил ровно через минуту:

– Право выбора за мной! – мрачно буркнул он так, что услышала даже Белозёрская.

– Естественно! – по складам процедил Булгаков, торжественно поглядывая на неё, мол, всё из-за тебя, стерва.

– Я выбираю пистолет!

– Великолепно! – обрадовался Булгаков. – Я с десяти шагов попадаю в двугривенный.

– Через платок! – не дослушав его, зарычал Юлий Геронимус. –Через платок!

Булгаков отстранил трубку и посмотрел на Белозёрскую, сделав соответствующее выражение лица, мол, сам напрашивается.

– Ну что он? – не поняла Белозёрская.

– Через платок… – сказал Булгаков, не сумев скрыть оторопь.

Белозёрская тихо ахнула. «Через платок» – означало верную смерть.

– В упор! – кричал в бешенстве Юлий Геронимус, – чтобы окончательно и бесповоротно!

– Место выбираю я?! – пришёл в себя Булгаков.

– Это как вам заблагорассудится! – ловко, как показалось Булгакову, согласился Юлий Геронимус, и в этом крылся какой-то подвох.

Ах, не всё ли равно! – обречённо подумал Булгаков.

– В Капотне, где идёт стройка века! – в свою очередь крикнул он.

– Отлично! – торжествующе прорычал в трубку Юлий Геронимус.

– Одного из нас зароют там же! – не уступил ему Булгаков.

На этот раз ответная пауза была длиннее обычного.

– Проигравшего добивают! – согласился Юлий Геронимус. – И никаких больниц!

– Замётано! – ни секунды не сомневаясь, ответил Булгаков и вспомнил Борю Богданова, как у него глаз висел на ниточке.

– Я высылаю секунданта! – закричал, как полоумный, Юлий Геронимус.

– И я тоже! – вторил ему Булгаков, хотя не имел ни малейшего представления, кто будет его секундантом.

Однако через час к Булгакову приехал курносый Илья Ильф с очень серьёзным лицом.

– Я ваш секундант, – сказал он. – Вы доверяете мне?

– Безусловно! А?..

– А у вашего противника – Женя Петров, – доложил Илья Ильф.

– Ну да… – саркастически кивнул Булгаков. – Ну да… Кто же ещё…

Попили чайку. Ракалия двигалась скромно и беззвучно, как убогая тень. У Булгакова от переживания зубы стучали о подстаканник. Чтобы никто ничего не подумал, он два раза выходил из комнаты и бил себя ладонями по лицу. Это помогало на короткие пять секунд, потом всё начиналось сызнова.

– Пора! – сказал Илья Ильф и посмотрел в окно.

Светало. Редкий, холодный рассвет поднимался над Москвой. Это последнее, что я вижу в жизни, мимоходом подумал Булгаков и вопреки привычке записывать, оставил фразу невостребованной. Он оделся и застегнул пальто.

– Поехали!

Белозёрская тихо ахнула и кинулась одеваться.

– Сиди дома! – приказал Булгаков. – Жди новостей!

Любовь к красотке-жене перешла в брезгливость.

– Я с ума сойду! – воскликнула она, как будто теперь это имело какое-то значение.

– Ты этого хотела?! Ты добилась! – крайне уязвил её Булгаков, не стесняясь Ильи Ильфа, который, конечно же, был в курсе дел.

Она в слезах рухнула на постель. Булгаков вышел в коридор к поджидавшему его Илье Ильфу. Ему хотелось сказать что-то обычное, мужское, может быть, даже похабное, но он пересилил себя, понимая всю ущербность своего положения.

Они пошли в сырость и мелкий дождь, сели в служебный автомобиль и поехали. Мимо замелькали тени. Булгаков закрыл глаза и провалился в нервный сон. Ему казалось, что он, как в детстве, заболел и кто-то должен прийти и утешить его.

Проснулся оттого, что машина стояла.

– Приехали… – сказал Илья Ильф.

Булгаков вышел. Под ногами чавкало.

– Ну и где же они?.. – спросил он, озираясь.

От старых, размашистых деревьев, что стояли вдоль чёрной речки отделилась долговязая тень, и Булгаков узнал Жоржа Петрова по его коварному лисьему лицу.

– Я выбрал место, – проговорил он так, словно делал одолжение, – там посуше.

Булгаков сошёл с дороги и пошёл следом. Трава цеплялась за брюки. Слоноподобный Юлий Геронимус, по кличке Змей Горыныч, стоял под одним из деревьев и пил водку прямо из горлышка.

– Как же он будет стреляться? – удивился Булгаков.

– Через платок это не имеет значения, – со знанием дела пояснил, не оборачиваясь, Жорж Петров.

Илья Ильф посмотрел на Булгакова с жалостью. Наверное, я плохо выгляжу, подумал Булгаков. Ну да недолго…

– Скажите ему… – глядя с ненавистью в сторону Юлия Геронимуса, молвил Булгаков, – что я хочу поторопиться! Я ещё не завтракал!

Жорж Петров подошёл к Юлию Геронимусу, и они о чём-то долго спорили.

Окончательно рассвело. Туман легко поднимался над чёрной речкой. Сиротливая луна бледнела над Капотней.

– Сейчас привезут пистолеты, – вернулся Жорж Петров с перекошенной физиономией.

Юлий Геронимус всё так же мрачно и неподвижно стоял под деревом.

– Скорее бы! – угрюмо бросил Булгаков, погружаясь в раздражение, как в болото.

Вдали затарахтела машина, и из неё ловко выпрыгнул Дукака Трубецкой.

– Господа! Я привёз оружие! – громко объявил.

Булгаков оглянулся. Ему казалось, что за ними кто-то наблюдает. От сырости и холода его передёргивало, как бездомную собаку. Он представил, каково это лежать в такой земле.

– А… где… это… могила-то? – глупо спросил он почему-то Юлия Геронимуса и сделал пару шагов, прежде чем опомнился, что это крайне неприлично – пересекать невидимую чёрту и что он ненавидит Юлия Геронимуса, особенно его большой, медвежий нос и вечный вихор на затылке. Но почему-то равнодушие всё сильнее и сильнее охватывало его. Хотелось вот так же беззастенчиво приложиться к бутылке и ощутить, как горячий алкоголь упадёт в желудок.

Где эти чёртовы лунные человеки, подумал он, ожидая, что они ни за что на свет не допустят этой глупой дуэли. На душе вдруг стало легко и спокойно, словно он знал наперёд судьбу.

– Уже вырыли, – вместо Юлия Геронимуса нехотя ответил Жорж Петров. – Хотите посмотреть?.. – он показал куда-то за деревья в сторону чёрной речки.

– Нет, спасибо, – буркнул Булгаков и отступил назад к невидимой черте.

Подобные чувства, должно быть, испытывал и Юлий Геронимус, держа бутылку на отлёте, словно предлагая Булгакову приложиться.

Подошёл Илья Ильф, конфузясь, сказал:

– Надо из карманов всё вытащить, – и высморкался в большой клетчатый платок.

– Ё-моё! – удивился Булгаков.

– В случае чего… чтобы мы не рылись… – тактично объяснил Илья Ильф и ещё раз чувственно высморкался.

– Ах, да, да, да… – поразился Булгаков тонкой психической натуре секундантов. – Извини, я не сообразил, – сказал Булгаков и подумал, что надо было захватить бутылку горячего портвейна, а не мёрзнуть вот так, как идиот. Горячий портвейн – это как раз то, что требуется в такой момент.

Булгаков опустошил карманы, все те мелкие вещи, которые обычно носит человек в собой, и кольцо с пальца снял тоже.

– Если что… – сказал Илья Ильф, делая честное-пречестное лицо, – я верну.

– Хорошо, – кивнул Булгаков, снова подумал о лунных человеках, и вдруг забеспокоившись: а если они передумали, если вообще забыли о нём?!

Но времени разбираться не было. Стоило, конечно, покричать в темноту, напомнить о себе, горемычном.

– Господа! – деловито подошёл Дукака Трубецкой, который выполнял роль судьи. Его маленькая, всклокоченная голова контрастно выделялась на фоне неба. – Всё готово, но есть маленькая проблема! – как всегда, загнул он в конце.